Тайны седого Урала

— Довольны ли?

Ярыжки о чем-то заворчали, толпа подалась, окружила Строганова с приказчиком:

— Ты скажи ему, чтоб задаток дал! Чем харчиться-то будем?!

Приказчик быстро шепнул хозяину:

— О прошлый год Ярема-кормщик запьянствовал, на мель сев, сорок шесть кулей при переносе в паузки утопили, до сих пор недоимку с него не выправили…

— Дак ты с Яремой и считайся! Нас-то почто голодными послать хочешь! Не пойдем! — Толпа уже не просто роптала, ярилась.

— Тихо! — крикнул Аникий. — Не гомони все разом. А ты, — повернулся к приказчику, — не возьмешь правеж с Яремы, с тебя взыщу: не потакай! Этим же задаток выдай — они-то перед тобой не винились. Кормщикам выдай по два рубля, ярыгам — по шесть гривен.

— Спасибо, хозяин, — в пояс поклонился кормщик. Отслужим тебе, не сумлевайся…

Отойдя уже достаточно от толпы, Аникий Федорович сказал сыну:

— Менять этого приказчика придется. Менять… Не понимает он в деле главного. Ведь повезут они сотни тыщ пудов соли! А из-за копейки какой озлобятся да повредят на тыщу рублей. Нет, не умеет беречь добро по-настоящему. Надо сменить. Завтра же присмотри, и поутру об этом поговорим…

В Соль-Камескую Строгановы вернулись, чуть припоздав к обеденному часу. По двору уже водили выпряженных воеводских коней, его колымагу откатили в задний двор. Сам воевода стоял посреди горницы, восхищенно осматривая убранство нарядно украшенной комнаты. По сторонам во всю длину были размещены деревянные лавки с затейливой резьбой изголовий. Массивный стол с мореной дубовой столешницей был уставлен итальянского стекла бокалами, медными блюдами, серебряными кубками. Массивные немецкие песочные часы возвышались в другом углу. В красном углу в резном, кипрского дерева, киоте, в богатых золотых и серебряных окладах сияли десятка два икон. Перед каждой теплилась лампадка.

— Здоров, боярин! — Аникий шагнул в горницу, широко расставленными руками, всем улыбающимся лицом изображая великую радость принять важного гостя.

— Здоров и ты, свет Аникий! — чуть запнувшись, ответил боярин. Заминка его была понятна. Назвать хозяина как равного спесь боярская не давала, но роскошь, им увиденная, какую не в каждом княжеском дворе московском найдешь, не позволяла эту спесь выказывать. И вот он и выбрал такую форму приветствия.

— Прости, припоздал немного. Чать, изголодал совсем? Сейчас велю хозяйке стол собирать…

— Погоди со столом. Наперед надо дело обговорить.

— Обождут дела.

— Нет, не обождут, — негромко, но веско сказал Лачинов.

Аникий, кажется, ни в чем не изменил приветливости позы и лица, только внутренне напрягся. Да, видно, впрямь в царевой грамоте чердынскому воеводе была на него нешуточная вина возведена. Иначе не всполошился бы так воевода, не стал бы сам поспешать сюда.

В горницу вошла Софья, но не успела она и слова сказать, как по мгновенно брошенному взгляду мужа поняла, что ей здесь сейчас не место, и покорно вышла, притворив неслышно дверь.

Воевода грузно присел на лавку.

— Тебе государь сколько селитры позволил изделать?

«Вот оно что», — вздрогнул про себя Строганов. И сразу в голове метнулось гневное: «Кто донес? Что за ворога пригрел я у себя? Ведь все делалось тайно. Знали только ближайшие. Кто вынес тайну?» Аникий ведал доподлинно — никому Иван Васильевич Грозный не позволит нарушать свою монопольную власть на выдел оружия и огненного припаса. Ослушники лишались и нажитого, и головы.

— Тридцать тыщ пудов, — гнул свое воевода — А намедни до государя дошло, что твой Григорий выгнал вдвое больше. Государь велел мне, ни часу не медля, это дело разобрать.

«Что еще узнал царь?» — мучился в догадках Строганов. Но лицо его ничуть не отражало его дум. Оно тотчас приняло облик облыжно охаянного:

— Не грешен, воевода, поклеп это… Как указано государем, столь и выделано. Пуд в пуд.

— А вот дворовой князя Юрия Ивановича Токмакова посчитал, как те бочонки грузили с селитрой-то. Он под присягой твердит, что вдвое против дозволенного сделано.

У Строганова отлегло от сердца: хоть не от своих порча пошла! «Ишь, князюшка, потеснил я тебя на солях вычегодских, не дал скупить добрые участки рассольные, так ты вот как отомстить затеял». Но лицо сделал обиженное:

— Да врет тот челядинец. Князь-то мой давний недруг. Вот и нашел случай царю обо мне худое слово шепнуть…

— Чем же докажешь?

— Книги показать могу — все до пуда записано.

— Ну в книгах-то, известно, как написать, так и подчистить можно.

— Окстись, батюшка. Да нешто такое можно? Если у купца в книгах нет порядка, то и в делах его нет. Быстро все добро упустит. Ну уж как книгам не веришь, то, пожалуй, сведу в подклеть, где все эти бочонки свалены. Сам там и сочти.

Строганов знал, что говорил. В подклети лежали именно те разрешенные пуды, бочонок в бочонок. Другой погреб, где лежало еще столько же, был схоронен надежно, и добраться туда воеводским людям не удастся. Так что предложенный им выход был беспроигрышным. Он давал чердынскому воеводе возможность лично «проверить» выполнение Строгановым царской грамоты…

Доверенный слуга Лачинова доложил: в подклети селитры ровно сколь дозволено, а сверх того нигде в подворье не обнаружено.

Лачинов понимал, конечно, что дыма без огня не бывает, и не такой уж простак Аникий Строганов, чтоб под дозволенное да не наварить еще столь нужного и дорогого припаса. Да выгоды-то ссориться со Строгановым нет. Уж он всяко вывернется, а каково потом воеводе с таким врагом? Ладно уж. Да и просто приятен ему был Аникий Строганов и уменьем встретить, и обхождением.

После обильного обеда воевода с видимым удовольствием прошелся по брошенной на пол шкуре белого медведя. Аникий заметил, как любовно погрузил тот носок сафьянового сапога в длинные густые шерстины. И тут же Строганов дал знак приказчику. Когда воевода уезжал, в тороках его колымаги плавно покачивалась тщательно упакованная в дерюжки огромная медвежья шкура.

Как знать, не от этого ли посещения завертелась в головах обоих сильных и влиятельных людей мысль сблизиться, та мысль, что вскоре проросла браком младшего сына Аникия и сестры Лачинова?

Проводив гостя, Строганов, по обыкновению, прошелся по двору. Зашел в счетную палату, посмотрел, как казначей упаковывал очередной мех с сотней рублей, наклеивал на нем бирку со своим именем. Заглянул в мастерскую, где два мастера-серебряника по его указу из полученного серебра учились выделывать блюда и кубки по бухарскому образцу. Подошел к одному, взял почти готовую его поделку, поглядел на стоящий рядом бухарский кубок. Пожалуй, рисунок-то сходен, только насечка была местами грубовата. Но, подумал, еще два-три блюда, и будут делать — не отличишь. Эх, кабы не обманул помор, да сыскать в Студеном море тот остров с серебром…