Тайный советник вождя
Шрифт:
В начале октября 1-я танковая группа немцев, сломив сопротивление наших войск в районе Днепропетровска, устремилась на юг вдоль левого берега Днепра, отрезая наши 18-ю и 9-ю армии, оборонявшие мелитопольское направление. Беда нам грозила большая. Уж кто-кто, а мой давний знакомый, создатель 18-й армии Андрей Кириллович Смирнов понимал суть начатой немцами операции. Весь левый фланг советского фронта оголился бы, окружи фашисты две армии. А спасать положение некому, ни у главнокомандующего Юго-Западным направлением, ни у командующего Южным фронтом не имелось в запасе никаких сил. Единственное, на что способно было высокое руководство, это отдать приказ: командарму 18 развернуть на линии Пологи, Орехов, на рубеже реки Конки, фронтом на север, не менее двух дивизий.
Удержать намеченный рубеж — значит вывести из-под удара, спасти основные силы 18-й и 9-й армий. Это было главным в тот момент. Андрей
Я не знаю, и никто не узнает, случайно ли все получилось, или Смирнов осознанно пошел на риск ради спасения войск… А было так. Немецкая разведка установила нашу группировку на реке Конке (по старым картам река Конская), выявив и то, что здесь находится сам командарм 18 с генералами и офицерами своего штаба. Значит, здесь и главные силы армии, главный узел сопротивления. Фашисты, приостановив движение на юг, сосредоточили в районе Токмак, Поповка, Куйбышево части тринадцати дивизий (тринадцати!), наступавших с запада, с севера и даже с востока. Более ста тысяч солдат и офицеров против восьми-девяти тысяч наших бойцов. В заблуждение ввел фашистов бывший поручик царской армии — советский генерал Смирнов. Попались враги на военную хитрость. И день, и другой, и третий стояла группа Смирнова на пути вражеских войск. Приковала к себе немецкие силы, превосходившие раз в пятнадцать. А было там наших — по убывающей — семь тысяч, пять тысяч, потом пятьсот человек, потом пятьдесят… Остались в основном штабники, от майоров до генералов. И не по присказке, а воистину держались они до последнего человека. До последнего патрона. До последнего живого генерала. Совершили подвиг, на мой взгляд, не уступающий подвигу защитников Брестской крепости. Но ведь все подвиги не возвеличишь, не воспоешь. И осталось то событие среди многих других — неизвестным.
Результат таков. Задержавшись для ликвидации нашей группы войск на реке Конке, приняв ее за главные силы 18-й армии, немцы потеряли по меньшей мере четверо суток. За это время вся 9-я армия и значительная часть 18-й армии успели уйти на восток, не попали в запланированный противником котел. Но те, кто спас их, погибли. В том числе и генерал-лейтенант Андрей Кириллович Смирнов. Принял смерть в бою, как подобает российскому офицеру.
Немцы по достоинству оценили полководческое умение и личное мужество Андрея Кирилловича. Похоронили его с воинскими почестями. На могиле воздвигли большой крест. Не могу утверждать абсолютно, но надпись была примерно такая: "Русскому генералу: лишь сильнейшие смогли победить его!"
О судьбе Смирнова я докладывал Сталину дважды. В сорок первом — о его героической гибели. И еще в конце 1943 года, когда те места, где он был захоронен, освободили наши войска. Был такой, никому теперь не известный, генерал Н. П. Анисимов, начальник тыла 4-го Украинского фронта, порядочный человек, знавший Смирнова. Он оказался первым нашим военачальником, увидевшим при наступлении крест с надписью на могиле Андрея Кирилловича. И понял: непорядок с нежелательными последствиями. Велел крест снять и поставить доску с надписью: "8 октября 1941 г. генерал-лейтенант Смирнов Андрей Кириллович, командарм 18, погиб смертью храбрых". Я же при случае сказал Иосифу Виссарионовичу, что обнаружено захоронение генерала Смирнова, упомянув об этой доске. О кресте с немецкой надписью, думаю, он так и не узнал, слава Богу! Прах Смирнова был перенесен впоследствии с воинскими почестями в село Поповку, и оное было названо его именем. А я так думаю: останься на месте "пожарная команда" Белова, все было бы иначе, как бывало до этого несколько раз.
24
Мы не строили иллюзий. В Генштабе и Ставке не было сомнений в том, что главной целью своей фашисты продолжают считать захват столицы. О какой-то внезапности, о каких-то неожиданностях вроде бы не могло быть и речи. Замыслы гитлеровцев были понятны, подтверждены данными нашей, вновь начавшей действовать агентурной и войсковой разведки вдобавок к авиационной, которая не переставала работать никогда. Вот самый общий обзор положения сверху вниз, с севера на юг, как это принято в военной документации. На конец сентября — начало октября сорок первого года крупномасштабная отчетная карта военных действий выглядела так.
Кольский полуостров. Фашистские войска, наступавшие на Мурманск, остановлены и отброшены моряками. Незамерзающий порт, через который осуществлялась связь с англо-американскими союзниками, остался в наших руках. Даже пограничный знак № 1 на обрыве над Баренцевом морем не сумел
захватить противник. Ниже, в Карелии, продвижение немецко-фашистских войск тоже было остановлено. О Ленинграде мы уже говорили, там наше положение становилось все более прочным. Так что северное и северо-западное направление не вызывали чрезмерного беспокойства, мы в какой-то степени могли контролировать ситуацию, в отличие от южного крыла советско-германского фронта, где положение было гораздо сложнее и неопределеннее. Добившись большого успеха под Киевом, немецкие войска распространялись на юго-восток, почти не встречая сопротивления. Мы рассчитывали задержать их примерно на линии Харьков, Таганрог.На юге, значит, беспокойство и неопределенность. Зато в центре мы достигли довольно устойчивого равновесия. На участке, который считался решающим. Нам было известно, что здесь, на кратчайшем пути к Москве, немцы сосредоточили свои основные ударные силы. Элементарная логика говорила о том, что противник будет наступать именно тут. У фашистов безвыходное положение. Не смогут они в ближайшее время захватить Москву, значит, рухнут все их стратегические замыслы. О каком уж мировом господстве думать, зимуя в землянках на дальних подступах к советской столице.
В принципе, мы были готовы отразить вражеский натиск. Дорогу немцам преграждал Западный фронт, который мы считали особенно сильным после удачных действии под Ельней. Только новоявленный командующий этого фронта, недавний командарм 19 генерал-лейтенант Конев не внушал лично мне доверия как полководец. Хотя у Жукова, который рекомендовал его на столь высокий пост, было, естественно, другое мнение.
Значительно окреп Брянский фронт генерал-лейтенанта Еременко. Имелись у нас и резервы.
Без лишнего оптимизма оценивая обстановку, я считал, что бои будут очень трудные, напряженные, но добиться большого, решающего успеха немцы не смогут. И когда группа армий «Центр» на огромном пространстве перешла в наступление, сообщение об этом не застало нас врасплох. Было это 2 октября, день выдался солнечный, и я, помнится, подумал о том, что погода сработала на немцев: сухие дороги для автомашин и танков, ясное небо для авиации.
Сражение развертывалось с переменным успехом. На некоторых участках наши войска удерживали свои позиции, на других отошли. Фронт гнулся, но положение нигде не казалось угрожающим, наше командование пока не вводило в бой крупных резервов. Я был спокоен. И вдруг…
3 октября, в конце дня меня разыскал по телефону Поскребышев. Басовитый голос его был непривычно взволнованным. Зная, что поскребышевские интонации точно передают интонации хозяина, я понял: произошло что-то очень серьезное.
В просторном кабинете Иосифа Виссарионовича было сумрачно, и, как показалось мне, пусто. Лишь приглядевшись, я увидел Сталина. На непривычном месте, возле стены, где были окна, стоял мягкий диван. Иосиф Виссарионович иногда отдыхал на нем. А сейчас сидел там, в углу, сжавшись, маленький и неприметный. Он не встал навстречу, не поздоровался, голос глухо прозвучал в тишине:
— Николай Алексеевич, немцы захватили Орел.
— Не может быть! — У меня так стиснулось сердце, что перехватило дыхание. Орел — на магистралях, связывающих с югом. Если там фашисты, значит, они уже в тылу Брянского фронта, на прямой дороге к Москве! — Не может быть! — повторил я. — Двести верст до передовой. Надо проверить.
— Уже проверяли и перепроверяли. Немецкие танки в Орле… Что ви-и скажете, Николай Алексеевич?
Я молчал. В голове была одна мысль. Все, что мы пережили с начала войны, оказалось лишь затянувшейся прелюдией к трагедии. Настоящая трагедия надвинулась только теперь, а может быть — катастрофа.
ЧАСТЬ ШЕСТАЯ
1
По просьбе Иосифа Виссарионовича 5 октября, глубокой ночью, я выехал на юг, в сторону фронта. Не оговорился: действительно в «сторону», в неизвестность, так как никто не знал, где немцы, где наши и, вообще, существует ли фронт. Точно можно было сказать одно: гитлеровцы в Орле, в нашем глубоком тылу, а в Туле фашистов еще нет, с Тулой имелась надежная связь. Тревога в Ставке была огромная, вот и отправился я хоть что-то выяснить, попытаться определить обстановку. В темноту ехал, в пустоту, где можно было столкнуться с любой неожиданностью, с немецким десантом, с засадой, поэтому вызвал из Ногинска, из 36-го мотоциклетного полка, находившегося в резерве, пять мотоциклов с колясками: две машины были с легкими дегтяревскими пулеметами. Эти две следовали вместе с моей эмкой, а остальные ушли вперед, разведывая дорогу. Шоссе асфальтированное, пустынное, моя легковушка неслась быстро и плавно. За стеклом — чернота, ничего отвлекающего. Было время поразмышлять.