Тёмная радуга

Примерно через час лес неожиданно кончился, и моим глазам предстало совершенно удивительное зрелище. Во-первых, в двух шагах впереди посреди начала лета плескались зимние сумерки. Во-вторых…

Нет, это требует отдельного подробного рассказа, текстовка которого вихрем пронеслась в моей голове. Уж и не знаю, какой акын мне ее напел, но вот она дословно:

«Песня» акына.

«…Степь была бескрайняя, ровная, как пол. В какую сторону не глянешь, все одно и то же, степь да небо. Принадлежала степь человеку (до чертиков похожего на моего друга Сашку Шамана), который помещался в самой ее середине. В величественной позе он возлежал на трех пеньках, неровно сдвинутых вместе, изредка вздрыгивая ногами. Была зима, и драная меховая тужурка, накинутая поверх Шамана (что-то мне настойчиво подсказывало, что это именно он), изображала одеяло. Рядом стояли валенки, слегка припорошенные снегом. Их галоши в летнюю пору, скорее всего, служили босоножками, судя по характерным отверстиям. Шаман был неприхотлив. Сверху, прямо с неба, свисала электрическая лампочка, (каких полно в моем мире), и ее, по всей вероятности, каждый раз приходилось вкручивать. Недалеко от пеньков помещалась печка, которая, видимо, иногда топилась, и каркас от абажура настольной лампы, со свисающими с него засушенными листочками, мелкими камушками, а также всевозможными амулетами, включая 500-граммовую гирю. И еще у Шамана было окно, вернее даже форточка, если по габаритам смотреть. Не понятно, откуда оно взялось, как и прочие вышеуказанные причиндалы, но вещь казалась не лишенной символики и потому висела здесь же, как и лампочка, просто в воздухе.

Итак, Шаман спал, вздрыгивая ногами. Наконец он замерз и начал спросонья искать босой ногой валенок. Валенок не попадался, а потому пришлось вылезти из-под тужурки и сесть. Ветер завывал вовсю. Мороз крепчал, и валенки примерзли. Необходимо было отодрать их от степи. Через некоторое время это удалось, и Шаман принялся утепляться дальше. Вытряхнув из тужурки налипшую за ночь пыль, он с удовольствием на челе с пятого захода попал в рукава и застегнулся на все пуговицы. (На кой черт он вообще раздевался в таких климатических условиях, осталось для меня загадкой.) Потом владелец степи потянулся было за штанами, но увидел, что они исчезли. Видимо унесло ветром. Он огорченно вздохнул, ощутимо почувствовал, что дует, и что, как ни крути, а придется топить печку. «Ужас, как не люблю работать» — огорченно сказал Шаман. Однако пришлось засучить рукава, и он пошел искать обогревательный аппарат на ощупь, отчаянно приплясывая, чтобы согреться, и стуча зубами в такт своим антраша. Достал откуда-то спички, видимо по дороге нашелся карман от штанов, что весьма ценно, учитывая погоду. Спичка вспыхнула и ярко озарила все вокруг, в частности печку, из которой сиротливо торчали штанины. Шаман в отупении уставился на эту картину.

«Где это я вчера так набрался?» — спросил он у окружающей среды.

В ответ раздался заунывный вой ветра, а мороз тем временем все крепчал и чувствительно кусал за ноги и прочие места, невзирая на авторитеты. Вытащив из печки свое непрезентабельное сокровище, Шаман в спешке утеплился по полной программе. Отодрав от одного из пней кусок коры, он засунул его в топку и разжег огонь, потом покосился на небо. В отсветах огня увидел лампочку, ввертел ее и, почесав в затылке, глубокомысленно изрек: «Надо бы сделать выключатель». Затем подошел к заиндевевшей форточке, подул на стекло, оттаял пальцем кружочек, посмотрел в него (судя по всему, вид из форточки был отвратительный) и сплюнул. Плевок еще в воздухе сразу же замерз и с хрустальным звоном разбился о землю. Шаман обернулся к абажуру, снял с него гирьку, достал из-за пазухи какую-то железку, и с ее помощью начал извлекать из разновеса душераздирающие звуки, что-то гортанно выкрикивая на непонятном шаманьем языке…»

Кое-как справившись со ступором, в который я впала при виде этого сакрального действа, я со всей дури заорала:

— Эй!!!

Шаман оторвался от гири и уставился в мою сторону.

— Иди сюда немедленно, у меня здесь лето!

Недолго думая, парень подхватил под мышку фоторчку, в другую руку взял абажур, потянулся было за лампочкой, но, махнув рукой, рысцой направился ко мне. По мере его приближения в нем все яснее проступали до боли знакомые черты. Не ошиблась я. Но, господи! Его-то как угораздило?! Впрочем, о нем никогда нельзя было знать наверняка — куда его занесет в следующий момент. Если Шаман уходил в состояние нирваны, никаких собак не хватило бы, чтобы его отыскать.

Как только он переступил границу времен года, степь неожиданно исчезла в неизвестном направлении, а на ее место снова вернулся замечательный летний лес с дорогой из кирпичиков.

— Пух! — радостно завопил он, сгребая меня в охапку.

— Пух! Я чертовски рад, что мы встретились. Как ты сюда попала? И, собственно, я тоже? И нет ли тут одного местечка за углом, где мы можем пропустить стаканчик-другой и обмыть нашу сказочную встречу?

Вот уж никогда не думала, что Шаман будет цитировать Джерома. Видать, его потрясение ничуть не уступало моему, давешнему, когда я впервые узрела Беса. Оттого и метет друг мой всякую чушь. Ну, какие, скажите пожалуйста, углы в лесу? Какие, на хрен, местечки и стаканчики? Между тем Сашка активно крутил головой по сторонам, тиская в руках предметы степного интерьера.

Да, дела… Мало того, что прозвище мое проявилось в этом мире, так еще получается, что я теперь в роли Беса оказалась, только с маленькой такой разницей — мне Сашку вести некуда. Грустно, конечно, но нас с Шаманом никто и нигде не ждал, всем было до лампады — есть ли мы вообще в природе или нет, кроме, конечно, Татушки и ее семейства, включая мою собаку. Да только где они теперь? Вдобавок еще и переростки проклятые без спросу по дорогам шастают. Вот им-то, наверняка, есть самый что ни на есть прямейший интерес в наших персонах: ибо как мы для них лакомая добыча. Зато нас теперь двое! А вдвоем всяко веселее.

— Пойдем, Шаман. По дороге расскажу. И кстати, в этом мире меня знают под моим настоящим именем. Впрочем, ты можешь называть меня как хочешь, тем более что к моей незабвенной кличке ты, похоже, больше привык. Да, вот что еще. Тебе обязательно тащить все это барахло? Может, выбросишь куда-нибудь? — спросила я, намекая на его, мягко говоря, необычный для путешественника багаж. О Сашкином «прикиде» я предпочла умолчать, все равно заменить было нечем.

— Никак не могу. Не знаю зачем, но мне оно нужно, черт бы его побрал, — горестно вздыхая, ответил Шаман. — Вот лампочка точно уже не понадобится, и печка тоже. А это придется волочь. Жаль, рюкзака нету.

— Ну, это мы сейчас уладим, — я вытащила из кармана сумочку-саквояж-рюкзак-котомку-торбу-шарик-орешек (нужное подчеркнуть) и бросила на землю.

Перед округлившимися глазами Шамана, превратившимися даже не в блюдца, а в безразмерные тазы, выросла дорожная сумка, габаритами напоминающая пассажирское купе в наших поездах. Ну, не купе, но вы поняли.

— Как знала, что пригодится не одна тара. Давай, запихивай свои причиндалы, — скомандовала я этому удивительному молодому человеку.

В состоянии некоторой отупелости Сашка сложил свой багаж в искомую емкость, я застегнула замки, и сумка снова превратилась в шарик. Я убрала этот вместительный саквояж к себе, так как на поверхности Шамана карманов опять не наблюдалось. Черт знает, куда они подевались. Потом, таким же образом я раскрыла свою сумку, чтобы подкрепить силы едой, каковую, как выяснилось, в совершенно немыслимых количествах Татушка уложила мне в дорогу. Честно говоря, после встречи с крысами я начисто забыла про съестные припасы. А вот теперь вспомнила как нельзя более кстати.

— Не знаю, как насчет местечка за углом, а вот под теми деревцами мы вполне можем перекусить, — я сделала приглашающий жест в сторону небольших березок.

Шаман не заставил себя упрашивать и, усевшись прямо на траве, мы принялись восстанавливать растраченные в борьбе со злодейкой-судьбой силы. Наевшись, я почувствовала, что жизнь снова начинала улыбаться, и подробно поведала Сашке свою историю.

Между тем, день медленно начал подбираться к вечеру, у деревьев удлинились тени, от земли потянуло прохладой. Мы неторопливо шли по дороге из желтого кирпича. Лес стал постепенно редеть и через какое-то время кончился, а впереди за огромным полем, пестревшим всякими цветиками-семицветиками, появились очертания неизвестного города. Пчелы жужжали, кузнечики стрекотали, бабочки порхали, легкий ветерок окутывал дурманящими ароматами летнего разнотравья, Шаман жаловался на судьбу.

Что и говорить, его потрясение было гораздо круче моего, хотя бы потому, что я более легкомысленна. Он же отличался способностью глубоко сочувствовать и сопереживать, поддерживая своих друзей в их бедах и горестях, но сам с собой справлялся с трудом. Он всегда улыбался, что бы ни случилось, но те, кто знал его хоть немножко, безошибочно угадывали, когда ему действительно не до смеха. При этом он отвергал всякую помощь со стороны, предпочитая мучиться и страдать только в компании с собой, любимым. А потому его нынешние излияния, честно говоря, оказались для меня в диковинку.

Весь ужас для него заключался в том, что он не знал, в какой ипостаси здесь оказался. Хорошо, если его двойник, как и у меня, остался там, в нашем измерении, а если нет? Он был не в состоянии даже вообразить, какой в Москве поднимется переполох, если он там исчез. Ответить на этот животрепещущий вопрос я не могла, но попыталась успокоить, сообщив, что когда его пребывание здесь закончится, он вернется на нашу голубую планету в тот момент времени, из которого и состоялся этот рывок в параллельный мир. Будет ли он помнить о своих приключениях на Церре, я не знала.

Тогда Санька выдвинул новый аргумент — а вдруг что-нибудь не заладится, и он обречен всю оставшуюся жизнь болтаться между тем миром и этим, воплощая в реальность формулу: «Остановись мгновение! Ты прекрасно!». В результате здесь он состарится, а там, скорее всего, навсегда застрянет в своем нынешнем возрасте. Эдакий бессмертный Дункан Маклауд [9] , только без сотоварищи, и намертво приклеенный к одной единственной точке на местности. Памятник вечной молодости и самому себе до конца бесчисленных столетий, оставшихся нашей земле до полного ее разрушения.

9

Главный герой фильма «Горец»