Тёмная радуга

Я оптимистически высказалась в том смысле, что никто ничего не может сказать наверняка. Есть вероятность, что он будет стареть одновременно в двух мирах и тогда стать памятником ему не грозит. Шаман прокомментировал мою тираду шедевром родной ненормативной лексики и вздохнул:

— Кто же это из великих шаманьих Духов меня так полюбил, а? Да и еще эти переростки поганые. Откуда только взялись? Нет, Пух, я, конечно, с тобой, тут даже двух «мнениев» быть не может, и вдвоем мы обязательно придумаем, как с ними справиться, раз уж так все сложилось. И я тебя ни за что не оставлю, что бы ни произошло. Но все-таки, все-таки, если я не двойник?…….!!!

— Знаешь, как бы там ни было, сейчас все равно мы ничего изменить не можем. Давай дойдем до города, отловим какого-нибудь мага, прижмем его к стенке и заставим сказать нам — кто ты есть. А вот тогда и будем решать — что делать дальше. Пока же лучше бы нам с тобой повнимательнее по сторонам смотреть, а то, не ровен час, еще какие-нибудь обормотни выскочат из кустов, чтоб им пусто было! — я постаралась отвлечь Сашку от переживаний, хотя и у меня на душе кошки скребли.

Некоторое время мой друг шел, понурив голову, но окружающая обстановка оказалась способна вылечить и не такую хандру. Наконец он улыбнулся, и я вздохнула с облегчением. Когда Шаман улыбается, для меня солнце светит вопреки всем законам природы и скребущим на душе кошкам даже в самую темную ночь.

Интересные у нас с ним сложились отношения. Не знаю, как они расценивались со стороны. Вероятно, версии выдвигались самые разные, оригинальные и не лишенные смелости. Между нами существовала какая-то духовная сцепка, позволявшая мгновенно улавливать состояние друг друга. Часто мы даже думали одинаково, вплоть до того, что формулировали фразы одними и теми же словами. Мы, безусловно, любили друг друга, но эта любовь не имела под собой ничего плотского. Говорят, что между мужчиной и женщиной не может быть дружбы, что она рано или поздно перерастет в естественные отношения между полами. Однако в нашем случае этого не происходило уже много лет, и когда я иногда думала о нашей «связи», то постоянно приходила к выводу, что это все-таки именно дружба, и была она именно такой, какой и должна быть в идеале, то есть бесполой.

Тем временем город вырисовывался все отчетливей. Он чем-то неуловимо напоминал наши прибалтийские или европейские города. Разноцветные готические шпили легко взмывали в небо, сочетаясь с более поздними архитектурными стилями в виде лепных украшений, всевозможных завитушек, вензелей и фигурок животных, перемежающихся с густой зеленью деревьев. Уже отсюда угадывался довольно приличных размеров ров, через который когда-то перекидывали подвесной мост, а теперь остались только заросший кустарником овраг, да дорожная насыпь, упирающаяся в городские ворота с символической будкой караульного.

Вот так, несмотря на ошибку в направлении, думая, что иду на юг, но, сделав все с точностью до наоборот, я попала, к своему великому изумлению, туда, куда надо. Да еще и Шамана с собой прихватила. Что и говорить — дуракам везет. Теперь я знала: сладко-розовым идиоткам — тоже. Во всяком случае, иногда.

Город явно был населен, но почему-то тракт, по которому мы шли, пустовал. Не наблюдалось никакого движения народа, несмотря на то, что к нашей дороге периодически присоединялись другие, ведущие неизвестно куда. По крайней мере, для меня неизвестно. Горожане и окрестные жители, по всей вероятности, были прекрасно осведомлены о наличии сего феномена, но нас, случайных путников, просветить на этот счет никто не удосужился.

Шаман высказал предположение, что у местного населения сегодня забастовка против передвижения по пересеченной местности или что-нибудь вроде соревнования по антиориентированию за переходящий приз Гильдии Деревянного Камня имени Стоунхенджа.

Я возразила. По моей версии выходило, что сегодня такой специальный астрологический и магический день, когда люди становятся невидимками, а в полночь их невидимость кончается, и они с азартом начинают опознавать друг друга в тех местах, куда их к этому моменту занесло. Эдакий праздник идентификации.

Моя трактовка показалась Саньке интересной, и мы принялись обсуждать эту гипотезу с точки зрения различных возможностей личного обогащения, свойственных нашему далеко не идеальному миру.

За такой вот увлекательной беседой мы почти подошли к городу, из-за стен которого стала слышна музыка и разноголосый людской гомон. Между прочим, это обнадеживало, означая, что без ночлега мы все-таки не останемся.

И вдруг мы остановились как вкопанные. Из-за небольшого куста прямо у дороги в двух шагах от нас послышался жалобный тоненький голосок, явно принадлежавший ребенку, звавшему маму. Но, завернув за куст, мы увидели не ребенка. На пушистой зеленой кочке сидел маленький белый… дракон! Из его огромных желто-коричневых глаз катились самые настоящие слезы. Он утирал их передними лапками, размазывая по мордочке. Рядом валялась расколотая крапчатая скорлупа.

Я опешила. Ни один дракон не бросает своих детенышей на произвол судьбы, тем более так близко от человеческого жилья. Или что-то случилось, или же в любую минуту родители этого малыша могут появиться и тогда нам не поздоровится. О том, что драконы живут исключительно на Северном архипелаге, я начисто позабыла, поскольку свойственный женщинам от веку материнский инстинкт заглушил чувство опасности даже такой минимальной, как острые зубы новорожденного.

— Осторожно, он может укусить, не понимая, что ты для него слишком большая добыча, — Шаман поспешил ухватить меня за плечо.

— Ничего, я заговоренная, — ответила я, вспомнив Степаниду, и, присев на корточки, протянула к дракону руки.

Малыш перестал плакать, цепко ухватился за мои пальцы и ткнулся в ладони теплым носом. Потом он поднял на меня сияющие глаза и тихонько попросил:

— Кушать. — Потом помолчал и добавил — Дракоша хочет кушать.

— Санька, распаковывай сумку, там, в бутылке, еще осталось молоко, а в туесочке мед.

Шаман быстро смешал все это в миске и поставил перед детенышем. Малыш с интересом понюхал миску, лизнул молоко розовым языком и мгновенно выпил, после чего утер лапками мордашку и улыбнулся.

— Откуда ты, малыш, и как тебя зовут? Где твои родители? — спросила я, поглаживая мягкие еще чешуйки на его спине.

Он задумался и сказал:

— Не знаю. Я только что вылупился, — он помолчал и потом добавил — Когда я вырасту, я буду знать все, и еще я буду летать, потому что у меня есть крылья, — и он гордо приподнял золотистые крылышки.

— Но почему же ты один оказался здесь?

— Я не знаю, но чувствую, что мои родители находятся очень далеко отсюда. Пройдет еще очень много времени, прежде чем я с ними увижусь. А пока моей мамой будешь ты, ладно? — в его больших глазах светилась надежда.

Разве могла я ему отказать?!

— Ну, хорошо. Я полагаю, что мы придумаем тебе имя, если ты сам не сделаешь этого. И, конечно, мы возьмем тебя с собой, — я расстегнула куртку и взяла его на руки, прикрыв точно также, если бы это была кошка, тем более размером он пока от нее не отличался.

Малыш свернулся калачиком, высунув наружу только кончик носа, и через несколько минут сказал:

— Я вспомнил, на языке людей мое имя звучит приблизительно как Крргкеешааргр. Но это очень длинное имя и оно мне не нравится.