Темное искушение

— Мне кажется, ты затаила обиду, kotyonok. Теперь ты уже не такая альтруистка, не так ли?

Жар лавиной обрушился на мое тело.

— Ты тот, кто говорит, — огрызнулась я и вскочила на ноги. — Единственная причина, по которой я здесь, заключается в том, что ты зол на моего отца.

— Сядь на хрен.

— Ты сядь!

Он даже не встал. Он сидел совершенно невозмутимый, будто только что не разрушил комнату и мое хорошее настроение.

Постукивая пальцем по подлокотнику, он мрачно произнёс:

— Твой отец последняя причина, по которой ты все еще здесь.

Я была слишком неуравновешенна, чтобы понять, что он имел в виду. Замешательство только разожгло в нем еще больше гнева.

— Тебе не следовало увольнять Кайли, — холодно сказала я ему. — Она оценит твою уклончивость и персиковые смайлики больше, чем я когда-либо.

— Она сука и манипулятор. И мне не понравилось, как она с тобой разговаривала.

— Пожалуйста, — сказала я, отворачиваясь от него. — То, что она сказала, было менее оскорбительно, чем то, что ты говорил мне.

— Хочешь, чтобы я извинился и за это тоже?

Я повернулась к нему лицом.

— Я хочу, чтобы ты меня отпустил!

Моя грудь тяжело вздымалась в наступившей тишине. Слишком поздно я поняла, что смотрю ему в глаза, в голубые и непоколебимые. Я почувствовала, что превращаюсь в камень. Трещины пронизывали мою решимость, раскалывая гнев и затопляя густые эмоции, которых я не хотела. Боль вернулась в мою грудь так сильно, что слезы прожгли себе путь на поверхность.

Я повернулась, чтобы уйти от него через лабиринт стульев, но не дошла до двери. Он схватил меня за запястье и прижал спиной к опрокинутому столу, прежде чем уперся руками в обе стороны, заперев меня. Судя по напряжению в его плечах, он сыт мной по горло.

— Я не сожалею о многих вещах, kotyonok, но я сожалею, что сделал прошлой ночью.

— Потому что ты почти лишился своего залога, — бесстрастно ответила я.

— Нет, — резко ответил он. — Потому что ты могла умереть.

Мне так хотелось верить ему, что меня прошиб холодный пот, но его голос был таким тяжелым, что легкие боролись за дозу кислорода. Мне нужен воздух, хотя, когда я попыталась убежать, он меня не отпустил. Ни из комнаты, ни из дома, ни из своей жизни. Его хватка на моей талии была как гранит, твердый, но гладкий на ощупь. Тщетно я боролась, даже когда его запах — такой грубый и убедительный — достиг моего сердца, убеждая, что последнее, чего я хочу, это чтобы он отпустил меня.

— Скажи мне, чего ты на самом деле хочешь от меня, kotyonok. Ты можешь это получить. Что угодно, кроме твоей свободы.

Какая-то часть меня хотела сказать, что мне больше ничего от него не нужно, но это была ложь. Казалось, я не смогу заставить себя произнести эти слова даже ради спасения собственной души. Это уже принадлежало ему.

— Ты хочешь свести счеты и пристрелить меня по-настоящему? — он отстранился и вложил холодный металл мне в ладонь. — Давай. На этот раз он полностью заряжен.

Только вес пистолета сломал плотину внутри меня, посылая горячие слезы по щекам. Я судорожно вздохнула и покачала головой, позволив пистолету упасть на пол.

— Это не то, чего я хочу.

— Сундук с фальшивыми бриллиантами?

Он вытер слезу большим пальцем, и ласка вырвала честность из моего горла.

— Я хочу, чтобы ты заботился… — слова так густо и непрошено осели в комнате, что у меня зазвенело в ушах.

Стало так тихо, что можно было услышать, как упала булавка. Или серьга в форме сердца.

Рука Ронана ушла с моего лица, и с резким звуком он оттолкнул меня.

— Ты такая головная боль, ты это знаешь?

Его реакция ударила меня в грудь. Я была головной болью? Это он был таким горячим и таким холодным, что меня хлестало кнутом. Возможно, я снова поставлю себя в неловкое положение, но в конце концов пожалею, что не сказала ему правду. Я бы пожалела, что вела себя так, будто мне все равно. Теперь он знал, и, очевидно, он не имел в виду, что я могу получить «что угодно» своим взглядом отвращения. Это действительно дерьмовый день.

— Тогда, пожалуй, я возьму фальшивые бриллианты, — пробормотала я и направилась к двери.

— Я кормлю свою вегаг пленницу, — прорычал он.

Сила его голоса заставила меня замолчать.

— Она целыми днями занимается йогой и играет во дворе, а по вечерам читает классику у камина.

Его сардоническому тону недоставало юмора.

Я не могла решить, оскорбляет ли он меня или показывает, что ему не все равно на свой извращенный лад. Я хотела услышать больше, но все, что я могла сделать, это обернуться и обвинить:

— Ты шпионил за мной.

— Тише. Это мой монолог.

Я закрыла рот.

— Держать тебя здесь это пощечина моим людям, но, похоже, мне на это плевать. Чем дольше я откладываю месть, тем ближе подхожу к новой войне с твоим отцом. И мне на это тоже плевать.

Мое горло сжалось при мысли, что я являюсь источником такого рода насилия. Я понятия не имела, что мое присутствие здесь вызвало столько проблем.

Его глаза сузились.

— Ты нажмешь на курок, и я не смогу оставить тебя на холоде даже на пятнадцать гребаных минут. Так скажи мне, Мила, кому здесь не все равно?

Слова заползли мне под кожу, обвились вокруг сердца, как колючая проволока, и усилили реакцию бегства или борьбы в моих мышцах. Я боролась с желанием убежать, даже когда он сделал шаг ко мне, в его глазах отразилась ярость.

— Ты улетишь домой, не сказав мне ни слова, не так ли?

Я судорожно сглотнула. Он знал, что я собиралась улететь после ночи, проведенной с ним в моем гостиничном номере. По какой-то причине от осознания этого у меня сжалось сердце от чувства вины. Ронан подошел ближе. Его враждебность обернулась вокруг моего тела, когда его пальцы схватили мое лицо, заставляя прерывисто выдохнуть.

— Неужели меня так легко оставить, kotyonok?

У меня перехватило дыхание от гневной уязвимости, которую он позволил мне увидеть. Хуже всего было то, что я разделяла его — страх быть брошенной, быть недостаточно хорошей. Эта его слабость скрутила мне грудь. Это заставило меня навсегда изменить свое мнение о нем. Я никогда больше не увижу в нем монстра, каким я когда-то считала его, но из голодного, обиженного мальчика, худшая часть человечества превратилась в бессердечного человека.