Темное разделение

Итак, пока неплохо. Гарри отложил некоторые статьи для детального изучения, наметил несколько направлений дальнейшего исследования и набросал многообещающие, на его взгляд, тезисы. Спустя час он откинулся назад и помассировал шею, чтобы расслабить мышцы, затекшие от долгого сидения над клавиатурой.

Конечно, он постарается как можно подробнее проследить жизнь близнецов. Ему нужно выяснить про операцию по разделению. Видимо, Симона выжила, а что случилось со второй девочкой? С Соней. Кто эта Соня, чем занимается, почему вызывает такой интерес? Ближе к делу: где Соня? Гарри записал себе — проверить регистрации браков и смертей на предмет упоминания се имени. И еще надо будет изучить политическую карьеру их отца. Он никогда не слышал про Джозефа Андерсона, но это не значит, что Андерсон не попал в конце концов в Вестминстер.

А как насчет личностей самих близнецов? Анжелика сказала, что Симона порою бывает одержимой и что ее очень привлек дом Блумсбери. Она даже сказала, что они обязаны получить его. Почему? Что такого было в этом доме, что так впечатлило ее? Гарри очень настороженно относился к женщинам, руководствующимся принципом «должны иметь». Они обычно чрезвычайно, в крайней степени эгоцентричны, им нельзя доверять. Аманда была такой «должна иметь» в высшем своем проявлении, и Гарри пришлось продать квартиру в Лондоне, чтобы предоставить ей половину стоимости, которую Аманда «должна иметь». Это было ее полное право, адвокат подтвердил. Адвокат Гарри тоже был вынужден это подтвердить. После того как посреднические организации взяли свою долю от вырученной суммы, и после того как адвокаты взяли свою, и после того как цены на недвижимость упали на десять процентов, Гарри остался с ничтожной тысячей фунтов стерлингов. На это даже сервант не купишь. Вот и все, жизнь — стерва, особенно если ты сам женился на стерве.

Он налил себе еще виски, обыскал книжные полки, нашел телефон и адрес государственной конторы, регистрирующей земельные сделки, и сел писать запрос о прежних владельцах дома Блумсбери.

Вопреки злому року, даже лежа внутри инкубатора, Симона и Соня были очень красивыми детьми, Мел сразу это увидела.

Маленькие рыжевато-коричневые шапочки шелковых волос. Маленькие очаровательные личики с озорными глазами. Как что-то из сказки девятнадцатого века или из этой сцены «Сна в летнюю ночь», где на берегу кивают друг другу очаровательные фиалка и мускусная роза. Она подумала, согласится ли Джо добавить Фиалка и Роза к их именам. Обычно на рубеже столетий вспыхивала своеобразная мода на цветочные имена. У Мел была двоюродная бабушка, которая родилась в такой период, и ее звали Лили. А в одной из книг, которую она читала, было небольшое упоминание о сросшихся близнецах, родившихся у некой Шарлотты Квинтон в первые минуты 1 января 1900 года. Время и дата — самое начало нового века — были, наверное, единственной причиной, по которой ее упомянули, и в жизни этих близнецов не было ничего особенного, и их никогда не разделили. Но их назвали Виола и Соррел, что Мел казалось довольно привлекательным. Виола и Соррел [8] Квинтон. Интересно, их мать тоже думала, что они похожи на озорные цветы с загибающимися кверху лепестками?

8

Имена совпадают с названиями растений фиалка и щавель.

Из дневника Шарлотты Квинтон

2 января 1900 г., 22.00

Биение невидимого сердца, которое мне прислышалось, раздавалось, разумеется, только у меня в голове. У меня громко стучало в ушах, потому что вопреки своему собственному утверждению я боялась увидеть близнецов.

Мы двигались по ужасным безлюдным коридорам, и медсестра доктора Остина, толкавшая кресло-каталку, всю дорогу пыталась вести со мной разговор, глупое создание. Но была ли она действительно такой уж глупой? Сложно сказать, потому что у меня шумело в ушах и голова была тяжелой. А что, если я упаду в обморок как раз у входа в детскую комнату? Мама Эдварда не пропустит такое без комментариев! Бедная Шарлотта, никакой выдержки. Всегда устраивает сцену. Плохое воспитание, сразу видно.

Мне удалось не упасть в обморок, просто для того, чтобы не доставить удовольствие старой крысе.

Во время всего нашего пути я ощущала вокруг себя темноту; она была как огромная черная птица, безжалостно и бессмысленно бившая крыльями по тюремной решетке. Колесики кресла скрипели и царапали каменный пол, и звук был похож на то, как кто-то проводит ногтем по стеклянной поверхности, и колеса пели зловещую песню сами себе, как колеса поезда. Ты-не-справишься… Ты-не-справишься…

Я-справлюсь… Я-справлюсь…

Наконец мы добрались до места и вошли в комнату, выкрашенную в неприятный темно-зеленый цвет. Сестра направила кресло к широкой больничной кроватке в углу, и я хотела встать из этого постыдного кресла и пройти через комнату, чтобы надлежаще встретить близнецов, но я все еще была очень слаба после родов, и голова кружилась от хлороформа.

Свет из узкого окна освещал кровать, и глазки детей были плотно закрыты, чтобы не видеть неприветливый мир. Если бы доктор Остин не объяснил мне, что они срослись в талии, я просто подумала бы, что они прижались поближе друг к другу. Девочка, которая лежала ближе к окну, повернула свое маленькое личико к солнечному свету, словно впитывая его золотое тепло через кожу, и я хотела схватить их с сестрой и вытащить из этого сурового места, где люди считают возможным оставлять детей в таких мрачных темно-зеленых комнатах.

Неожиданно я подумала, что очень важно дать им имена, чтобы они стали настоящими людьми. Я долго смотрела на них, рассматривая, как они крепко прижимаются Друг к другу, словно пытаются разделить силы поровну.

Прижимаются. Я помню, что хотела дать им модные Цветочные имена.

— Айви, — сказала я вслух, вслушиваясь в звучание. — Айви и Вайолет [9]

И потом я снова посмотрела на маленькие личики с закрытыми глазами и поняла, что эти имена не подходят. Айви это ползучее цепкое растение, Вайолет — скромное, короткое и закрытое имя. Близнецам потребуется много сил; нельзя давать им ползучие, сморщенные имена. И я сказала:

9

Имена совпадают с названиями растений плющ и фиалка.

— Нет, не Вайолет, Виола.

Виола была одной из прекраснейших героинь Шекспира — она тоже была одной из близнецов, и она справилась со всеми бедами.

— Виола. Очень красиво. — Медсестра наклонилась, чтобы написать его на бирке на одном из крохотных запястий. — И Айви — для второй, так вы сказали?

— Нет. Айви — это паразит. Соррел, — произнесла я прежде, чем поняла, что говорю вслух. Кислица росла в саду нашего дома, когда я была ребенком, она была красивой и сильной, и само это имя рождало в памяти яркую картину осеннего леса и зарослей фиолетовых колокольчиков.

— Виола и Соррел.

— Да.

Виола и Соррел.

Они оставили меня с близнецами. Оставайтесь с ними столько времени, сколько захотите, сказали они. Мы вас беспокоить не будем. Вам удобно в кресле? Если хотите, вот подушка.

И я осталась в комнате одна с детьми. Когда сестра ушла, я протянула обе руки в колыбель, по одной руке к каждой из них, и они обе обвили свои маленькие ручонки вокруг моего пальца, как всегда это делают младенцы. Только в этот раз все было по-другому, потому что эти младенцы были моими. Я оставалась с ними очень, очень долго.

А сейчас я лежу на высокой узкой кровати одна в комнате и вдруг понимаю, что сестры и доктор, которые с таким пониманием оставили меня с детьми наедине, наверняка почти надеялись, что я возьму подушку и прижму ее к беспомощным маленьким личикам. Быстро, чисто и милосердно. Но разве я могла бы убить своих детей? Разве это возможно?

Позже

Не знаю пока, как я буду смотреть в лицо Эдварду. Все эти обвинения: я говорил тебе не носиться по городу все эти месяцы, я говорил тебе жить спокойно, я даже предлагал снять дом за городом на несколько недель, но ты же все делаешь по-своему…

(А Эдвард хотел бы, чтобы я воспользовалась этой подушкой сегодня? Если я в это поверю, мне придется уйти от него. Нет, конечно, он не хотел бы этого.)

Но смотреть в лицо придется не только Эдварду. Еще есть его мать; боже мой, как я буду смотреть в лицо матери Эдварда, которая и так никогда не считала меня подходящей парой ее сыну и которая сейчас скажет мрачно, что она ни капельки не удивлена, что все обернулось так катастрофически плохо, чего еще можно было ожидать…

Но я справлюсь,и я посмотрю в лицо Эдварду, и как-нибудь я посмотрю в лицо его матери тоже.