Темный инстинкт
Шрифт:
За деньги, дорогие мои друзья, даже за очень большие деньги, такой славы не купишь. К счастью.
— Ну да, голос его.., конечно… Ну ясно, Марина Ивановна. Если я был бестактным и назойливым, простите.
А теперь вот о чем я хотел бы поговорить. А что вы, сами думаете по поводу убийства Майи Тихоновны?
— Я ничего не думаю, Вадим. Я отупела. Словно Лотова жена, я превращаюсь в соляной столб. Я даже плакать о ней не могу — не то что думать!
— Но как вам все-таки кажется: это убийство направлено против вас или…
Мещерский покачал головой: не мудри, выражайся яснее.
— Ну скажем иначе. — Кравченко подумал секунду. — Влияние Майи Тихоновны было на вас достаточно сильным, если даже в таком важном деле, как распоряжение собственным имуществом, вы предпочли послушаться ее совета…
— Она всегда была мне как сестра. Мы дружили с молодости. Она была так предана, любила меня беззаветно.
С ней можно было говорить обо всем, даже о самом личном. С Гришей я так не могу — он добрый, тоже любит меня, но он ведь только собой занят, у него ветер в голове.
Он же сущий Нарцисс — его женщины ужасно избаловали.
А Майка… Господи, да иногда мне казалось, что она лучше меня знает то, что мне нужно. Она была такая чуткая, такая мудрая, такая добрая.
— Но сегодня утром вы, кажется, сказали ей, что некоторые ее советы вы предпочли бы не слышать, и я так понял, что и не исполнять, — кротко заметил Мещерский.
— Вы нас подслушивали? — Зверева резко обернулась к нему. — Вы?
Он густо покраснел.
— Так получилось, я не хотел.
— Возможно, это мы сами слишком громко говорили, — быстро согласилась она, но глаза ее недобро блеснули. — Значит, сами виноваты.
— Майя Тихоновна сегодня утром уговаривала вас не совершать какой-то опрометчивый поступок.
— Это к делу не относится.
— К какому делу? — Кравченко наблюдал за ее лицом — черты его ожесточились, Зверева начинала гневаться, и это ему не нравилось, потому что гнев-то был напускной, а под ним скрывалось… Эх, прав, Серега, искренности мало в людях.
— К тому, чем вы так интересуетесь: к моему несуществующему завещанию. Заверяю вас: мы говорили совершенно о другом.
Кравченко видел, спрашивать: «О чем вы говорили?» — бесполезно. И он заметил, тяжело вздыхая:
— Ее убили спустя час после вашего разговора.
Певица молчала.
— Марина Ивановна, а что за деньги отвозила в Красково Майя Тихоновна? Она вам еще за завтраком об этом напомнила, — спросил он после вынужденной паузы.
— Деньги? Ах это… Это она имела в виду дела нашего благотворительного фонда: помощь сиротам, детским домам, школам-интернатам. Этим занимается наш фонд при Русском музыкальном обществе, председателем которого я являюсь. В Краскове тоже есть детское учреждение, ну и когда еще в прошлом году Майя ездила туда по моим делам насчет дачи, я попросила ее отвезти туда уже не помню какую сумму. Таким же образом мы помогаем многим: направляем субсидии в детские дома в Москве, в Твери, в Самаре и Санкт-Петербурге. Недавно вот оборудование для родильного дома в Люберцах закупили в Бельгии, сейчас хотим организовать приют-приемник для сирот на Ярославском вокзале.
— Ясно и с этим, — Кравченко
кивнул. — А теперь последнее. Опишите, пожалуйста, только по возможности более детально, что произошло в музыкальном зале перед тем, как Майя Тихоновна пошла смотреть телевизор. Вы ведь были там?— Конечно, мы все были. Дима сел к роялю и порезался. Эта жуткая шутка с бритвой…
— Нет, Марина Ивановна, это случилось позже. Итак, вы собрались в зале и к роялю села Майя Тихоновна. Ну вспомнили? Сереж, что она исполняла?
— Прокофьева, — ответил Мещерский.
— Ах да, отрывки из «Ромео и Джульетты», это, наверное, единственное, что она помнит наизусть без ошибок. — Зверева скорбно улыбнулась. — Я ее приучила все вещи читать с листа, мы на сцене в молодости были с ней как единое целое, она была первоклассным аккомпаниатором, а самостоятельно исполнить не смогла бы и…
— Итак, вот она закончила играть и закрыла крышку рояля. Встала. Сосредоточьтесь, пожалуйста. — Кравченко улыбнулся ободряюще. — Вспоминайте. Она сказала, что хочет посмотреть «Времечко» или.., что там было по ящику?
— «Иванов, Петров, Сидоров», — снова подал свою реплику Мещерский.
— Да, она очень любила эту передачу. Она вообще разную ерунду любила смотреть. Вообще жить не могла без телевизора. Даже разговаривала с ним вслух иногда, спорила — это было так забавно. — Голос Зверевой дрогнул.
— Майя Тихоновна пошла к двери. Ну? Кто-то выходил следом за ней, а потом возвращался? — Кравченко следил за ее лицом, но на нем ничего не отразилось.
— Я не помню, Вадим.
— А что вы сами делали в это время?
— Бог мой, мне все время кажется, что я стояла у рояля и вытаскивала эту окровавленную мерзость из клавишей, хотя, вы говорите, это было позже… Ну да, я точно не помню… Точно: я сидела и разговаривала с Егором. Хотела встать и подойти к… Нет, я так и осталась сидеть рядом с ним.
— Но все-таки, кто-то выходил из комнаты. Подумайте.
Зверева провела рукой по глазам.
— Кажется, да.
— Кто же?
— Агахан. Я сказала ему, чтобы он зажег камин.
— Это вы еще за завтраком ему сказали, — напомнил Мещерский.
— За завтраком? Ну значит.., хотя мне кажется, это все-таки было именно там, в зале, и он пошел… Но я вечно все забываю, повторяю по десять раз. Мои ко мне уже привыкли, не сердятся.
— На вас нельзя сердиться, Марина Ивановна, — сказал Мещерский. Он все еще не мог отойти от ее «Вы нас подслушивали?», и это выдавал его обиженный тон.
— Не сердятся, Сережа, только на детей и слабоумных, — она смотрела на озеро. — Как холодно тут. И уехать из этой сырости теперь нельзя. Мы здесь точно в плену, в заточении.
— А что сказал вам прокурор, когда вас допрашивали? — поинтересовался Кравченко.
— Что он сожалеет о том, что такие ужасные вещи могут происходить в моем доме. А я ему сказала, что я не только сожалею, но.., но лучше бы мне умереть, чем выносить такой позор и такую муку. Я просто не знаю, что мне делать. Как жить теперь? Я все думаю: ЗА ЧТО? Почему именно со мной такое происходит? Что стало причиной того, что все так внезапно рухнуло?! Неужели эти деньги?
Эти проклятые деньги?