Темный инстинкт

Димка, если ты хоть единый раз еще хрюкнешь, я тебя снова выкину вон!

Это адресовалось уже блондину, который беззвучно трясся от смеха.

— Майя Тихоновна, молчу, молчу.

— И молчи! А я.., кстати, юноша, как ваше имя?

— Мещерский. Сергей Мещерский.

— А я, голубчик Сереженька, молчать не буду! Меня распирает от бешенства. — Майя Тихоновна лягнула ногой точно разъяренный буйвол. — Я включаю телевизор, имея скромную потребность узнать текущие новости. Чтобы не пропустить их, я чутко сплю и встаю точно без семи минут семь. Иду вниз, включаю этого подлеца — и па-ажалуйста!

Сколько раз в день можно слушать про затычки, прокладки с крылышками, про то, как какой-то там бесстыднице сухо и комфортно в ее распроклятые критические дни, а?!

Сколько можно терпеть это издевательство нормальным людям? Сколько?!

Мещерский хлопал глазами: «Ну и темперамент!»

— Они же, дикари, не знают ни в чем меры. Раньше все было табу. Абсолютно все! Я сама лично во время перестройки сколько писем написала Горбачеву от имени нашего женского комитета: дескать, уважаемый, войдите в наше положение, закупите вату за границей! Вагон писем — мне даже ответить никто не соизволил! Вот так мы боролись с этим варварством. И что теперь? Чего мы, дуры, добились? Чтобы нас вот так каждую минуту, каждую секунду долбили, долбили!

— Можно просто выключить телевизор, — робко предложил Мещерский.

— А я не хочу выключать, юноша! С какой это стати? Я плачу налоги на содержание всей этой богадельни и за свои деньги желаю быть в курсе того, что творится в мире.

Но разве кто-то об этом думает? Они просто доводят человека до белого каления, заставляя его терять облик, заставляя грезить об убийстве!

— И кого же, Майя Тихоновна, вы жаждете убить? — смеясь, спросил блондин.

— Вот эту наглую тварь, — толстуха ткнула в экран, перевела дух и потом совсем уже другим, очень любезным и удивительно спокойным тоном подытожила:

— Ну, спектакль окончен. Публика может расходиться. На завтрак Шура варит овсянку и пельмени. Сереженька, вы что предпочитаете?

— Да мне, собственно, все равно, — забормотал тот смущенно. — Что дадите.

— Надо четко отдавать себе отчет в том, что вам нравится, а что не нравится. И никогда не надо так стесняться, — она потрепала его по руке. — На отдыхе надо усиленно питаться. Шура наша — отличная кулинарка. Вам понравится. Вам вообще у нас тут понравится. Должно, — и поплыла в дверь, шурша атласным сияющим шелком.

— Дмитрий, — квадратный блондин протянул Мещерскому руку. — Будем знакомы. Ну, видели нашу Майю?

— Ох да. Простите, а кто она?

— Подруга Марины. Вроде домоправительницы, как у Карлсона. Вообще она ее аккомпаниатор. Но сейчас уже не выступает А так, за домом следит, за здоровьем Марины. А в основном они языками треплют, за жизнь, так сказать.

— Она вместе с Мариной Ивановной живет?

— Как видите.

— Давно?

— Лет пять, наверное. У нее муж умер, и Марина ее взяла к себе.

— Шумная женщина. Очень. Я даже струхнул немного. — Мещерский улыбнулся. Во взгляде его ясно читалось: «А ты сам-то кто такой здесь, крашеный? Кем доводишься мировому светилу? Родственник?»

Видимо, собеседник безмолвный вопрос понял, однако объясняться не стал.

— Вазу разбила. Сама потом себя казнить будет. — Он опустился на корточки и начал собирать осколки. Отпущенный на волю бультерьер подошел к Мещерскому и недоверчиво обнюхал его ноги. Потом с презрением отвернулся и запрыгнул на диван. Мещерский потоптался, а затем вернулся наверх: следовало привести себя в порядок.

Вымытый, выбритый, надушенный Кравченко деловито рылся в сумках. Достал свитер, новые джинсы, примерил.

— Все наряжаемся? — поддел его Мещерский. — Жаждешь впечатление произвести?

— А ты «Телохранитель» смотрел? — Кравченко с шумом задвинул зеркало-дверь шкафа-купе. — Звезды имеют привычку класть глаз на своих вышибал.

— Эх, Вадя, сдается мне, что вышибалы тут как раз люди лишние.

— Это почему?

Мещерский пожал плечами. Объяснять было бы долго и неинтересно: чувства его вдруг кардинально изменились.

Еще вчера на той темной дороге, у убитого кем-то зверским способом пьянчужки, будущее вырисовывалось хоть и в неопределенных, но мрачно-романтических красках: наследство, беззащитная женщина, талант, музыка Верди, алчные родственники. А тут — утреннее солнце ли виновато, этот бультерьер-альбинос с нелепым именем Мандарин, или эта толстая скандалистка, конфликтующая с ящиком, — но вся романтика как-то враз улетучилась. Стало просто смешно и досадно: кинулись вы, Сергей Юрьевич, на защиту слабых, смущенный, а точнее, сбитый с панталыку бабкиными грезами и столь сиятельным именем «Марина Зверева». Дон Кихотом пожелали предстать перед великой женщиной, а тут бац! — с самого утра вам по ушам бабьими затычками хлопнули. И поделом. Подонкихотствуйте теперь с такими житейскими подробностями.

— Кормят тут, интересно, как? По часам или нет? — прервал его грустные думы Кравченко. — Жрать хочу, как мамонт. И ненавижу, когда по часам пичкают. Мое Чучело трапезует когда хочет, а хочет всегда. Ну и я привык. А тут церемониться придется. Кстати, Серж, пока ты дрых, я, между прочим, все окрестности здесь облазил. Дом классный и участочек ухоженный, они, видно, садовника сюда приглашали и архитектора не раз. А вообще дач тут мало — три дома всего обитаемы. В других хозяева отсутствуют.

Но на том берегу озера стройка так и кипит. Сеньоры замки возводят. Такие избушки, какой тебе Бад-Халль. Территория большая: тут тебе и лесок сосновый, и озеро, два теннисных корта, котельная с водокачкой. Кстати, почти на всех дачах — спутниковые антенны. И весь этот парадиз заборищем обнесен. И действительно камеры по периметру. Так что не побалуешь тут.

— Ты психа, что ли, спозаранку выслеживал? — Мещерский начал одеваться. — Зря старался. Примет, увы, не сообщено.

— На черта мне этот псих. Это пусть моя милиция, которая меня бережет, пашет. Это я для самообразования обстановку изучал.

— Ничего нам тут изучать не надо. Я же сказал, Вадя, с телохранительством нашим.., в общем…

— Да почему?

— Предчувствие, — Мещерский посмотрел на часы. — Ну идем. Думаю, опаздывать здесь не принято.

Завтракали обильно и чинно за похожим на футбольное поле столом в столовой. Зверева завтракать не вышла.

Майя Тихоновна сообщила, что та плохо спала ночь и задремала только под утро, приняв снотворное. Зато приятели познакомились со всеми домочадцами.

Кроме известных уже лиц — братьев Шиповых, экспансивной аккомпаниаторши, грузного молодца по имени Дмитрий (фамилия его оказалась Корсаков — «Увы, не Римский», — уточнил он шутливо) и секретаря, за столом сидели Алиса и Петр Новлянские — дети первого мужа певицы. Весьма великовозрастные дети — оба субтильные, белобрысые, похожие на белых мышей (как позже резюмировал Кравченко). Алисе можно было со спокойной совестью дать лет тридцать. «Пожилая девушка», — снова съязвил Кравченко (до такой степени разочаровал его этот тип: отложной воротничок вокруг тощей шейки, безбровое треугольное личико с очень нежной малокровной кожей, пухлыми складочками в уголках губ и тонкими пепельными волосами, собранными в куцый хвостик на затылке).