Темный инстинкт

А попросту говоря — любовничек трусит перед опером. А с трусами о таких делах лучше не разговаривать".

Пит? Кравченко покосился на Новлянского. О, этот сейчас прямо рвет и мечет: ишь как ноздри раздуваются от бешенства. Неужели действительно он настолько переживает за свою приемную мать? Или это тонкий расчет?

Файруз? Этот, кажется, после «зартошти» еще не оклемался, дай…

— Я бы хотел с вами поговорить, — голос Зверева звучал преувеличенно спокойно. — Вы, трое, пройдемте со мной.

— Мы поднимемся на террасу, — сказал Мещерский.

Проходя мимо комнаты Шилова, они увидели через открытую дверь, что он, сгорбившись, сидит на постели.

Порванный халат валяется на полу.

«Алиска при всех обвинила его в убийстве, — думал Мещерский. — Высказала вслух то, что час назад мы обсуждали с Вадькой. Пистолет еще приплела. Он всегда ненавидел своего брата. Он, не дрогнув, застрелил свою собственную собаку, он любит фашиста Муссолини… Неужели это все-таки он? Тот, против которого так все здесь обернулось?»

На террасе в окно лились потоки солнечного света.

Зверев резко задернул штору.

— Я просил бы, чтобы то, чему вы, молодые люди, только что стали свидетелями, никогда не вышло за пределы этих стен, — голос его звучал умоляюще-скорбно. — К убийствам это не имеет ни малейшего отношения, я уверен. То, что натворила эта сумасшедшая девчонка, — ужасно. Моя сестра.., словом, вы все превратно поняли.

Марина совсем не такая… Она.., конечно, у всех людей имеются свои слабости, причуды, особенно это касается сексуальной сферы — ну кто, скажите, не без греха? К тому же возраст дает себя знать: она так тяжело расстается со своим прошлым, со своим великим прошлым… Моя сестра — огромный талант, неординарная личность, а гении вообще сотканы из парадоксов. Ну и нужна бывает разрядка, эмоциональный чувственный порыв… Ее творчество, ее дарование…

— Алиса давно про это знала? — перебил его Сидоров.

— Ну, она как-то говорила.., много лет назад. Когда Марина развелась с их отцом Новлянским, она вторично вышла замуж. Это был молодой парень, подающий большие надежды певец… Ну и они вот так… В общем, Алиса однажды стала свидетельницей одной такой сцены… Ей было шестнадцать лет. Потом вскоре они развелись. Я думаю, из-за этого. — Зверев прятал глаза.

«Ну конечно, тенор небось сбежал от такой брутальной дамы, от дамы треф, — подумал Кравченко. — С швейцарским толстосумом она себе таких фокусов не позволяла: возраст не тот, да и склонностей, наверное, у старичка не было. Вот и потребовался юный покладистый Димочка в любовники. А потом и Сопрано… Вот что их объединяло помимо возраста».

— Когда моя сестра сблизилась с Дмитрием, — продолжал Зверев, — их неординарные отношения стали достоянием семьи. В доме такого ведь не скроешь… Но Дима всегда вел себя как порядочный человек. Да к тому же и Петька пытался как-то повлиять на это. Его это глубоко ранит, он очень страдает. Я говорил о его комплексах, может, в этом их корень как раз, но… Но он искренне любит Марину, как и все мы, и всегда пытался ей помочь. Они с Майей "в этом вопросе всегда были вместе, заодно, пытались что-то делать и… Ведь проще всего осудить человека за его слабости, а они пытались помочь. Понимаете? То, что тут сейчас произошло, — стыд и позор. Но это все от нервов.

У нас у всех уже нервы на пределе. Ну, девочка и не выдержала, сорвалась. Поймите только: Марина и ее.., слабости — это.., не имеет ничего общего с теми трагедиями, которые тут произошли.

— Ладно, сами разберемся, что тут имеет отношение, что не имеет. — Сидоров хмурился. — Идите вниз, я приму к сведению ваши слова, Григорий Иванович. Ну? — он обернулся к приятелям, когда Зверев их покинул. — Что скажете?

Кравченко фыркнул, усмехнулся (впрочем, смеялся у него только рот — вроде сам по себе кривился, а глаза не смеялись).

— Помните анекдот? — сказал он. — Сидят в камере садист и мазохист. Мазохист: «Ударь, ну ударь меня», а садист: «А вот и не ударю!» Да… Лупить мужей и любовников как Сидоровых коз — а знаете, в этом есть свой шарм, — он снова фыркнул. — Ну и рожи, наверное, у них были! Особенно у нашего гитлерюгенда — вот кто не ожидал-то…

— Противоестественно это, — Сидоров поморщился. — Неужели она.., ну был бы пьяница какой, или алкаш, или педик, но она!

— Эротические заскоки, Саша, бывают у всех. К тому же — возраст, климакс, бабы дуреть начинают. А потом, все естественное давно уже изведано и приелось. И денег к тому же куча, — Кравченко вздохнул. — И еще ум выдающийся. С таким умом, с таким талантом скучно жить на свете по обычным правилам. Хочется чего-то этакого. Рожна в общем. А это модно. Вон открой любую газетку: объявления так и пестрят: строгая госпожа, покорный раб, сладостно накажет… Писали б прямо: «выпорет», «отдубасит», «отлупит». Строгая госпожа — красота да и только!

Плетки, палки, наручники, намордники, шипы и колючки… Насчет существования такой формы амуров.., не нами они, братцы, придуманы. Не нами открыты, Шурик. Про Захер-Мазоха слыхал — нет? Он еще книжицу написал «Венера в мехах» — как раз насчет этих садомазохистских кувырканий. Так вот, по рассказам современников, он каждую неделю исправно посещал бордель, заставлял девок заворачивать себя в медвежью шкуру, лупить палкой и травить собаками. И ловил от всего этого огромадный кайф. Но при этом до конца жизни оставался тонким ценителем творчества Тургенева, обожал музыку Шопена и боготворил всех своих жен, с которыми заключал весьма любопытные договоры.

Мещерский покосился на приятеля.

— А я и не знал, Вадя, что ты настолько сведущ в этих вопросах.

— Да это мы все в далекой испорченной юности проходили, — хмыкнул Кравченко. — Прошло время, и переросли, что ли, всю эту чушь. Переболели как корью. Стало все это только смешно и.., и ничего — просто смешно. В общем, как в этом анекдоте — лучше и не скажешь. Ну? — Он повернулся к мрачному Мещерскому. — Что ты, Серега, все переживаешь? Брось! Не стоит это все, чтобы ты еще нервы себе портил.

— Она стоит, — Мещерский отвернулся. — Она всего стоит, Вадька, а ты.., ты ничего не понимаешь. Это — конец. Конец всему.

Кравченко махнул рукой. Когда вот так нудно и трепетно прощаются с последними романтическими иллюзиями, можно поступить двояко: либо с благоговением снять шляпу, либо сочинить новый анекдот.

— Настоящий сумасшедший дом. — Сидоров взъерошил волосы на затылке. — Начали с огнепоклонника, кончили половой перверсией, как Наташка скажет.

— Ты тут всего два часа и уже за голову хватаешься, а мы в этом бульоне неделю булькаем. — Кравченко смотрел, как по садовой дорожке боком скакали наперегонки две вороны. — Тут забудешь, зачем пойдешь, а найдешь то, что и не думал искать. И все это в считанные часы. А неделя тут годом кажется.

— Вот что, пожалуй.., сейчас потолкуем с парнем и.., и я поеду в отдел. Надо обмозговать все детально. Да и бумажки твои отправить. — Сидоров явно не знал, что теперь предпринять. За кого хвататься в первую очередь: за зороастрийца Файруза, за избитого любовника, обвиненного семьей в убийстве? Прежнего ли любовника Корсакова, который «знал, да скрывал», наследника капитала, чересчур уж проницательно отгадавшего механизм совершения преступления, девицу Алису…

— Я б, конечно, сейчас с НЕЕ, с хозяйки, начал все выяснения, — мечтательно протянул опер. — Но с такой цацей это… И-эх! Ордерок бы подмахнуть у прокурора не глядя: мол, задерживаем вас, гражданочка дорогая, по указу до выяснения… Но это все равно как на министра замахнуться.