Тень предателя

Архив был так же удобно обставлен, как полицейский фургон, и не менее мрачен. Стоя перед железной загородкой и глядя на шкафы вдоль стены, Маркс ждал, когда освободится сотрудница архива, что-то подшивавшая в папки. Кажется, она подшивала новый вкладыш, похожий на тот, что он видел в папке Стейнберга. Вспомнив, что Салли упоминала мисс Кац, Маркс, когда к нему наконец подошла освободившаяся дама, не раздумывая спросил: — Мисс Кац?

Печальное, лишенное солнечного света и воздуха, существо, вздохнув, ответило:

— Мисс Кац сегодня нет, она заболела. Чем могу помочь вам?

— Она ушла домой? — переспросил Маркс.

— Она сегодня не приходила на работу. Что вам угодно, сэр?

— В таком случае я хотел бы видеть мисс Набакоф, — сказал он решительно, хотя к этому времени уже убедился, что Салли нет в помещении архива.

— Вы очевидно зашли не в тот отдел, — поправила его женщина.

— Девушка с рыжими волосами и косами вокруг головы?

— Это мисс Келли. Она вышла выпить кофе.

— Благодарю вас, — ответил Маркс. — Эти дела были записаны на меня полчаса назад.

Женщина порылась в карточках посетителей и вернулась с одной из них.

— Дэвид Маркс?

— Да, это так.

Она разорвала карточку, и даже ту, которую он ей передал. Увидев, что Маркс продолжает смотреть на нее, она спросила: — Да?

— Вы знаете, где мисс Келли пьет кофе? — спросил Маркс.

— Что касается меня, то я пошла бы в ресторан напротив.

Маркс поймал Салли Набакоф, урожденную Келли, когда она выходила из ресторана. Он взял ее под руку и повел в сторону парка.

— Итак, юная леди, — сказал он, вспомнив своего начальника Фицджеральда, — вы сегодня соврали мне по крайней мере дважды. Назвать полиции вместо своего имени имя вымышленное является серьезным нарушением.

— Это мое имя, когда я бываю с мальчиками, — возразила она, пытаясь разыграть невинность.

— Зачем вы мне сказали, что мисс Кац послала вас ко мне с документами? Ее не было сегодня в офисе.

— Она почти всегда здесь.

— Это меня не касается. Но зачем вы мне сказали, что это она дала их вам?

Салли пожала плечами.

— Вы хотите, чтобы я отвез вас в участок и мы там поговорили? Это более подходящее место для разговора?

— Нет, сэр.

— Тогда говорите правду, хотя бы ради разнообразия.

— Я не хотела, чтобы вы знали, что я заглянула в дела. Это не разрешается, но я зашла в туалет по дороге на второй этаж и посмотрела.

— Почему вы хотели посмотреть эти дела?

— Только дело мистера Мазера. Я считаю его необыкновенным человеком. Я не смогла удержаться.

Маркс не поверил ей. Он знал, что в этом деле не было ничего такого, что могло бы представлять особый интерес.

— Салли, вы кому-нибудь еще показывали личное дело Мазера?

— О, нет, сэр! Никому из тех, кому это не положено. Это правда.

— Кому же вы показали его?

— Следователям из ФБР.

— Так, понятно, — сказал Маркс. Это все меняло. — Когда это было?

— Месяца два назад, кажется, а потом, когда вы стали задавать мне вопросы вчера вечером, то как вы теперь можете осуждать меня за любопытство? — Салли пыталась изобразить саму добродетель.

Маркс остановил ее. Правда, как он понял, всегда удивительно проста и лежит на поверхности, в чем каждый раз убеждаешься, когда наконец узнаешь ее.

— Лучше возвращайтесь на свое рабочее место, чтобы не отвечать за чужое любопытство.

— Мисс Фритчи? О, хуже не придумаешь!

Мисс Фритчи и мисс Кац, думал Маркс, что они делали по вечерам в те часы, когда мисс Келли превращалась в мисс Набакоф?

Когда он вернулся в участок, Анна Руссо вместе с капитаном Редмондом и инспектором Фицджеральдом пытались найти среди фотороботов тот, который был похож на человека, жующего резинку.

Анна неуверенно указала на один из рисунков: — Они все похожи чем-то на него. Мистеру Мазеру будет легче разобраться, я думаю.

— Разве он не приходил? — удивился Маркс. Было половина одиннадцатого.

— Поздно встает, должно быть, — сердито проворчал Фицджеральд. — Или вы недостаточно внушили ему, насколько это важно?

— Тогда я внушу ему это сейчас, — рассердился Маркс. Первой мыслью было отправиться за Мазером в университет.

— Он будет на похоронах, лейтенант. В церкви Св. Джона в одиннадцать часов, — сказала Анна.

Пятнадцать минут спустя Маркс был в церкви. Он не нашел Мазера ни среди родственников, ни в толпе любопытных; он следил за всеми, кто входил в храм. Когда служба подходила к концу, он поискал Мазера в часовнях и приделах, и где только возможно. Наконец он сел на скамью рядом с Луизой Стейнберг. Она не видела Мазера со вчерашнего утра, когда он буквально убежал из дома Бредли.

— Как так убежал? — шепотом спросил Маркс.

— Разрыдался и убежал, — ответила Луиза.

Когда Маркс покидал церковь, у него из головы не шли эти слова. Убежал…

Он связался по телефону с деканом факультета, на котором работал Мазер. После шумного шуршания перебираемых на столе бумаг тот наконец нашел и прочитал Марксу полученную утром телеграмму Мазера.

«Неотложные дела не позволяют мне провести сегодня лекции постараюсь вернуться завтра во второй половине дня.»

Маркс боялся даже думать о том, что скажет Фицджеральд о столь неожиданном повороте событий. Во-первых, упущен таинственный доктор. Теперь вот отъезд Мазера. «Неотложные дела» — это язык Мазера, он сказал бы то же самое, если бы отправился в соседнюю аптеку за аспирином. Маркс распорядился, чтобы два полицейских следили за домом Мазера и послал запрос в ФБР по поводу того, что рассказала ему Салли. Он не собирался получать доступ к документам ФБР, если только интересы расследования того не потребуют, но он считал нужным поставить их в известность. Сам же он должен поскорее узнать все о прошлом Мазера.

Небольшого роста, вся кругленькая, монахиня привела Маркса в приемную ректора колледжа Св. Моники и выразила надежду, что ему здесь будет приятно подождать, пока матушка Амброзия сможет принять его. Маркс поблагодарил ее, заверив, что ему здесь непременно будет хорошо, хотя и сомневался в этом. Комната была красиво обставлена, как он предположил, в стиле одного из Людовиков. Однако Маркс не любил этот стиль. Вот его мать пришла бы в восторг — парча, позолота, стулья, сидя в которых боишься вытянуть ноги. Ему всегда в таких случаях казалось, что королей прославляют их победы в спальнях, а не победы на других поприщах.