Тень жары

Значит, мне перепало случайно, по недоразумению... Что ж, ни за что ни про что получить по башке – это вполне в рамках нашего жанра.

Тут приятную беседу прервал телефонный звонок. Бэлла нахмурилась, глянула на часы (начало первого!), взяла трубку.

– Комендатура! – рявкнула она старшинским голосом и тут же осеклась. – Ой, это ты? Да мы тут... Да, приятель университетский... – я наблюдал за ней – и не узнавал Бэлку, нет, не узнавал – я никогда не слышал в ее голосе этих мягких, материнских интонаций – Ну, конечно! Давай, ждем! Ты на такси? Значит, минут через пятнадцать? Да, ждем.

– Счастливый соперник? – я сделал свирепое лицо.

– М-м-м... – Бэлла покусывала губу. – Это... Ну, словом, это Слава.

– Ладно, на посошок! – я налил немного, поднял стакан, поприветствовал Бэллу.

– Брось! – она махнула рукой и наконец стала похожей на себя прежнюю. – Он нормальный мужик, без этих, как это... за... за...

– Закидонов?

– Ага! Он очень хороший парень, вы друг другу понравитесь.

Я прошел к телефонному столику, где по-прежнему сидела Бэлла, опустился перед ней на колени, взял ее за руку - ты готова исповедаться?

Она смиренно кивнула

– Он не импотент, как твои – первый? – Бэлла, потупив глаза, покачала головой. – И не пишет стихи, как твой – второй? Нет? Очень хорошо, очень... Он в состоянии выпить этот стакан без закуски? Что? Даже не один?! Ладно, я отпускаю тебе все предыдущие грехи!

Слава оказался человеком, в котором – всего много: двухметровый рост, огромная, как у баскетболиста, ладонь румянец во всю щеку – мы моментально сделались друзьями. Слава работал анестезиологом. У него была внеплановая операция – потому и припозднился.

Бэлла постелила мне на кресло-кровати с покатыми подлокотниками; ложе оказалось удобным, но спал я скверно – все покоя не давал этот запах... Мне казалось, что я сплю в обнимку со старухой.

11

Монитор косился на меня взглядом слепого. Однажды на Тишинском рынке я видел настоящего слепого – он был, естественно, нищим и побирался у магазина "Рыболов-спортсмен". Я видел его мельком, но успел подумать: такого в природе не бывает, это бутафория – нищему просто вдавили под веки пару бледно-зеленых маслин молочной спелости, позабыв прорисовать в них зрачки, хрусталики, радужные оболочки.

Если и есть на дне этих глаз то, что принято называть глазным дном, то наверняка это скользкое, илистое дно; в холодном иле вязнут все движения текущей мимо жизни и тухнут все ее краски, все, за исключением одной – серой. Рождаясь в серости, в ней вырастая, в ней любя, продолжая в ней свой род, они, барачные люди, слишком рано устают смотреть и видеть. Когда после каторжных трудов в угольных копях приходят они в свои тесные дома, рассаживаются у стола в ожидании скудной трапезы, то не покой, не радость в предчувствии отдыха, не сомнение в правильности устройства этой жизни и не желание оспорить прописные истины стоит в этих глазах, нет: одно покорство судьбе и каменная усталость – и потому все их чувства слепы. И слепа бывает их ярость, и ненависть к инородцу, и восторги их, и обожание кумира – все слепо, слепо...

Пару раз этот старик с маслинами вместо глаз заглядывал в мой сон, и Музыка наутро говорил, что я кричал.

Я показал электронному глазу язык и так – с перекошенной рожей – проник в офис, встав в голубом поле монитора перед примерной барышней.

Направляясь сюда к условленному часу, я притормозил у метро. В лавке "колониальных товаров" я прикупил для секретарши подарок и заплатил лишние деньги за то, чтобы его завернули в плотную упаковочную бумагу, простроченную наискось товарной маркой всемирно известной парфюмерной фирмы, и перевязали крест-накрест голубой атласной ленточкой.

Девчушка в ларьке сердилась: бери так! Нету ленточки! Но я, просунув голову в узкое окошко, нашептал, что, мол, сочтемся; и вообще – не могу же я являться надень рождения без красиво упакованного презента... Продавщица прыснула: на день рожденья?! Я сказал: вот именно, моей двоюродной бабушке сегодня исполняется восемьдесят лет! – и хозяйка ларька захохотала – густо, низко, как хохочут все бабы, приставленные к прилавку.

Настаивать на упаковке имело смысл – я приобрел пачку американских презервативов.

Я присел на край стола и аккуратно поставил презент рядом с телефоном.

– Это тебе. Ты мне нравишься. Ты мне подходишь.

Она равнодушно кивнула на дверь шефа: "Вас ждут!" – и углубилась в бумаги, проигнорировав подарок.

Я убежден: стоит мне скрыться за дверью, она его развернет.

Занятно, как будут развиваться наши отношения, когда я выйду из кабинета?

Катерпиллер имел потерянный вид – наметанным глазом я определил, что вид он в самом деле обронил где-то вчера на ночь глядя, а с утра забыл захватить его с собой на службу.

Я посочувствовал, он отмахнулся: ладно, не до тебя сейчас!

Я уселся в мягкое кресло – в правом углу кабинета, в маленькой нише, стояли два кожаных кресла, разделенных журнальным столиком: милый интимный уголок для отдыха и расслабленных бесед. В прошлый раз я как-то не обратил на него внимания.

– Конечно, не до меня. Тут все дело в тренировке. Кофе не пей. Пиво тоже – опохмеляются пивом только сантехники. Только чай – крепкий, очень крепкий и без сахара...

Он нажал на кнопку селектора: аппарат пискнул и моргнул красным глазом, динамик выжидательно выдохнул. Катерпиллер не то чтобы сообщил селектору информацию – его голос упал в микрофон:

– Виктория Борисовна... Принесите, пожалуйста.

Через минуту возникла Виктория Борисовна.

Я с ходу могу идентифицировать эту породу женщин, которая мистическим образом вызрела в чревах коммуналок, в задымленных кухнях, стирках, стряпне, в тяжелых поломойных трудах, в стонах по поводу безденежья – вызрела и, подобно змее, выползла из старой кожи. А новая их кожа – она прочная, титановая, пуле-пыле-водонепробиваемая, им теперь без такой никуда, на то они и зовутся в народе: крутые женщины.

Средний рост, аккуратная фигура, ухоженное лицо, энергичная спортивная походка – наверняка за всем этим стоит серьезная, усердная работа над собой; шейпинг – само собой, и само собой – теннис; минимум алкоголя и табака; мягкая диета, горные лыжи; в малых дозах – черноморский пляж; тщательнейший маникюр, макияж, массаж – и никаких больше ножей для чистки картофеля. Ничем традиционно женским – мытьем посуды, готовкой, уборкой – такие бабы уже не занимаются, они нанимают для этого поденщиков и батраков. Я ведь батрачил в подобном доме, я знаю.