Тень жары

Лена выразительно перекрестила приемную взглядом – как будто я сам не отдавал себе отчета в том, что за публика тут собралась.

– Ничего! – успокоил я ее. – Дело житейское, – и обратился к мощной компании, рассевшейся на стульях по бокам от дверей генерального директора. – У нас дружеский разговор. Мы с генеральным директором друзья детства.

Один из них лениво поднялся, быстро, профессионально обыскал меня и пожал плечами. Я прошел в кабинет.

Катерпиллер сидел на своем императорском месте во главе длинного стола; склонив голову к плечу, он ласково меня рассматривал – слишком ласково, приторно.

– Ну? – спросил он наконец. – Так попрыгаешь?

Я похлопал по карману куртки, медяшки звякнули.

– С этим порядок, – сказал я. – Сколько я у тебя тогда позаимствовал? Помнится, мне хватило на два эскимо. Значит, двадцать две копейки.

– Двадцать пять, – поправил Катерпиллер. – Двадцать пять.

Я внимательно отсчитал мелочь, встряхнул в кулаке, вернул в карман.

– Должок при мне. Только я не думал, что человек твоего уровня и положения может так жидко обосраться, – я кивнул на дверь. – Не бойся, бить я тебя не стану.

Он усмехнулся, прошел к рабочему столу, нажал клавишу селектора и приглушенно с ним о чем-то переговорил. Единственное, что мне удалось расслышать, была финальная команда: "Свободны!". Вернулся к столу, уселся на председательское место.

– Это ведь было неплохо разыграно? – спросил он. – А ты купился, балбес. Я всегда знал, что ты балбес.

Вот значит как: он на меня и не рассчитывал. Зачем тогда он меня нанял? Да так, из соображений милосердия, у меня был очень потрепанный вид и глаза голодные; в принципе, это была, конечно, глупость, маленький домашний театр, мистификация; он рассчитывал немного отвлечься от рутины, напрасно я принял эти игры всерьез.

– Это в самом деле очень удачный домашний театр, – сказал я и припомнил те коллизии, в которые попадал в последнее время; и припомнил, что два достаточно близких ему человека свихнулись, а третий пропал.

– Ты и не подозреваешь, насколько забавно было за тобой наблюдать... Ладно, брось это дело. Забудь. Можешь больше не объявляться. Машину поставь на стоянку. Деньги? Оставь себе, на бедность. Все. Занавес.

– Постой, еще два слова...

Во-первых, я сказал, что он сука порядочная, – это значит, во-первых; а во-вторых, пусть он мне ответит на один вопрос.

– Этот ваш Игорь... Это ведь не вполне ваш темперамент? Несколько иной, как теперь говорят, менталитет?

– О да!.. Вы бы друг друга поняли.

Он помолчал и добавил, что хочет дать мне один совет; если я не понимаю пока, что творится вокруг, то он может подсказать, по старой дружбе: всем НАМ (почему это НАМ? – переспросил я), ну, всем ВАМ, ВАМ, ВАМ! таким, как ты, расп...ям и пох...истам – крышка, конец, амба; теперь другая жизнь; в этой жизни максимум, на что мне приходится рассчитывать, это на должность мусорщика.

– Так это не так уж и плохо!

Он злился – это меня веселило.

Я представил себя мусорщиком – и сразу оттаял, меня согрело воспоминание; когда-то под нашим старым добрым небом дети устраивали экспедиции по помойкам, и, Господи, что же это было за увлекательное занятие, какие только открытия ни подстерегали нас на каждом шагу, какие только экзотические находки ни дожидались нас в грудах хлама... Ах, помойки – наши джунгли и наши амазонки, наши египетские пирамиды, тропические наши суматры – их было много у нас в Агаповом тупике. Это была наша Территория, а мы в ней были золотоискателями; перерабатывая груды трухи, мы добывали крупицы золота; штурмуя невысокие кирпичные бастионы, охранявшие железные помойные контейнеры, мы познавали людей, ссыпавших сюда вторсырье своей жизни; узнавали их характеры, привычки и приметы, проникали в их тайные помыслы и прикасались к заветным их желаниям; исследовали их вкусы – ах, эти старые, добрые, восхитительные помойки нашего детства!

– Ладно, занавес так занавес. Машину поставлю в конце недели. Деньги раздам нищим... И все-таки... А ну-ка, налей мне глоток. Чуть-чуть, на посошок.

Он пожал плечами, сходил в закуток для отдыха, принес коньяк, пару пузатых рюмок.

– Наверное, это был в самом деле хороший домашний театр, – я отхлебнул и опять, как в момент нашей первой встречи, отдал должное качеству напитка. – Впрочем, я – это так пустяки. Но твои-то... "Ньюс-бокс" твой, Виктория...

Сказать по правде, мне их в самом деле было немного жаль – они непрофессиональные актеры, однако сюжет отыграли по полной программе, по полной.

– Мог бы все-таки принять хоть какие-то меры...

– Меры! – усмехнулся он. – Меры... Какие у нас тут к черту могут быть меры! Единственная мера, которую теперь можно принять, это таскать под плащом "узи".

В этом друг моего детства, пожалуй, прав – такова примета сегодняшнего жанра, и ничего с этим невозможно поделать, ничего.

– А потом... Жизнь – суровая штука. Мысль банальная, но ее приходится повторять. Я вряд ли смог бы им помочь, – он вертел коньячный бокал в пальцах; я обратил внимание, что он не выпил.

– Ты чокнулся, но не пригубил... Дурная примета, поверь.

Он посмотрел на стенные часы.

– Дела. Это Вы можете себе позволить лакать среди бела дня. Я–не могу! – он поднялся, давая понять, что аудиенция закончена.

Я остался на своем месте, облокотившись на полированный стол для заседаний.

– Есть еще одно маленькое обстоятельство.

– Ну же! – торопил Катерпиллер, поглядывая на часы. – У тебя еще полминуты.

– Этот наш персонаж... – я совершенно не обращал внимания на его понукания. – Тот, кого я с твоей подачи – сочинял. И почти сочинил, кстати!.. Так вот он – он ведь не из нашего с тобой домашнего театра. Это тебе в голову не приходило? Он реален. Он вышибает твоих сотрудников из патронташа – одного за другим, одного за другим. Он реален. И когда-нибудь он придет к тебе.

Катерпиллер сочно захохотал.

– Пускай!.. – Он отсмеялся, глаза его сделались злыми. – Я его сотру в порошок. Раздавлю. Если где-нибудь встретишь этого придурка, ты уж ему объясни популярно... А потом пусть суется ко мне на здоровье – если жизнь не дорога.

Я поднялся, направился к выходу. Взялся за медную дверную ручку, но меня догнал его голос:

– Эй! Ты кое-что забыл!

Я вздохнул, сунул руки в карманы, обернулся, прислонился спиной к двери.

Катерпиллер подошел почти вплотную.

– А ну-ка... Попрыгай!

Будь у меня время и желание, я бы объяснил ему, что с ролью он справляется плохо; эту реплику нельзя выкрикивать тоном уездного трагика и нельзя сопровождать ее театральной жестикуляцией – выглядит опереточно.

– Прыгай, сука!

Я усмехнулся, слегка расслабил колени, полуприсел, прижал локоть к животу, а кулак выставил ему навстречу. И слегка повел кулаком – вправо-влево, вправо-влево:

– Выкуси!

2

В приемной, откуда исчезли молодые люди, сразу стало легче дышать.