Тень жары

– Ты меня не бойся, – сказала я, предупреждая этот возможный ход его мыслей. – Вообще-то там, на дороге, я намеревалась огреть тебя трубой по голове. Ты вовремя обернулся. И, кажется, в порядке знакомства нашел какие-то очень точные слова.

– Место, конечно, не самое веселое... – он смущенно оглядел кресты и могилы.

– Ну отчего же. Мне тут нравится.

Я в самом деле люблю эти старые деревенские кладбища, прячущиеся в прозрачных рощах... В этой земле уже давно никого не хоронят; ни кощунственный скрежет заступов, ни надгробные плачи, ни маятник батюшкиного кадила не тревожат здешних старожилов; прошлым людям здесь уютно, просторно и покойно: летом не жарко, зимой не зябко; столетние дожди смыли с дубовых, вразвалку бредущих меж берез, крестов начертания имен и дат – так пусть; здесь все друг друга знают, живут в мире и согласии и шепчут нам, сходящим с ума наверху: присядь и отдохни... Присядь тут, где сдержанные шепоты бродят в березовых кронах да трудолюбивый кузнечик упорно шлифует прохладный, как березовый сок, воздух своим тонким надфилем; ах, хорошо, "не пылит дорога, не шумят кусты, подожди немного, отдохнешь и ты..."

– Спички у тебя есть?

– Да я не курю, – извинился он.

Не курит, не пьет, хорошо одевается, симпатяга, не лезет в первые пять минут знакомства тебе под юбку – очень симпатичный набор добродетельных качеств. Он присел на корточки и вывалил на землю содержимое кармана; носовой платок, маленькую записную книжечку в изящном кожаном переплете с золотым тиснением, несколько небрежно скомканных купюр пятидесятитысячные.. я впервые вижу такие серьезные дензнаки...), еще что-то, похожее на крошечную голубую льдинку; взглянув на этот предмет, я почувствовала, как заходил в горле рвотный комок...

КРИКЕТ! МИРОВОЙ ЛИДЕР СРЕДИ ЗАЖИГАЛОК!

ВОЗЬМИ С СОБОЙ ЕЕ НЕПОТУХАЮЩИЙ ОГОНЬ!

...следовало бы извиниться, однако, покуривая, я заметила среди карманных причиндалов нечто такое, что меня насторожило.

Ключи от машины – они были прицеплены к плоскому серебряному брелоку, изображающему Нефертити.

Странно: имея машину, он предпочитает путешествовать автостопом. И носит с собой кучу денег.

– Ты что не знаешь, какой сегодня день?

Он не знает – я его просветила. Он долго разглядывал одну из своих розовых бумажек.

– Тут, кажется, нет нигде Владимира Ильича.

– Дай-ка!

В самом деле, нет, денежка свежая: только-только соскочила с печатного станка – единственного механизма в станочном парке, который пока работает на полных парах и дает тысячу процентов плана.

– Возьми... – он протянул мне пару купюр, когда я рассказала ему о своей беде; он предлагал мне сотню тысяч таким бесхитростным тоном, как будто речь шла о фантиках от жевательной резинки; я попыталась отвести его щедрую руку, однако он решительным жестом сунул деньги в карман моей куртки:

– Давай будем считать, что здесь, – он кивнул в сторону крестов, – выездной филиал Сбербанка. А твои бесполезные сбережения я у себя на работе обменяю, ей-богу, в любом количестве.

– Ладно, – согласилась я. – Разберемся как-нибудь... А что с твоей машиной? – я дотянулась до ключей, подбросила их на ладони – серебряная царица издала грустный глухой возглас.

– А-а-а... – неопределенно протянул он. – Гвоздь поймал на переднее колесо. Неподалеку тут. Пришлось оставить пока.

Занятно. Надо иметь очень веские основания к тому, чтобы бросить беззащитную машину в чистом поле. Неужели он настолько не от мира сего, что не догадывается: в течение часа его машину ослепят, оскопят, линчуют, четвертуют и разденут до скелета. Наверное, и скелет потом упрут: в хозяйстве пригодится.

Он осторожно разжал мои пальцы, извлек задохнувшуюся в кулаке Нефертити, прикованную к колесику с ключами.

Ни с того ни с сего он напрягся, быстро прошел к зарослям бузины, откуда открывался вид на дорогу; я последовала за ним.

Со стороны Москвы по шоссе двигалась машина. Я ее сразу узнала – роскошный серый лимузин, некоторое время эскортировавший меня. Я вспомнила, как этот быстроходный автомобиль, поравнявшись с Гактунгрой, следовал в опасной близости от моего борта; он не притирал меня к обочине, вообще не проявлял никакой агрессивности, но, может быть, поэтому ладони мои мгновенно вспотели; я вцепилась в руль, стараясь сохранить самообладание: всякая инициатива в такой ситуации чревата улетом в кювет. Тревожный привкус нашей совместной прогулки ощущался уже в том, что я не видела, кому обязана такого рода экстравагантными ухаживаниями на пустынном шоссе – стекла в лимузине изысканно-дымчатые. Наконец, дымчатое поле справа от водителя плавно соскользнуло вниз, рассеялось, открывая чье-то лицо, настолько неестественно бледное, что я инстинктивно отшатнулась – что-то в его застывших, жестких формах было от посмертной гипсовой маски.

Теперь серый лимузин двигался в обратном направлении – крайне медленно. Было что-то неестественное в том, как этот изящный, способный выжимать на трассе за двести километров в час автомобиль крайне неторопливо, вдумчиво, я бы сказала, шествовал по шоссе – точно совершая разведку и опасливо озираясь по сторонам.

Серый разведчик притормозил у того места, где мы свернули на проселок, постоял в замешательстве и медленно покатил дальше.

– Они по твою душу? – тихо спросила я, когда серый филер скрылся.

– С чего ты взяла? – его отсутствующий взгляд бродил меж берез, как будто выискивая удобное местечко: где бы здесь, среди захлестнутых травой холмиков, присесть и отдохнуть.

Я догадалась, откуда мне знакомо лицо обаятельного незнакомца; прикрыв глаза, я медленно восстанавливала в памяти цвета, звуки и запахи оригинала; тона выстраивались в мрачноватую, производящую гнетущее впечатление из-за долгой разлуки с солнечным светом гамму – здесь безраздельно господствовали болотные и бурые оттенки; звуковое поле представляло собой причудливую смесь голосов обширной рыночной площади, на задворках которой квакает вековая слизистая грязь, плывет и пьяно покачивается нестройный кабацкий гомон, расчерченный тонкими женскими визгами, и где-то вдали остро трещит прерывистый полицейский свисток – эта звуковая материя косо и безжалостно была насечена тонкими бритвенными порезами, так рассекают воздух розги в опытной руке; и тяжелы тут запахи: ветхой одежды, вдрызг изношенных башмаков, жиденькой овсянки, булькающей в огромном сиротском котле, крови, перекисшего пива, затхлой трущобы; а сквозь эти оттенки, звуки и запахи пробирается маленький мальчик с чистым непорочным лицом, широко распахнув наивные и верующие во что-то хорошее глаза.

Незнакомец в чем-то, безусловно, изменился, однако сохранил во внешности мягкость и ласковость оригинала.

– Ай, нехорошо! – пожурила я его. – Вроде из добропорядочной семьи, да и воспитание, скорее всего, получил отличное, в классическом английском духе... А девушек на дорогах пугаешь. Кстати, чем ты занимался за пределами текста? – я подняла глаза в небо, соображая. – Унаследовал дедушкино дело? Вряд ли... Я тебя не вижу в чопорном антураже Сити – ты в детстве слишком много повидал, а детский опыт устойчив, он не пустит тебя в те сферы, где делают деньги, – именно потому, что бизнес неизбежно продуцирует все те беды, через которые ты прошел... Скорее всего, ты избрал за пределами текста карьеру военного. Служил, наверное, где-то в колониальных войсках, к тридцати годам вышел в отставку...

А вообще-то, увлекательное занятие: выстраивать тот или иной персонаж за пределами авторского "DIXI". Золушка в обязательном порядке превратится в страшную зануду и от безделья будет патронировать богадельни. Мальчик-с-пальчик определенно дойдет до степеней известных в политике или бизнесе, хотя я скорее вижу его в роли "капо" какой-нибудь мошной мафиозной семьи: отдать на заклание семерых девочек – пусть и злых, пусть и дочерей людоеда, – способен только тот, для кого кровь людская – что водица.