Тень жары

Я как раз закуривала, когда в тамбур прошествовал "брат Йорген", и машинально прыснула; в голову мне пришла кощунственная мысль: интересно, он под рясой – голый? Или в трусах? А если в трусах, то в каких – пролетарских, семейных? Или в модных – какие продают в коммерческих ларьках?

"Брат Йорген" коротким, вертикально восходящим взглядом измерил все сразу: рост, кондиции фигуры, степень греховного падения; взялся за дверную ручку.

– Эй, брат! – окликнула я.

Он заинтересованно посмотрел на меня.

Я спросила, когда точно грянет конец света – надо знать, дела завершить, долги содрать и хорошенько напоследок отдохнуть.

Он укоризненно вынес вердикт: я не верю в приход Страшного Суда, который настанет 24 ноября сего года, однако у меня еще есть шанс очиститься от скверны.

Я хотела было ему возразить, что я уже вполне очистилась – от уверенности в себе, веры в людей, от денег, планов на будущее, нормального питания, одежды; я очистилась настолько, что вот эти джинсы и есть последнее, чем я могу прикрыть задницу; однако воздержалась.

– Знаешь, брат, – сказала я, втаптывая окурок в грязный заплеванный пол, – мне кажется, вы со сроками что-то напутали. Мы уже давно переехали в какие-то параллельные астральные миры... Давно, года два назад.

Он не ответствовал, дернул ручку и двинулся дальше – вдохновлять немые сцены в соседнем вагоне...

– Так куда мы теперь? – спросила я у попутчика, притушив сигарету в пепельнице, – Туда? – и указала на узкую дорогу, уползающую в глубины бескрайнего картофельного поля. – Огородами – и к Котовскому?

Он пожал плечами: давай огородами, только, ради Бога, не надо к Котовскому.

– Чем тебе не нравится народный герой?

– Не люблю лысых.

Напрасно: среди них попадаются милые люди, как тот розовый старичок с глазами сказочника из электрички, которому досталась бесплатная газета. Кажется, я сыграла с ним злую шутку и впопыхах сунула в руки газетку "ЕЩЕ", гнилую, вонюче-порнографическую – у меня был один экземпляр в сумке; перебирая ее содержимое после ухода "брата Иоргена", этой газетки, где на первой странице запечатлена девушка в чудовищно откровенной, разваленной позе, я не нашла.

7

Наконец-то мы выбрались на прочный асфальт. Цивилизованное дорожное покрытие после мытарств на штормовой российской грунтовке успокаивало. Меня немного клонило в сон.

Сейчас бы освежиться чашечкой кофе – о пагубности этой мысли я догадалась слишком поздно, когда синдром Корсакова опять дал о себе знать:

ТОНКИЙ АРОМАТ, ВЕЛИКОЛЕПНЫЙ ВКУС –

"НЕСКАФЕ", ЛУЧШИЙ КОФЕ ИЗ ГЕРМАНИИ!

...и ближайшие десять минут смотреть в сторону попутчика я избегала.

День потихоньку прояснялся, подвижное небо было высоко и неровно, все в мелких кудряшках мутноватой облачности.

Мы двигались по извилистой дороге, изобиловавшей глухими поворотами и совершенно заплутавшей в обширном поселке, – то и дело мне приходилось тренировать тормозную систему Гакгунгры. Дворы вдоль дороги сплошь крепкие, основательные, дома каменные, гаражи кирпичные, сараи – и те их бруса: крестьяне живут себе и не тужат; станут они кормить нас, худосочных и бесполезных горожан, как же! Сами съедят свои окорока, сметаны, свеклы и укропы; без "Амаретто" и порнухи – кажется, кроме этих продуктов, город уже ничего не может поставить в деревню – как-нибудь перетерпеть можно...

Миновав поселок, мы вторглись в просторный и прямо-таки шишкинский пейзаж, очень воздушный и совершенно беззвучный – вот разве что поскрипывал, наверное, ствол сосны, выпрямившейся среди немыслимого оттенка поля, где многочисленные влажные цвета были мелко нарублены и винегретно перемешаны.

Сосна занимала положенное ей место в левом углу композиции. Наискосок от нее, у обочины, бездарно модернизируя классический пейзаж, стояли "жигули": лицом к нам, но на правой стороне дороги.

– Не стоит! – быстро среагировал мой попутчик на то, что я притормаживаю.

– Там что-то стряслось! – отмахнулась я.

– Не стоит, – упорствовал он, но я пропустила его совет мимо ушей.

Их было трое. Один лежал на асфальте в нехорошей, какой-то "мертвой", позе, второй стоял перед ним на коленях, третий выбегал на дорогу и с бесстрашием парламентария размахивал чем-то бельм, кажется, полотенцем.

– Газуй! – тихо, но требовательно произнес мой попутчик.

– Куда?!

– Прямо на него... Он. отскочит в последний момент.

Парламентарий стремительно приближался; у него были крепкие нервы – во всяком случае, крепче моих – я затормозила, вышла, склонилась над мертвым.

– Господи, что тут у вас?

"Мертвый" приоткрыл правый глаз и сально улыбнулся.

Все произошло быстро и просто. Мертвый пружинисто вскочил, коленопреклоненный последовал его примеру.

Я тупо смотрела на асфальт, где только что лежал беспамятный человек и спиной чувствовала: в моем тылу происходит что-то нехорошее.

Я медленно обернулась, чувствуя, как справа налево, по мере кругового движения, на меня наплывает ощущение немоты – той самой, которая окатывает тебя в кошмарном сне, когда хочется орать и звать на помощь, но вместо членораздельной речи на губах созревают какие-то неповоротливые и тяжелые, точно груда камней, звуки.

Так я и стояла, разинув рот и беспомощно мыча.

Они выстроились перед Гакгунгрой в позе белокурых бестий из гитлеровского кино – расставив ноги и заведя руки за спину; на вид им было лет по двадцать; кожаная с ног до головы экипировка, пробитая заклепками – должно быть, в часы досуга они полируют металл зубным порошком.

Не хватало им только эсэсовских фуражек с черепом вместо кокарды.

Точно по команде они опустили руки.

"Мертвый" был вооружен монтировкой, "парламентарий" – стальным прутом, коленопреклоненный – приземистый, коренастый, длиннорукий, словом, типичный житель Огненной Земли, где в джунглях водятся кинг-конги, – что-то сжимал в кулаке.

С коротким щелчком из кулака высунуло нос голубое лезвие.

– Девушка! – тоном коверного клоуна обратился ко мне "мертвый". – У вас есть в багажнике запаска?

Я скорбно кивнула. Есть, совсем свежая, месячная - наверное, не более месяца назад ее сперли с завода и продали Алке на блошином авторынке.

– Отдайте ее нам, – вежливо попросил он. – А то у нас резина лысая.

Врет. Резина у них отличная и притом высочайшего качества: я успела заметить "мишленовское" клеймо на скате – мне бы такую резину, да на все да на четыре колеса.