Тень жары

Панин некоторое время напряженно молчал, гоняя бычок из угла в угол рта; наконец он оставил в покое свою подвижную сигарету, вытоптавшую ему всю нижнюю губу, сосредоточенно размял ее в пепельнице.

– Морги? – тихо произнес он.

– Что – морги? Какие – морги? Зачем?

– Ладно, – тяжело вздохнул он. – Морги – это в прошлом моя родная стихия. Я выясню.

И рассказал очаровательный сюжет из жизни туземцев Огненной Земли. Туземцы очень любят бананы – это общеизвестно. В последнее время этого фрукта завезли в страну в таком количестве, что местное население воспряло духом. Однако, с другой стороны, общеизвестно, что Огненная Земля располагает крайне малым количеством специальных холодильников для хранения подобного рода скоропортящихся деликатесов. Владельцы бананов, справедливо опасаясь, что товар сгниет, взяли в оборот морги – в покойницких царит изрядный холод. Подвинули усопших, поставили ящики с товаром. Туземцы обжирались экзотическим тропическим фруктом, не подозревая, что в него проникла трупная палочка.

– Так что морги теперь у нас, – заключил Панин, – точно такой же элемент рыночного хозяйства, как товарно-сырьевая биржа или завод Уралмаш.

– Сюжетец! – оценила я этот рассказ и вспомнила про журналы в сумке. – Славный ты накатал роман, местами очень впечатляет, – я пустила странички веером, отыскивая начало повествования. – Вот! "Все меня устраивает в работе консультанта..."

– В оригинале было – "литконсультанта", эта должность больше соответствовала характеру работы, – вставил друг детства.

– Хорошо... "Все меня устраивает в работе литконсультанта, за исключением перспективы, что сейчас мне отрежут яйца, сварят их вкрутую и пустят на приготовление салата "оливье". Мило, нежно и трогательно... Что-то такое прямо тургеневское сквозит в этих строках... – я высказала Панину свои соображения и в итоге, учитывая все замечания по-крупному и мелочевку, намеки тонкие и толстые, объявила, что милый друг детства по-настоящему матерый графоман.

Панин, прищурившись, погрозил мне пальцем: ну что за комплиментарность!

– Нет-нет, Панин, - настаивала я, – не выкобенивайся, ты же прекрасно знаешь, что на Огненной Земле графомания есть способ профессионального существования. Вот у меня три года течет на кухне кран; время от времени приходит слесарь, задумчиво чешет в затылке и ставит диагноз: "Прокладка!" Он меняет прокладку, но кусочек свежей резины моему крану – что мертвому припарка; он продолжает исправно течь. Минут пять слесарь задумчиво взирает на мойку и, подняв взор горе, произносит: "Не прокладка!..", – собирает свои железки в фибровый чемоданчик и, напялив на лицо выражение, как минимум, Сократа, откланивается. Понимаешь, он нормальный житель Огненной Земли, как все мы. Так что в условиях тотальной графомании – в политика, науке, строительстве, финансах, медицине образовании, домашнем хозяйстве, сексе и так далее и тому подобное – обладать хорошим, прочным графоманским навыком в создании текстов не только не стыдно, напротив – очень престижно.

– Ценное соображение, – кивнул Панин и распластался поперек огромной лежанки, составленной из нескольких матрацев на жесткой деревянной раме; это могучее лежбище среди наших знакомых (в ту пору, когда Панин работал в газете) носило характерное название "ЛОЖЕ ПРЕССЫ". В ложе могли одновременно разместиться пять пар. В хорошие времена на этой кровати, которая функционально соединяла в себе закусочную, рюмочную, бутербродную, сосисочную, пивную, портерную, ночлежный дом, дискуссионную кафедру, читальный зал, секс-полигон, и, естественно, медвытрезвитель, – гиены пера проводили зачастую все выходные.

Мама миа, подумала я, глядя на лежанку, сколько же лет я провела в "ложе прессы" с тех пор, как милый друг детства привел меня, тогда десятиклассницу, трогательную и непорочную, в эту комнату и приступил к обязанностям наставника в любовных утехах? Лет десять, наверное, провела – хорошие были времена.

Последние несколько лет, впрочем, гиен пера не было видно в этих стенах – интересно, почему?

– Не навещают соратники по пьянству? – спросила я.

Панин закурил, стряхнул пепел в пустую пивную банку и наморщил нос: да ну их! С ними стало совсем неинтересно; поговорить не о чем, у них к концу дня язык страшно болит, просто не шевелится.

– Язык?

– Где-то я слышал, что в ряду правительственных наград недавно появился еще один орден. Догадываешься – какой?

Откуда? Я и в прежних знаках отличия и доблести ничего не смыслила... Я пожала плечами.

– Орден Почетного Легиона Лизателей Бориной Задницы.

– Выпей... Ты злой, когда трезвый.

Панин цыкнул зубом: нет, завтра надо поработать, а то с деньгами напряженно...

Ах, да, поработать. Извозчиком. А что, нормальная работа – в конце концов она достойней той, от которой к вечеру болит язык.

Панин покосился на журналы, которые я сложила около кровати, в его лице проступила улыбка, настроенческий смысл которой укладывается в суконную формулировку "с чувством глубокого удовлетворения"; "Приятно иметь дело с таким читателем, как ты, – заметил он, – однако ты кое в чем не разобралась".

– Не может быть! – вскинулась я, соскочила с сундука и решительно направилась к "ложу прессы".

Панин прислонился спиной к стене, кивнул: приземляйся! На четвереньках я добралась до милого друга, уселась рядом. Он взял меня за подбородок, развернул лицом к себе.

– Это же сугубо прикладной, служебный текст, понимаешь?

Нет, не понимаю, что значит – служебный? А то и значит, с улыбкой объяснял Панин, что мне нужно было просто отыскать парня, который твоему благоверному не дает спокойно спать... Достаточно было иметь представление о законах жанра; по этим законам я его и вычислил, вернее сказать, сочинил. В реальной жизни он оказался примерно таким, каким выстраивался в тексте, хотя и не совсем... В первом варианте он упаковал моего бывшего мужа в деревянный макинтош.

– Ну, это ты хватил! – возразила я. – Я с Федором Ивановичем недавно по телефону говорила.

– Я же сказал – в первом варианте!

Прежнее выражение азарта в его глазах начало медленно бледнеть и потухать; так тухнут глаза преподавателя, уставшего твердить перед классом, что река Волга впадает в Каспийское море; Панин испустил тяжкий минорный вздох.

– Меня самого такого рода разрешение коллизии не устраивало... Пришлось поехать к Катерпиллеру на дачу – иногда сочинитель должен вторгаться в реальную жизнь.

А-а, знаем-знаем! Жизнь наша – это не более чем тот или иной литературный текст. Или наоборот: пространства реальной жизни и литературы – во всем мире четко разведенные по сторонам – у нас сходятся, пересекаются и прорастают друг в друга... Возможно, в этих соображениях и есть какой-то смысл, однако я не вижу, как мы их можем приложить к ситуации сегодняшнего дня... Сегодняшний день – это даже не Хэммет, это хуже; Хэммет всегда оставался в рамках литературы, немного специфической, но все-таки литературы.