Тени и зеркала

Уверенности не было вообще ни в чём — и он просто двигался вдоль границы, день ото дня, не решаясь прорваться через горы в Альсунг или броситься на юг, к Кинбралану. На него легла слишком большая ответственность — и не то чтобы Альен не был к ней готов: как сын лорда, а потом волшебник и учёный-любитель, он вырос с вживлённой под череп мыслью о долге и никогда не мог из себя её вытравить… Просто сейчас эта ответственность была ему неприятна. То лихорадочное возбуждение, с которым он рылся в гномских фолиантах, всё чаще сменяла апатия: временами не хотелось ничего, и Альен вставал по утрам только потому, что спать всё равно толком не получалось. Ну, и ещё потому, что Бадвагур уже гремел котелком, разваривая крупу на завтрак.

— Ты слишком много думаешь, — заметил как-то резчик — вдруг, посреди удобного обоим молчания. Это была, наверное, самая длинная его фраза с тех пор, как они вышли из той шахты.

— И что, это плохо? — не глядя на него, спросил Альен; он уже предугадывал ответ.

— Да, — бескомпромиссно заявил Бадвагур.

— Не думая, можно стать скотиной, — пояснил Альен свою позицию и тут же признался себе, что сим собирательным существом крайне легко стать и думая. Второму в жизни даже больше подтверждений. Хотя бы этот мстительный психопат Тингор; правда, о нём Бадвагуру лучше не говорить.

— Но ты думаешь постоянно, — с нажимом сказал Бадвагур, стряхивая с сапога ком грязи. На его лохматую голову попало несколько капель, и он вопросительно поднял глаза в небеса. — Даже о таких вещах, о которых думать не надо. Которые надо просто делать или не делать.

— Намекаешь, что нам пора переходить горы?

— Ни на что я не намекаю… Дождь начинается. Нам лучше уйти под деревья.

Он имел в виду небольшой лесок, росший южнее — в основном старые вязы, буки, похожие на огромные чёрные клубки, да несколько неказистых ёлок. Дождь действительно начинался — и очень быстро разросся в грозу, так что совет был дельный.

Чуть погодя Альен уже отдыхал, прислонясь спиной к древесному стволу, и смотрел на отвесные струи, лившие сплошной белесой стеной. Под ногами намокал бурый лиственный ковёр. Какая-то оставшаяся на зимовье птица вспорхнула с ветки, и Альена обдало кружевным фонтаном капель. Он вдохнул влажный воздух, прикрыл глаза, и будто в ответ небо расхохоталось громом.

— Ты чего улыбаешься? — недоумённо спросил Бадвагур, глядя на него снизу вверх; он терпеть не мог воду и каждый дождь пережидал, как фермер — нашествие кочевников. Альен пожал плечами. Он и правда сам не знал — но его будто разрывало от внезапного прилива сил. Наступило одно из редких (всё более редких) мгновений, когда всё в мире — и всех мирах, где он никогда не побывает, — казалось ему цельным, осмысленным, правильным… Пусть жестоким и часто немудрым, но всё-таки — до боли прекрасным. В юности в моменты такого одурения он любил писать, делать наброски или творить какую-нибудь безобидную, красивую магию.

«Тюфяк и жалкий нытик», — с досадой обругал он себя. Бадвагур в очередной раз прав. Пора уже на что-то решиться.

Дождь всё ещё лил, остервенело отмывая грязную землю, когда неподалёку послышалось конское ржание и громкая ругань на ти'аргском. Бадвагур дёрнул Альена за полу плаща.

Но прятаться было поздно: на ту жу опушку, увязая в грязи и листве, выехал всадник, закутанный во что-то тёмно-синее. Точно такой оттенок был у парадных мантий в Академии; Альен до сих пор вздрагивал, вспоминая их. Тонконогий гнедой конь был прекрасен даже с подмоченной гривой, но явно строптив: то ли его испугал гром, то ли он чуял некроманта — так или иначе, он всеми силами пытался сбросить седока. Причудливый танец прерывался возмущённым ржанием и подскоками на дыбы; всадник, проклиная всех четырёх богов и болотных духов впридачу, натягивал удила. В седле он сидел неумело: слишком сильно сдавливал коню бока, шпорил его почём зря, ёрзал… Поморщившись, Альен не выдержал и тихонько прошептал нужные слова, заклиная коня успокоиться. Животное остановилось, тяжело дыша и прядая ушами.

Всадник тут же отвязал от пояса охотничий рог и поднял его к губам. Над лесом разнёсся прерывистый, глуховатый из-за дождя сигнал, и где-то очень далеко Альен расслышал собачий лай и гиканье ловчих.

Значит, рыцарь, отбившийся от охоты. Наверняка вооружённый рыцарь. Альен подал знак Бадвагуру, и оба отступили в тень от деревьев.

Рыцарь — но почему не на юге, не на войне? Или замок, в котором он служит, альсунгцы миновали, и он решил отсидеться?… Или призыв короля оказался недостаточно строг? Да и вообще — какие замки в глуши предгорий? Все местные роды можно пересчитать по пальцам…

И тут, осмотрев окрестности, Альен понял, что они уже довольно сильно забрали на юг. Сильнее, чем он думал. А всё эта проклятая невидимая нить, что тащит его к Кинбралану…

К Кинбралану?… Мужчина спешился и оказался ближе к ним ещё на несколько шагов. Он с нетерпением повторил сигнал, ожидая ответа; Альен едва не оглох. Жадно всмотрелся в его лицо, наполовину скрытое капюшоном. Что-то в рыцаре было смутно знакомым — лёгкая сутулость, и поворот головы, и привычка закладывать пальцы рук за пояс… Альен вдруг понял, что у него пересохло во рту.

— Ты чего бледный, как мертвец? — откуда-то из-под локтя прошептал Бадвагур. Альен нервно засмеялся: славное сравнение…

— Ничего. Кажется, это мой брат.

— Кажется?! — Бадвагур помолчал, потом с неожиданной силой толкнул его в бок. — Так нечего тут стоять…

Альен был так поражён, что даже не сопротивлялся и позволил агху выпихнуть себя из зарослей почти под копыта коня. Его облил дождь, но, оказавшись лицом к лицу с незнакомцем, он даже на это не обратил внимания. Несмотря на неспокойное время, на человеке была только охотничья куртка из тяжёлой кожи и намокший плащ — без герба. Но герб рода Тоури — пучок осиновых ветвей в кольце древней короны-обруча — Альену сейчас и не требовался. У человека была тяжёлая, квадратная челюсть матери, её прямой нос, а ещё — отцовские угрюмые складки у губ. Впрочем, имелись и их фамильная бледность, и синие глаза. Пожалуй, только эти глаза и давали говорить о неброской породистой красоте — в целом же охотник напоминал мрачную, неуклюжую каменную глыбу, которую наспех обрядили в одеяние знатного человека. Он выглядел намного старше Альена, хотя на самом деле был тремя годами младше. Казалось, что не Альен, а он провёл столько времени в странствиях — такая бесконечная, отупляющая усталость охватывала каждую его черту.

— Горо, — сказал Альен, пытаясь разобраться в своих противоречивых ощущениях. Человек смотрел на него с близоруким прищуром, явно не узнавая. Это было странно — он запомнил Гордигера (вычурное старое имя досталось ему в честь отца) подростком, почти мальчиком, застенчивым и болезненным. И теперь тот мальчик словно проступал из-под облика незнакомого, грузного и слегка располневшего мужчины. — Горо, это я, Альен.

— Альен? — густые брови поползли вверх, почти скрывшись под капюшоном. Человек ещё более цепко всмотрелся в него, от растерянности едва не выпустив повод коня. — Как? Откуда?… Я… не понимаю.

— Ну что же ты так, — принуждённо улыбнулся Альен, проглатывая нервный смешок. — Точно призрака увидел… Это я, брат мой.

— Я не верю, — ворчливым басом пробормотал Гордигер, потом несмело шагнул навстречу. В его движениях чуялся страх — как если бы он опасался, что Альен сглазит его или вытащит нож. Или как если бы он был заразно болен. Лишняя наблюдательность, будь она проклята…

Альен пересилил себя и первым обнял его. По сравнению с ним Гордигер был почти горой мышц, но сразу как-то по-детски обмяк у него в объятиях, с невнятным вздохом уткнулся лицом в плечо…

Альен смутился: такой реакции он не ждал. Отец ведь проклял его, мать отреклась… Их мало что связывало, кроме уз крови — даже общих детских воспоминаний, роясь теперь в памяти, он не мог отыскать. Но, видимо, для Горо этого было достаточно: он по-медвежьи стиснул его — хватка у него оказалась, как у Соуша, — и не выпускал, пока совсем рядом не раздался лай собак и людские голоса. На опушке разговоры смолкали: тех, кто охотился с Горо, открывшаяся сцена определённо несколько выбила из колеи.