Терновая цепь

– Знак того, – сказал он, – что теперь я предпочитаю свой естественный цвет волос.

– Ты что-то имеешь против блондинов? – угрожающе произнес Мэтью, но на его губах играла улыбка.

Алистер кивнул Корделии, и она шагнула к импровизированной могиле. Остановившись у гроба Джесса, она неуверенно посмотрела на друзей. Девушка чувствовала себя немного странно, как будто находилась на сцене – хотя аудитория здесь, конечно, была более снисходительной, чем в Адском Алькове. Она перехватила взгляд Люси, улыбнулась ей, потом на мгновение встретилась взглядом с Джеймсом, сделала глубокий вдох и отстегнула от пояса пустые ножны.

Она некоторое время задумчиво рассматривала их. Это было настоящее произведение искусства. Серебристая поверхность была покрыта золотыми инкрустациями, на ней были выгравированы руны, листья, цветы и вьющиеся растения. В солнечном свете, который просачивался сквозь кроны деревьев, ножны сверкали, словно старинная драгоценность.

– Я долго думала, – начала Корделия, – о том, чтo мне следует, так сказать, оставить позади. Сначала я решила, что это должно быть нечто связанное с Лилит. Но потом я выбрала этот предмет, наверное, единственный в своем роде. Увидев эти прекрасные ножны, отец захотел мне их подарить; пока он выбирал подарок, он чуть не опоздал на мою свадьбу, а потом, на приеме, слишком много выпил, устроил сцену. – Корделия догадывалась, что Мэтью смотрит на нее, но сделала вид, будто ничего не замечает. – Он так до конца и не понял, что мне не нужны были дорогие подарки. Мне нужен был он, мой отец. Мне нужно было, чтобы он был рядом. Но… я никогда не говорила ему об этом. Я молчала.

Она опустилась на колени рядом с гробом и положила в него ножны. Блестящий предмет выглядел неуместно рядом с помятыми бумажками и бутылкой. Корделия продолжала:

– Если бы я решилась, нашла время и поговорила по душам с отцом, это вряд ли изменило бы его судьбу и наши отношения, зато сейчас мне не пришлось бы сожалеть о своем молчании. Если бы я рассказала вам всем о том, что отправляюсь искать кузнеца Велунда, я, возможно, не совершила бы ужасной ошибки. – Корделия поднялась с земли. – Я хочу оставить позади привычку таиться от близких, скрывать свои секреты, чувства. Ну, может быть, не все секреты стоит обнародовать… – Она слегка улыбнулась. – Я говорю о тех, которые мы храним, потому что нам стыдно, или потому, что мы боимся осуждения, воображаем, что нам присущ тот или иной фатальный недостаток. Наши несовершенства всегда выглядят гораздо серьезнее в наших собственных глазах, нежели в глазах людей, которые нас любят. Если человек любит, он всегда простит.

Люси громко захлопала в ладоши.

– Теперь, когда мы с тобой парабатаи, у тебя не должно быть секретов! По крайней мере, от меня, – добавила она. – А этим непосвященным можешь вообще ничего не рассказывать, если не захочешь.

Раздался хор возмущенных голосов.

– Люси, дорогая, – заговорила Анна. – Зачем ты даешь Корделии дурные советы? Нам всем хочется услышать, что она расскажет о себе, и неважно, насколько скандальны эти сведения. Вообще-то, чем скандальнее, тем лучше. – И она лукаво улыбнулась.

– Анна, – притворно суровым тоном произнес Мэтью, – мне казалось, сейчас твоя очередь. Что ты для нас припасла?

Анна изобразила рукой в воздухе нечто вроде волны.

– Ничего. Мне нравится моя жизнь, какой она была и есть, я довольна собой и ни о чем не сожалею.

Даже Алистер рассмеялся, услышав эти слова. Ари положила руку на плечо Анне. Корделия отметила про себя, что Анна была одета в жилет с розовыми полосками, в тон платью Ари – в последнее время в одежде Анны постоянно присутствовали предметы такого же цвета, что и платья девушки. Для Анны это было своего рода выражение привязанности, намного более серьезное, чем брачные руны.

– Тогда я буду следующей.

Все оглянулись. Грейс говорила редко, и слышать ее голос им до сих пор было непривычно.

– Ведь мне, наоборот, о многом приходится сожалеть. Если никто не возражает, конечно.

Никто не произнес ни слова, и Грейс бесшумно приблизилась к гробу, в котором когда-то покоилось тело ее брата. В последние несколько месяцев она заняла свое место в группе, стала ее частью как сестра Джесса. Никто не мог отрицать, что без ее вклада в общее дело, без работы над огненными сообщениями, они едва ли одержали бы верх над Велиалом. И еще каждый помнил слова Кристофера: если они будут вечно винить Грейс за ее поступки, они станут такими же, как Татьяна.

И все равно им было нелегко простить ее. Джеймс рассказал родителям о браслете и злых чарах; Уилл и Тесса были потрясены до глубины души. Корделия присутствовала при этом, видела их лица. Рассказ о страданиях сына причинил им боль, не сравнимую с той, которую они когда-либо испытывали сами. Родители упрекали себя, они считали, что должны были увидеть, догадаться, должны были защитить своего ребенка.

Джеймс возражал, объяснял, что браслет не позволял им видеть, не позволял помочь, защитить. Повторял, что им не в чем себя винить. Но удар был слишком силен, и в тот же день Грейс незаметно покинула Институт и переехала в дом Консула, где помогала Генри модернизировать лабораторию.

Джесс волновался: может быть, это будет неудобно, ведь она отвергла Чарльза? Но Грейс успокаивала его: Шарлотта и Генри все знали, а Грейс с Чарльзом пришли к взаимопониманию. Да, сначала Чарльз был очень зол, но сейчас сам сказал, что благодарен Грейс, что она в свое время разлучила их с Ари, так как этот брак был бы несчастливым для обоих. Сейчас Чарльз находился в Идрисе и служил помощником нового Инквизитора, Кадзуо Сато. Он писал в Лондон, обычно Мэтью, но иногда присылал письма и Ари с новостями о ее отце. Они были бы кошмарной супружеской парой, говорила Ари, но как друзья удивительно хорошо ладили друг с другом.

Когда речь шла о Грейс, друзья невольно искали в лице, голосе, словах Джеймса какой-нибудь намек – в конце концов, это ему она причинила больше всего зла. Ко всеобщему удивлению, после смерти Велиала он быстро перестал сердиться на нее. Однажды ночью, в спальне, Корделия спросила: «Мы редко говорим о Грейс и о том, как относиться к ней дальше, но все смотрят на тебя и готовы последовать твоему примеру, что бы ты ни решил. А ты, как мне кажется, простил ее. – Она перевернулась на бок и с любопытством взглянула мужу в лицо. – Или нет?»

Он повернулся к Корделии. Его глаза сверкали, как золотое пламя, и ей становилось жарко, когда его взгляд скользил по ее обнаженным плечам и шее. Она знала, что ей никогда не надоест любоваться на него, а он, в свою очередь, был все так же страстно влюблен в нее и не мог отвести от Корделии глаз, когда они оставались вдвоем. «Наверное, мы редко говорим о Грейс потому, что я почти не думаю о ней, – улыбнулся он. – Труднее всего было рассказать другим. А потом… Не знаю. Возможно, я ее простил. Так или иначе, я обнаружил, что не могу ненавидеть ее, когда у меня есть все, а у нее – ничего».

– Может быть, тебе нужно поговорить с ней? Услышать, как она просит у тебя прощения? – спросила Корделия, но Джеймс покачал головой.

– Нет. Мне это не нужно. А что касается Грейс, она никогда не забудет ни своего детства, ни совершенных ею поступков. Ни наказание, ни месть, ни просьбы о прощении ничего не смогут здесь изменить.

Совершенных ею поступков. Корделии вспомнились слова Джеймса, когда Грейс вытащила из кармана два серебряных полумесяца, обломки проклятого браслета. Она смотрела на Джеймса, и взгляд ее серых глаз был непроницаем. На щеке у девушки белел шрам, но это была не память о битве у Вестминстерского аббатства, а след недавнего несчастного случая в лаборатории Фэйрчайлдов.