Точка бифуркации

— Э…. Стен? — осторожно спросил я, подходя ближе.

Лежащий на кровати незнакомый мне мужчина лет тридцати никак не отреагировал.

— Стен! — снова позвал я, но трогать при этом оперативника не стал. Я прекрасно знал, что бывает в таких ситуациях и совершенно не горел желанием тратить свой только недавно полностью восстановившийся резерв так бездарно. Да еще и получать при этом массу весьма болезненных и неприятных ощущений. Бойцов, подобных волкам и Владимиру, вообще не стоит лишний раз резко будить подобным образом. Да о чем тут говорить? Тут даже в мирное-то время, когда все вокруг хорошо и уютно, человек не всегда сможет остановиться от неожиданности и не закончить удара, предотвращая возможную угрозу для жизни. Тело, в таком случае, как правило, просто реагирует само, чисто на рефлексах, ибо именно в этом и заключается залог выживания. Что уж говорить про тот момент, когда человек буквально вчера вернулся из тяжелейшего боя, где отнимал жизни в рукопашном бою и чуть было не расстался при этом со своей? В бою, где потерял многих друзей и брата? Смысл провоцировать, если знаешь итог? Тем более, что трогать его мне было совершенно не нужно. Вполне знакомую мне ауру я прекрасно видел и без этого. Как, впрочем, и то, что человек вполне себе жив-здоров и сейчас просто находится в глубокой отключке.

Я аккуратно присел рядом с ним на тумбочку и, поставив рядом с собой тарелки с едой, поднял лежащий возле руки оперативника шприц. Повертел в руках и осторожно поднес к кончику носа. ДР-20… Блокиратор альмы. Так я и знал… Учитывая, что управлять собственной дикой регенерацией Стен не умеет — это был его единственный шанс напиться. Во всех прочих случаях его организм бы просто воспринял вводимый в желудок алкоголь как яд и моментально бы его разложил на воду и все прочее. Вздохнув, я отложил шприц в сторону и легонько катнул ногой одну из стограммовых баночек из под спирта, в беспорядке раскиданных по полу и постели. Пил учитель много и явно почти без закуски, стремясь забыться как можно быстрее.

Да… Дела… Как минимум еще пару часов он гарантированно будет без сознания. Потом, убитая лошадиной дозой препарата, активность мозга постепенно восстановится, и организм примется активно избавляться от явно лишней для него спиртовой массы. Я медленно сполз с тумбочки и присел рядом со Стеном на кровать, всматриваясь в его лицо. Почему он так выглядит? Нет, он, конечно, и раньше любил частенько менять внешность, чтобы кого-то разыграть или же просто сменить, таким образом, для самого себя обстановку. Оперативники, разумеется, на это давно уже не покупались и к подобным закидонам относились весьма философски. Мол, мало ли кто как дурью мается, лишь бы дело делал, а остальное, если оно не выходит за определенные рамки, не так уж и важно. А вот прочие сотрудники на базе, не имеющие возможности посмотреть ауру собеседника (портативные АПК-7, позволяющие ее сканировать в режиме реального времени были тогда только у охраны, да и работали они практически только в упор), частенько покупались на его подколки и розыгрыши. Некоторые даже строчили по этому поводу многочисленные жалобы руководству, но Митров с Ремизовым только ржали, читая эти шедевры эпистолярного жанра, и ничего не предпринимали, мотивируя это тем, что подобные выходки нашего общего друга, как нельзя лучше учат бдительности и умению доверять не только своим глазам. Полковник, по-моему, даже коллекцию начал собирать из особенно душещипательных рапортов, которые иногда перечитывал под настроение в компании собутыльников. Сам я этого, конечно, не видел, но Север об этом как-то раз проболтался по пьяни под Новый год.

Я тихонько усмехнулся, вспоминая как однажды целых полтора часа, потея от напряжения и волнуясь, сдавал Альцману экзамен по физике тонкого тела. А потом отвечал на целую кучу наводящих и уточняющих вопросов. Причем делал это я до тех пор, пока в гостиную, в которой мы так удобно расположились тихим зимним вечером не вошел настоящий Альцман и не отвесил подзатыльники нам обоим. Стену за издевательство, а мне за неумение отличить «истинный светоч науки от его грубой и пошлой подделки». Помню, Стен тогда так хохотал, глядя на мое ошарашенное появлением настоящего профессора лицо, что даже не смог уклониться.

Поднявшись с кровати, я подошел к окну и настежь распахнул жалобно скрипнувшие створки. В этой комнате почему-то они были сделаны из дерева. Ворвавшийся в них ветер, разметал по лицу волосы, спящего крепким сном человека и унесся дальше по коридору, в сторону первого этажа. Что ж, я выудил из угла заброшенные туда кроссовки сорок второго размера и аккуратно поставил их возле кровати, увидимся позже дружище… Забавно, но в большинстве случаев Стену очень редко требовалась смена одежды после своей очередной трансформации. То ли он специально так подстраивал свое тело, что при изменении внешности почти не происходило смены габаритов (ну разве что они смещались в несколько иные места), то ли еще что. Но за исключением того случая, когда он изображал из себя знойную красотку в клубе, менять гардероб ему не приходилось. Да даже его боевая форма, которую он так любил применять на тренировках и за которую он и получил в свое время такое звучное прозвище, мало чем отличалась от его обычных габаритов. Большой опыт и стремление к универсальности? Скорее всего. Наверное, именно поэтому Стен всегда и предпочитал спортивную одежду, из хорошо тянущейся ткани, что не только практична, но еще и весьма неплохо скрывает истинные габариты тела своего владельца. Ну, если только ты не носишь ее совсем уж в обтяжку. Вот и сейчас, передо мной лежал хоть и совершенно незнакомый мне с виду человек, с совершенно другим лицом, телосложением и мышечным каркасом, но из общего своего «стиля» он опять-таки не выбивался.

Тоненький писк, донесшийся откуда-то сбоку, заставил меня вздрогнуть. Это что еще такое? Поискав глазами по комнате, я нашел источник звука, сиротливо завалившимся между самым краем кровати и стеной, возле которой она стояла. Телефон? Смска? Но от кого, если всю связь с внешним миром мы благополучно оборвали? Запрет на общение со всеми старыми друзьями и близкими понимали абсолютно все, идиотов и особо желающих быстро отправиться на тот свет суицидников среди нас не было. Так кто бы это мог писать Стену, когда все его связи находились практически в пределах одного дома, а Арн и Семен звонили только лично Митрову? Я подошел ближе и осторожно выудил двумя пальцами тонкую плоскую коробочку в кожаном чехле. В моих руках мигала почти разряженным аккумулятором портативная электронная книга. Странно… Насколько я помнил, Стен всегда терпеть не мог читать в «цифре», предпочитая экрану монитора или любому другому устройству, старую добрую бумажную книгу. И я вполне был с ним в этом солидарен. Бумажный вариант и в руках подержать приятнее, и глаза от нее особо не устают, да и вообще, эстетическое удовольствие у нас еще никто не отменял. Хотя, конечно, в местных подпольных условиях, сопряженных с постоянным риском для жизни, было как-то совсем не до роскоши.

Я машинально ткнул пальцем в экран.

1982 г.

12 августа. Прогуливаясь по Воскресенской, встретил Альберта. Несмотря на осадок, оставшийся с последней встречи, нашей радости не было предела. Боже, сколько же мы не виделись… Сидели в баре на Арбате до утра, пока не подтянулись ребята. На рассвете уехали на озера. Жаль, взяли с собой так мало пива, пришлось ходить в ларек за суррогатом. По-моему, продукт дяди Яши, купленный в городе, даже в б/у виде был бы на вкус куда лучше, чем эта жижа. Плевать. Как же хорошо… Четыре долгих отличных дня. Альберт (ну и имечко же он себе выбрал в последний раз) сказал, что его тоже пригласили на работу в эту контору. Что ж, может быть из этого что-то и выйдет… Решили больше не расставаться друг с другом надолго.

1983 г.

Чувствую себя лабораторной мышью. Иногда бесит до жути, но… проклятье, как же интересно! От открывающихся перспектив просто дух захватывает! Да и платят опять же хорошо, грех жаловаться. Может быть, и прав был в свое время Володя, когда говорил, что за этими людьми лежит будущее? Придумать такое — это… просто даже не знаю. Это за гранью. Жаль, что ты этого уже не смог увидеть… Ты был бы рад.

1986 г.

Учеба, учеба, учеба… Решил переквалифицироваться и начать участвовать в общем процессе. Буду потрошить сам себя, ха-ха! Видел бы меня мой отец в этом нелепом белом халатике и нежных перчатках… Зарубил бы не задумываясь.

В моей голове повисла долгая пауза. Я ошарашено уставился на циферку в углу экрана, сообщающую мне о том, что на данный момент я нахожусь на 1046 странице. Это что дневник? Да быть того не может! Обалдеть, это ж сколько… я катнул пальцем по экрану влево, отматывая книгу на более поздние события, нужно было его писать, особенно если учесть, что заполнялся далеко он не каждый год. Два десятка страниц промелькнули в одно мгновенье, оставив перед моими глазами на последней вкладке всего одну, лаконичную до дрожи запись.

2017 г.

20 июня. Ночь. Убит Грин. Оборотень. Я и мой ученик отомстили за тебя. Прощай, брат. Пусть Волки Севера, укажут тебе путь к тому, во что ты верил…

Я нервно сглотнул вставший в горле комок и посмотрел на лежащего, на спине человека. Грин… В ту ночь он хотел спасти мне жизнь… В обычной жизни я мало общался с ним, как, впрочем, и с остальными волками, кроме Стена. Арн — добродушный улыбчивый здоровяк, почти всегда был в разъездах с Ремизовым, и нам некогда было особо разговаривать. Льет — с холодным, как стальной клинок, взглядом и сквозящим в каждой фразе высокомерием настоящего аристократа, больше вызывал неприязнь, чем желание поговорить, о чем либо. Хотя, насколько я успел его узнать сам, да и из разговоров с другими оперативниками, парень он был весьма неплохой. Однако глубоко ненавидел излишнее панибратство и всегда держал дистанцию. И Грин… Всегда молчаливый, слегка задумчивый человек, неопределенного возраста. Говорил он обычно редко и всегда только по делу. Мне он часто напоминал своим поведением Атоса из мушкетеров. Не то инфантильное существо, что показано в романе великого французского автора, а именно героя старого советского фильма. Скрытного, молчаливого, склонного к грусти и меланхолии человека, любящего притопить свои печали в паре-другой литрах горючего. Но с другой стороны надежного, как сталь, для которого слова верность и честь — далеко не пустой звук. Вечно общительный и жизнерадостный до умопомрачения Стен, смотрелся на фоне этих ребят более чем странно. Однако при этом пользовался среди них непререкаемым авторитетом, что само по себе уже говорило о многом.

Я виновато оглянулся на забормотавшего во сне друга. Однако, не смог побороть в себе любопытства и удержаться от того, чтобы не листнуть книжку дальше. Конечно, это было не совсем красиво, но я ведь вовсе не собирался читать его личные секреты и изучать чужую жизнь по полочкам, хоть это наверняка и было бы очень интересно. Нет. Мне хотелось узнать нечто совершенно другое.

Чувствительный сенсор, несмотря на легкое прикосновение, отмотал под сотню страниц сразу. Странная настройка… обычно в электронных книгах все совсем по-другому. Я перехватил кожаный чехольчик поудобнее, и с удивлением уставился в экран. Сейчас передо мной был уже не электронный текст. Перед моими глазами застыло изображение старой желтоватой бумаги непонятного формата, сплошь испещренной тонким убористым почерком на непонятном языке. Единственное, что было неизменным — это общий стиль изложения: вначале дата, затем — описание каких-то важных для автора событий и комментарии к ним. Немного помыкавшись, я все-таки сумел выковырять из текста парочку смутно знакомых мне слов, позволивших разве что идентифицировать язык, на котором велось повествование. Явно французский, но… какой-то странный. Хотя, я взглянул на дату, застывшую в левом верхнем углу листа и извещавшую о том, что Стен (если это, конечно, был он), писал все это дело 18 марта 1834 года, что я могу вообще знать о том, какой именно он тогда был? Я современный-то английский никак не могу нормально выучить, что уж говорить о разных там диалектах старой Европы?

Снова листнуть книгу в сторону давно уже ушедших воспоминаний. 1789 г. И снова тот же самый язык. Стен был французом? Да нет, быть того не может, я слышал о нем совсем другое… Нет, ну просто охренеть можно! Личный дневник датированный таким годом, да это еще и только 826 страница! Я с опаской посмотрел на мерно вздымающуюся спину, источающего мощный перегар человека. Сколько же тебе лет…

Я снова принялся листать книгу, уже стараясь не особенно присматриваться к тексту (все равно я в нем ничего не мог разобрать, хотя почерк у моего наставника, надо признать, был просто великолепным, но против лингвистики не попрешь) и, ориентируясь исключительно по датам. Числа и текст менялись так стремительно, что через несколько минут мне начало становиться как-то не по себе. Французский язык давно уже канул в лету, уступив место сначала староанглийскому, а потом и вовсе славянскому, так изобилующему различными «ятями» и твердыми знаками в конце слов. Текст в дневнике также не был однородным. Иногда бывало, на какое-то событие тратилось аж чуть ли не десяток листов, а бывало, на несколько лет вообще не было ни одной записи. А бывало и так, что они были настолько короткими, что умещались всего лишь в одно-два слова. Интересна была также и сама бумага, на которой был написан дневник. Очень часто это были донельзя ветхие, полурассыпавшиеся по краям листы толстой бумаги, отсканированные с довольно неплохим качеством на весьма хорошем оборудовании. Но изредка встречались и вообще какие-то непонятные клочки то ли ткани, то ли кожи, на которых было нацарапано пером пара другая заметок. Один раз попалось даже что-то очень напоминающее то ли старую портянку, то ли неимоверных размеров носовой платок, на котором довольно коряво было выведено несколько предложений на совсем уж непонятно мне языке. Определить же кто именно это писал, Стен или же кто-то другой — тоже не представлялось никакой возможности, так как, насколько я успел заметить, по мере просмотра всего дневника, почерк у моего наставника со временем также претерпевал довольно серьезные изменения. А специалистом по каллиграфии я опять же не был.