Точка опоры

– Уже лондонский!
– обрадовалась Анна Ильинична.
– Та же бумага, те же три колонки... И шрифт почти такой же. Молодец Володя!

К номеру был приложен листок с карикатурой: харьковский губернатор князь Оболенский, тучный сановник при орденах и ленте через плечо, душит на земле изголодавшегося мужика. На глазах у царя, довольного расправой! И Анна Ильинична быстро, перескакивая глазами со строчки на строчку, с абзаца на абзац, стала читать заметки о деревенских волнениях: "Еще с осени крестьяне стали чувствовать острую нужду в хлебе, составляли общественные приговоры о надвигающемся голоде, подавали по начальству... Ни один приговор не получил дальнейшего движения... Волнение охватило восемнадцать волостей... Помещики бежали в Харьков. Крестьяне ни одного не тронули. Только избили земского начальника... Скот и хлеб стали делить..."

– Ну и правильно!
– Анна Ильинична подняла глаза на Калмыкову.
– Что же им еще оставалось делать? Не умирать же с голоду. А их...

– Давно говорится: сытый голодного не разумеет, - вздохнула Александра Михайловна.

– Какое тут, к черту, разумение! Побоище безоружных! Изуверство! Елизарова дрожащей рукой ткнула в газету: - Вот князь Оболенский спалил деревню. Дотла, мерзавец. Остались одни печи... Вот еще про него же: в трех деревнях пересек всех поголовно!.. И стариков, и детей, и девушек... Ты только подумай - девушек!

– У меня, Аннушка, когда я читала, тоже стыла кровь в жилах!

– От такого не остынет кровь - закипит!.. Ну кто поротую девку замуж возьмет?! Стыд-то какой! А князю не стыдно перед девушками...

– Ты успокойся...

– Да как же можно терпеть? Плетями драли, а его сиятельство светлейший князь... Вот написано: "...приговаривал: "Это вам, мерзавцы, по тридцать плетей за то, что грабили, а еще по тридцать от меня". Душегуб проклятый! Розгами по двести да по двести пятьдесят... Ужас!.. "Секут так, что куски мяса отваливаются". И это образованные люди!.. По приказу министра! С благословения духовенства!.. Черт бы их всех побрал!

– Будет им возмездие, - сказала Калмыкова.
– Отольются крестьянские слезы... А ты, Аннушка... Давай-ка еще налью чашечку...

Несколько успокоившись, Анна Ильинична начала читать хронику: "В киевскую тюрьму привезены: из Москвы: ветеринарный врач Бауман, Ногин, девица Рукина, Уварова... Из Петербурга: инженер Степан Радченко, Любовь Радченко..."

– И Степана с Любой схватили!.. А у них двое малышей...
– Анна Ильинична едва сдержала слезы.
– И почему их всех везут в Киев?

– Что-то замышляют.
– Калмыкова вместо веера помахала платком на свое полное раскрасневшееся лицо.
– Похоже, готовят большой процесс. И - ты обратила внимание?
– свозят туда наших искровцев.

– Да. Вот: "Арестованный на границе Блюменфельд увезен в Киев..." Какой провал! И какое горе для Володи! Он ценил этого наборщика, дорожил им...

Отложив газету, Анна Ильинична спросила о последнем письме брата. Что он пишет?

– Тоже об арестах. Многим, как видно, не миновать ссылки. Затем будет обилие побегов - понадобятся деньги. А в партийной кассе у них с деньгами "совсем круто". Он так и пишет. Уже задолжали Квелчу... По подсчетам Владимира Ильича, понадобится больше десяти тысяч. Не сразу, а постепенно. Только была бы у них уверенность в получении. Я завтра же отправлю три тысячи. На первое время...

– Светлая у тебя душа, Александра Михайловна!
– Анна Ильинична встала, обняла Калмыкову за плечи.
– Бесконечно добрая.

– Ну-ну...
– слегка отстранилась та.
– Благодарить меня не за что: деньги-то нажиты торговлей. А дело у нас общее.

4

Калмыковой нездоровилось, и Анна Ильинична осматривала Дрезден одна. Не спеша ходила по его узким улицам, по старинным каменным мостам с частыми опорами и крутыми сводами над Эльбой; постояла перед ратушей и перед готической церковью Фрауенкирхе, гордостью Северной Флоренции; обошла громадный музейный квартал Цвингера, считавшийся чудом немецкого барокко, и полюбовалась кариатидами, нимфами, сатирами да фавнами на его стенах. Для следующего дня оставила самое главное - картинную галерею.

Через помпезные, изукрашенные каменными кружевами Коронные ворота вошла на обширную площадь Цвингера, где звенели высокие серебристые струи четырех фонтанов. Прошла между ними через всю площадь и направилась к галерее. Многое слышала о ценнейшем собрании живописи, равном Лувру, многое читала, многие редчайшие картины знала по репродукциям и сейчас шла, приятно взволнованная, как на свидание со старыми знакомыми, о которых так долго скучала.

"Мамочка приедет - обязательно свожу сюда", - думала, подымаясь по ступенькам ко входу в знаменитый храм искусства.

Целый день Анна Ильинична провела там, возвращаясь в некоторые залы по нескольку раз. Ей доводилось переводить кое-что с итальянского, и теперь ее более всего интересовали полотна великих мастеров Ренессанса.

Сикстинскую мадонну увидела издалека через открытую дверь зала, отведенного для нее, и остановилась, пораженная неповторимым видением: навстречу шла по облакам не богородица, а простая, босая, молодая и чем-то озабоченная женщина, несла на руках русоволосого мальчугана...

Анна Ильинична тихо вошла в зал и долго не отрывала глаз от полотна, очарованная женской красотой. "Чудесное торжество материнства!
– подумала она.
– Радость человеческая, которой я обделена... Мамочка будет в восторге от мадонны".

В большом итальянском зале зрители столпились у картины Доменико Фетти. Бородатый старик с лавровым венком поверх широкого, изборожденного морщинами лба оперся локтем левой руки о стол, на котором, рядом с двумя книгами, циркулем да угольником, лежит какой-то чертеж. Правая рука крепкими пальцами мастерового охватывает сверху глобус. О чем задумался древний мудрец, редчайший умелец, снискавший себе славу на века? Конечно, о силе, способной сдвинуть землю. Кажется, сейчас встанет и воскликнет: "Эврика! Я нашел! Для этого нужна лишь точка споры, а рычаг я сам сделаю". И опять погрузится в раздумье: "Но где она, точка опоры?"

"Володя очень хорошо, - вспомнила Анна Ильинична, - применил выражение сиракузского кудесника к нашему российскому революционному движению. Напишу ему об этой картине".

В воскресный день Калмыкова пригласила гостью на прогулку в Саксонскую Швейцарию; сказала, что они могли бы поехать на лошадях, чтобы в горах сверху полюбоваться глубоким лесистым распадком с множеством причудливых гранитных столбов, но этот путь утомителен. Лучше по реке.

Белый пароходик медленно продвигался к горам, откуда текла Эльба, разрубившая зеленый хребет блестящей, как булат с узорчатыми извивами, саблей. Александра Михайловна и ее гостья сидели на верхней палубе, смотрели на берег, где среди садов вздымались похожие на скалы средневековые замки с башнями по углам.

Берег становился все круче и круче, возвышенность постепенно уступала место сопкам, и Анна Ильинична отметила: тут действительно есть кое-что похожее на Швейцарию...

– Погоди, увидишь и альпинистов, - сказала Калмыкова.
– Вот уже близко.

Отвесные скалы, изрезанные глубокими тесными ущельями, придвинулись вплотную к Эльбе. По узким трещинам, упираясь руками и ногами в шершавый камень, где, казалось, не за что было зацепиться, подымались парни в ярких рубахах и кожаных шортах. Победители уже сидели на вершинах скал, как на столбах. Иные лихо перепрыгивали над пропастью со скалы на скалу, торжествующе махали руками и звали к себе таких же отчаянных скалолазов. Их голоса походили на орлиный клекот.