Точка опоры

– Понимаю... И вы успокойтесь... Ну, подержат несколько дней и отпустят. Случалось ведь так...

– А в прошлом году - в солдаты. И нынче могут так же... В ссылку угонят, в Сибирь.
– Мария Федоровна повернулась к Морозову и взяла его за руки.
– Савва Тимофеевич, на вас надежда. Если их - в Сибирь, купите всем полушубки. Чего вам стоит? Вы же можете. И кого удастся - на поруки до приговора.

Морозов понимал, что Мария Федоровна беспокоится, прежде всего, о Дяде Мише, который доставляет ей нелегальную литературу, а она продолжала:

– Придется попросить Желябужского. Он не откажет. При всех своих регалиях поедет к Трепову. Ему это удобнее. Поручится за Дядю Мишу. И вы, Савва Тимофеевич, голубчик...

– Все сделаю, любезная. Полушубки будут.
– Морозов опять поцеловал руки Андреевой.
– Только вы успокойтесь. Вам же через несколько минут на сцену...

– Я уже спокойна. Верьте мне.
– Мария Федоровна повернулась к зеркалу, начала пудрить точеный нос и щеки.
– Совершенно спокойна. Даже стыдно, что так распустила нервы... Больше этого не будет. А вас прошу: досмотрите до конца. Буду чувствовать, что вы здесь, и возьму себя в руки. Не подведу.

– Я уверен. Вы можете, - сказал Морозов от двери.
– А утром, с вашего разрешения, наведаюсь к вам.

– Мария Федоровна, голубушка!..
– говорил Морозов, входя в гостиную и протягивая руки Андреевой.
– Куда прикажете - полушубки?

– Уже есть?! Прямо сюда.

– Смелая женщина!.. А я бы все же посоветовал: поосторожнее.

– Я, - улыбнулась Андреева, опускаясь в кресло, дама-благотворительница!

– Зубатов может и к вам подослать бегунков. Посматривайте.
– Савва Тимофеевич сел по другую сторону столика.
– Уж больно хитер окаянный! Изворотлив, яко змий. Но, поверьте мне, скоро сломает себе шею. На этих полицейских рабочих организациях. Наши промышленники потеряли терпение, послали депутацию в Петербург: дескать, сеет вражду между рабочими и хозяевами, по-своему держит руку мастеровщины. Они так понимают. Будут молить о мире и благоденствии. А ваши говорят: мира не будет. И, я чую, правда на их стороне. На горизонте собираются тучи. Над людским морем реет буревестник.
– Взглянул в глаза.
– Вы от Горького не получали писем? Здоров ли Алексеюшко?

– Кажется, ему лучше... Пьесу пишет...

– Поторапливайте... К будущему сезону...

Морозов вспомнил вчерашний спектакль и хозяйку дома в одной из самых обаятельных ее ролей. Ирина, стройная, легкая, элегантная двадцатилетняя девушка с большими карими глазами... Много раз смотрел и всегда забывал, что актрисе скоро исполнится тридцать пять: перед ним было одно из чудес перевоплощения. Молоденькая, в белом... Чебутыкин говорит ей нежно: "Птица моя белая..." Несомненно, Антон Павлович писал роль для нее Она и впрямь напоминает птицу... в клетке. Обвел глазами гостиную, будто видел впервые полированную мебель, плафон с тонкой лепкой, бархатные портьеры с золотистой бахромой.

"Холодно и одиноко ей, как птице в золоченой клетке. И в глазах задумчивость, ожидание чего-то нового, значительного. Не только оваций зрительного зала... Чего-то большего..."

После мимолетного раздумья, озадачившего хозяйку, сказал:

– И для вас в его новой пьесе, надеюсь, найдется роль?.. Он не может не написать...

– Не знаю... Не думаю... Бедные студенты нейдут из головы... И еще у меня...
– Мария Федоровна порывисто приподнялась, будто решаясь на что-то отчаянное, и кинула жаркий взгляд в маленькие глаза собеседника.
– Еще одна просьба... Вы уж извините, Савва Тимофеевич, миленький!.. Но Горький далеко, и мне, кроме вас, обратиться не к кому.

– Алексей Максимович, насколько мне известно, деньги не чеканит, улыбнулся Морозов уголками губ и, подаваясь грудью к столику, спросил в упор: - Для "Искры" надо?.. Понимаю... Видать, умнейшие там люди. России нужны такие. Партию сколачивают крепкую. И знают, кого в финансовые агенты завербовать. Разве вам откажешь? Но уговор: уж вы мне свежий номерок приберегите.

– Неужели читаете?

– Голубушка!
– Морозов прижал руки к груди.
– Я - капиталист и должен знать, куда пойдут мои деньги. И мне небезразлично, что там пишут о нас, какое завтра будет солнышко над миром. И какой нам срок жизни. А больше того, хочу узнать, когда будут отпевать этого тумака - Нику-Милушу.

Распахнув пиджак, достал часики:

– О-о, засиделся я у вас!
– Прощаясь, сказал: - Чек доставлю завтра. Попы говорят: добрые дела зачтутся на том свете, а мне бы - на этом, после вашей революции. Если доживу...

– Савва Тимофеевич!..

– Молчу, молчу...
– Поцеловал руку.
– С вашего разрешения, завтра в это же время.

Дядю Мишу выпустили под поручительство Желябужского. Студент сразу же стал перевозить в Бутырки полушубки и валенки, полученные от Морозова; одел в них девяносто пять заключенных за "беспорядки скопом", которых по царскому повелению высылали в Сибирь; всем говорили:

– Это от политического Красного Креста.

3

По воскресеньям Анна Егоровна стряпала пироги. Муж любил "весенние" с зеленым луком и яйцами, дети предпочитали "зимние" - с ливером. Вот и сегодня им были обещаны ливерные. Кто же думал, что все переменится? Оказалось, что и у начальства бывает семь пятниц на неделе.

Анна Егоровна встала рано, сказала мужу, чтобы вскипятил самовар, и торопливо накрыла стол: нарезала хлеба, поставила масло, положила кренделей в сухарницу.

Дочь, гимназистка с пышными косами, увидев, что мать уже наряжается перед зеркалом, капризно скривила губы:

– Ну уж, мама... Опять ты...

– А пирогов тю-тю!
– присвистнул сын, пробегая по коридору к умывальнику.
– Знал бы - еще поспал.

– В следующее воскресенье обязательно с ливером.

– Ты обещала сегодня.

– Меня ждут... Девочка моя милая!
– Анна Егоровна поцеловала дочку в щеку.
– В Красном Кресте...

– Опять в Бутырки? Передача революционерам?
– спросил сын.
– А кому сегодня, мамуля? Кому?

– Много будешь знать...
– Серебрякова поворошила сыну кудлатые волосы, - ...говорят, скоро состаришься.

– Ну, до этого далеко!
– снова присвистнул сын.
– Может, еще и мне... Вот так же передачи...

У Анны Егоровны дрогнули плечи, по спине прокатился холодок.

Поспешив на выручку, отец осадил сына:

– Не суйся в дела взрослых. Тебе еще рано.

Павел Алексеевич, подавая детям пример, никогда не спрашивал, куда и по какому делу идет жена, - сам когда-то, будучи сотрудником газеты "Русский курьер", оказывал охранке немалые услуги до тех пор, пока не заломил такое высокое жалованье, что ему указали на порог.

Сын не унимался:

– А к нам опять кто-нибудь приедет с заграничным чемоданом? Да, мама? Мне бы такой.

– Держи язык за зубами!
– приказала мать и, уходя, стукнула дверью.

На лестничной площадке приостановилась, тяжело выдохнула:

– Какой-то кошмар!.. Они уже бредят транспортировкой нелегальщины, явками да листовками. Боже мой!.. Боже мой!..
– Готова была схватиться за голову.
– Если скоро не искореним... А они узнают обо мне... Что же делать?.. Ума не приложу...*