Точка сингулярности

– Забавно, правда? — услышал он сквозь сон. — Ты вот здесь читал?

А Редькин как раз и проглядел это место. Насквозь-то прочесть так и не удосужился.

В конце той тетради, где была «Подземная империя», на отдельном листочке меж пустых страниц маячил довольно странный пассаж. Ему бы полагалось быть в начале — в качестве предисловия ко всей этой дребедени, но хитрый Разгонов поместил свою «объяснялку» в конце:

Моему Андрюшке не было ещё семи лет, когда он первый раз посмотрел «Назад в будущее» — на английском языке, разумеется. Я думал, парню не понравится: много слов незнакомых, и вообще, запутано же все, не каждый взрослый разберется. Но Андрюшка влюбился в фильм Земекиса, восприняв его на каком-то сверхчувственном уровне. Фильм-то и вправду гениальный. А настоящему искусству все возрасты покорны. После он смотрел все три части ещё раз по двадцать, как правило — на немецком (это было проще), но пару раз я даже приносил ему русские копии, чтобы родного языка не забывал. Идея путешествий во времени, мне кажется, захватила мальчишку на всю оставшуюся жизнь. Он теперь бредит фантастикой, читает все на эту тему и только об этом со мной и говорит. А когда я снимаю сына видеокамерой, он обязательно смотрит в объектив, машет рукой и говорит: «Привет тебе, мой двойник из будущего!» И рассказывает двойнику о своих успехах и неудачах. Он страшно любит просматривать эти пленки даже через два дня, а уж через год — это вообще полный восторг.

Пятнадцать лет назад никто не снимал меня камерой, но я уже писал тогда и отправлял самому себе послания в будущее. Так вот, весь этот странный пакет — не более, чем ещё один путешественник во времени, ещё одна посылка в будущее — самому себе. И ещё кому-то.

– Кому-то — это нам с тобой, — прошептал Редькин с непонятным выражением — то ли восторга, то ли ужаса. — Но что все это значит?

– Да ничего это не значит! — улыбнулся Майкл. — Не напрягайся так. Расслабься. Все уже позади. Я не случайно так долго читал всю эту лирику. Я хотел понять и понял: в рукописях Разгонова решительно не содержится никакой секретной информации. Никаких шифровок о начале третьей мировой войны, никаких тайных ключей к господству над миром. Это просто черновики писателя — и все. Но переполошившимся ослам в погонах тетрадки нужны как вещественное доказательство. Они хотят убедиться и убедить всех: Разгонов жив. В отличие от его двойника, который умер. И чтобы ни в коем случае не наоборот. Понимаешь?

– Понимаю. Так ведь хотят же убедиться, значит, будут продолжать выдирать у нас с мясом эти тетрадки.

– Думаю, что нет, — сказал Майкл. — Это было актуально до полуночи ушедшего дня. А теперь им уже не до нас и не до рукописи. Так сказал гуру.

– Его бы устами, да мед пить, — успел проговорить Редькин, и тут в кармане у Майкла запел мобильник.

Вербицкий был внешне спокоен, пока нажимал кнопочку и прилаживал трубку к уху, а Редькина, как током ударило: «Вот оно!» И ведь оказалось действительно оно.

– Это Вербицкий? — вопросил грозный голос, который Тимофей не мог не узнать даже в таком еле слышном исполнении. — С вами говорит полковник Чуханов. Вы должны знать, где находится сейчас мой зять Тимофей. Он мне до зарезу нужен. Помогите, Вербицкий.

Майкл лихорадочно соображал, что же сказать и говорить ли вообще, но конструктивных мыслей не было вовсе. Вместо них в голове вертелась страшная чушня: «Если новый муж матери — это отчим, а новый муж тещи — это тесчим, то как должен правильно называться зять этого тесчима? По аналогии с пасынком — пазятёк? Или лучше пазяток с ударением на втором слоге?» Оба варианта одинаково не нравились Майклу. Самое интересное, что Редькин однажды тоже решал эту проблему, и в отчаянии забросил на стадии пазятка.

А секунды неумолимо текли. И Майкл выпалил самое простое из возможного:

– Я не знаю, где он.

– Это очень плохо, Вербицкий, — едва не простонал грозный военный разведчик. — Очень плохо.

– Сочувствую вам, — уже более уверенно отозвался Майкл и по-хамски разорвал связь.

– Поехали, — бросил он Редькину, уже давя на газ, — впрочем…

Придерживая руль локтями, Майкл быстро обесточил мобильный телефон, вытащив из него аккумулятор.

До поворота на Шереметьево они оба напряженно молчали, но ничего подозрительного не случилось: ни перехвата, ни хвоста, ни кордонов на развязке. А Редькин даже украдкой посматривал в небо, ведь один раз его уже останавливали с помощью вертолета.

– Кажется, обошлось, — выдохнул Майкл километров через пять.

И в ту же секунду телефон запел снова.

Обесточенный аппарат валялся теперь между ними на маленьком столике позади ручки передач, и они оба повернули головы одновременно. Майкл резко затормозил, едва ли не юзом полетел к обочине и только чудом выровнял машину. Он смотрел на родной мобильник, как на гигантского скорпиона, сидящего верхом на гранате с только что выдернутой чекой.

– Как это может быть?! — проговорил Майкл страшным свистящим шепотом, словно боялся спугнуть сошедшую с ума телефонную трубку, на которой без всякого электричества весело сигналил зеленый индикаторный огонек.

А Редькин уже сообразил. У него был друг, закончивший вместе с ним МВТУ и занимавшийся потом всю жизнь системами дальней связи. Так он однажды рассказывал о «питающем сигнале» (так это, кажется, называлось), который на радиочастоте вместе с информацией передает энергию для включения обесточенного абонента. Это была страшно дорогая военная разработка. Но это был факт современной науки, а не мистическая жуть, и Тимофей спокойно объяснил суть дела Майклу, тихонько рулившему вдоль по правому ряду. Однако Майкл почему-то занервничал ещё сильнее. Неисправность, даже фантастическая, в собственном телефоне устраивала его больше, чем чьи-то колоссальные деньги, затрачиваемые на контакт с ним, Вербицким, через космические спутники связи.

– Тогда тем более не стоит брать трубку, — сказал он тихо, будто их уже могли слышать.

Впрочем, чем черт не шутит — раз у этих орлов такая техника! Редькин придерживался принципиально другого мнения, Он схватил трубку, торопясь опередить Майкла, и нажал кнопку. Однако сам не сказал ни слова, а просто слушал. Слушал и улыбался. Как идиот.

Вербицкий смог выдерживать это ровно десять секунд. Потом выхватил у Редькина мобильник со словами:

– Что ты творишь, придурок?!

И швырнул аппарат в приоткрытое окошко на шоссе, после чего резко прибавил газу.

– Все в порядке, — тихо проговорил Редькин.

– Что в порядке?! — заорал Майкл. — Что он сказал тебе, этот проклятый тесчим?!

– А это был не он.

Тимофей продолжал блаженно улыбаться, и Вербицкий позволил себе предположить (ведь в эту ночь происходили самые невероятные вещи):

– Это была твоя Юлька.

Редькин расхохотался так, что стало слышно если не в Шереметьеве, то уж в ближайшем поселке — точно.

– Мне нравится ход твоих мыслей, Майкл! А в Твери, как там с девочками, не знаешь?

– В Твери с девочками хорошо, — машинально ответил Майкл, — в Твери без девочек плохо. — А потом словно проснулся: — Кто это был?!

– Это был Разгонов. Он сказал мне: «Привет, Вербицкий, жаль, что сейчас совершенно некогда разговаривать. Я ещё буду в вашей, то есть нашей Москве. А сейчас передай Тимофею, пусть он больше не переживает из-за рукописей. Они теперь никому, кроме меня, не нужны. Все в порядке».

– Вот черт! — взревел Майкл. — «Сименс»! Последней модели! Новье! Шестьсот пятьдесят баксов! Сам выбросил на дорогу…

– Не плачь, — утешал его Редькин, — я тебе новую куплю, у меня теперь денег много.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ОХОТА ЗА МЕНТАЛЬНЫМ БАРМАЛЕЕМ

Глава первая

ДВОЙНОЙ УДАР

День не заладился с самого начала. Накануне я проработал до пяти утра и проснулся уже после полудня, когда Белки с Андрюшкой и след простыл. Аппетит я ощутил неожиданно зверский, и пить кофе с бутербродами из ростера показалось просто скучновато, а готовить что-то более существенное — элементарно лень, в общем, я решил проехать в центр, до станции Цоо и, выбрав наугад один из миллиона берлинских ресторанов, — главное, чтобы на вид посимпатичнее — приступить там сразу к обеду, минуя завтрак. Я постоял минут пять под душем, потом сгрыз большое желтое яблоко, которое не утолило, а лишь усугубило голод, чего я, впрочем, и добивался.