Тогда ты услышал

Обычно убийцы — мужчины. У многих из них были матери, такие, как эта женщина, прощавшие своим мальчикам все. Им так было удобнее, так как они были слишком глупы или слишком слабы. У преступников в голове вертелась эта примитивная фраза: «Мамочка все простит». В общем-то, эти женщины готовы все отдать ради своих сыновей. А к дочерям они относятся как к дерьму, им плевать, что с ними будет.

Ну-ну, давай-ка ты не будешь преувеличивать только потому, что твоя мать…

Мона закрыла глаза и взяла в руку пульт.

У нее была прекрасная память, будь она проклята. Она спустя годы помнила все до мельчайших деталей. Наполовину разложившаяся, измазанная землей голова убитой девушки (левая часть верхней губы исчезла, видны коричневатые зубы). Плохо выглаженное голубое платье с маленькими белыми цветами, которое было на матери убийцы на суде. В нем она выглядела еще толще и казалась совсем нездоровой. Она вызывала сочувствие, но Моне ее было абсолютно не жаль, наоборот. Самый простой выход — видеть в себе всегда жертву обстоятельств.

Был ли Штайер жертвой обстоятельств?

Это не тот вопрос, который мог помочь сейчас.

Она снова открыла глаза, как раз вовремя — еще чуть-чуть, и бокал с вином выпал бы из рук. По телевизору показывали скетч о рейнландской домохозяйке.

Штайер больше не общался ни с кем из своего родного города Ганновера, поэтому убийцу надо искать здесь.

Но почему он не общался ни с кем из Ганновера? Ни со старыми друзьями, ни с кем-либо еще? Так не бывает, вообще-то.

Почему Мона знает здесь так мало людей?

Нет, нет. Что-то она путает. Жизнь Штайера никак не связана с ее собственной. У него совсем другой случай, насколько ей известно. Она встала, засунула руку в сумочку, нашла визитку родителей господина Штайера, на которой указан номер их комнаты в «Рафаэле».

— Мама.

Лукас стоял в дверях — в пижаме, волосы всклокочены, глаза заспанные. Мона протянула к нему руки. Это как рефлекс, хотя она знала, что Лукасу в его одиннадцать с половиной лет уже не так нужен физический контакт с ней, как раньше. Кроме того, время позднее, не меньше половины двенадцатого. Ему утром рано вставать.

— Ты завтра уезжаешь? — спросил Лукас, бросив взгляд на собранный чемодан.

У сына темные кудри и карие глаза, как у отца. И обаяние отцовское у него есть. И упрямство, если речь идет о договоренностях и обещаниях.

— Думаю, да. Всего на пару дней. Завтра ночуешь у Лин.

Лин — старшая сестра Моны. К счастью, она живет всего через два дома от Моны, у нее трехлетняя дочка и сын возраста Лукаса. Они любят играть вместе. Лин замужем, не работает и с удовольствием занимается детьми. Когда у Лукаса хорошее настроение, он радуется за мать, которая работает «ищейкой» и с которой случаются всякие интересные вещи. Ему нравится, что его семья состоит не как у всех — просто из мамы, папы, братьев и сестер, а из мамы, папы, тети Лин, дяди Петера, маленькой Марии и лучшего друга Герби.

Когда у Лукаса плохое настроение, ему хочется, чтобы мама и папа снова жили вместе и чтобы мама бросила работать и занималась только им и папой.

— И долго тебя не будет?

За последние месяцы голос Лукаса стал ниже, огрубел. На лбу появились прыщи. Голос еще не ломается, но пройдет не больше двух лет, и все — сын станет взрослым. Он красивый мальчик, Мона любит его больше всего на свете, но все чаще и чаще у нее возникает чувство, что он отдаляется от нее. Неужели все матери испытывают это? Или только она, потому что так редко видит его?

— Я же сказала, пару дней, — буркнула Мона.

— Почему так долго? Ты опять убийцу ищешь?

Мона вздохнула и опустила руки. Лукас продолжал стоять в дверях, прислонившись к косяку, но беспокойно переступал с ноги на ногу и подчеркнуто небрежно разглядывал комнату: потолок, окно — только бы не смотреть на нее.

— Хочешь спать у меня?

— Нет! — Как выстрел из пистолета.

— А что ты хочешь?

— Ничего. Мне кажется отвратительным, что ты постоянно уезжаешь.

— Я ничего не могу поделать, это моя работа. И она нас кормит.

— Папа зарабатывает намного больше. И проводит дома больше времени, чем ты.

«Да, — подумала Мона, — потому что у него есть кому выполнять за него всю грязную работу». Но она этого никогда не скажет, не Лукасу, по крайней мере. Ей страшно думать о том дне, когда Лукас поймет, чем на самом деле занимается его отец и каким способом. Одна надежда на то, что к тому времени Антон заработает столько денег, что сможет вполне легально жить в свое удовольствие.

— Что это за убийца, за которым ты охотишься? Он убивает детей?

— Нет.

— А что он делает? Убивает с умыслом? Режет женщин?

— Глупости! Кто тебе такое сказал?

— Так что же он делает? — Лукас не отставал.

Мона представила себе, как на следующий день Лукас рассказывает все своим одноклассникам, которые замучают его вопросами.

— Я не могу ни с кем об этом говорить, ты же знаешь.

Лукас посмотрел на нее разочарованно. Она расстроилась. Страшные и интересные истории из ее полицейской повседневной жизни очень сильно подняли бы авторитет Лукаса среди одноклассников, она это отлично знала.

— Он душит гарротой?

— Откуда ты все знаешь?

— Слушай… — Лукас повернулся и исчез в коридоре. — Это же все знают! — крикнул он из другой комнаты, перед тем как захлопнуть за собой дверь.

4

На следующий день, впервые за несколько недель, светило солнце. Мона ехала по А8 [6] в сторону Мисбаха.

Она чувствовала себя почти счастливой, но не задумывалась об этом. Часть ее сознания фиксировала привычный ландшафт, небольшое движение на трассе и Фишера, который сидел рядом с ней и ковырял в носу. Большая часть сознания была занята Штайером и его родителями, с которыми она разговаривала прошлой ночью. Даже если это опять ни к чему не приведет.

6

Автобан в Германии.

— Сколько лет прожил ваш сын Константин в Ганновере?

— Не понимаю. Что вы имеете в виду?

— О Боже… Извините. Я хочу сказать: ваш сын ходил в школу в Ганновере?

Мона заморгала, обгоняя колонну грузовиков. На ее лице появилась улыбка. Она свободна. По крайней мере, на день, два. Ни затхлого офиса, ни сотрудников с кислыми минами (кроме Фишера, естественно, но одного выдержать легче, чем всех сразу), ни завравшихся коллег, которые притворяются, что относятся к ней хорошо, чтобы потом побольнее уколоть.