Тогда ты услышал

— Люди, я не хочу вас в это впутывать. Вы молоды, у вас все еще впереди. Я не знаю, что мне теперь делать.

И тут Петер взял слово. Бледный как мел, но решительный.

— Никто из нас ничего не слышал и не видел. Мы сидели до четырех утра в кухне, пили и общались. Мы — Стробо, Марко, Сабина, Берит и я. И ты, Михаэль. Мы пили, общались, не смотрели на часы. Мы ничего не заметили.

Наступило ледяное молчание. Берит почувствовала, как кожа у нее на голове съежилась и волосы в прямом смысле слова встали торчком. Теперь она знала, что Даннер так все и задумал, и знала также почему. Но она не сказала ни слова. Петер предложил Даннеру сделку, и если Даннер на это пойдет, то ясно одно: с Саскией Даннер что-то произошло. Или Даннер предполагает, что могло что-то произойти и боится, что его обвинят в случившемся.

Даннер снова уронил голову на руки, как будто глубоко задумался. И снова случай помог ему. В эту минуту вошел сотрудник полиции и начал допрашивать группу. Петер солгал первым. Глядя прямо в лицо полицейскому.

— Мы сидели здесь все вместе до четырех утра. Никто из нас ничего не слышал. Но тут был дым коромыслом.

— Это правда?

Полицейский обернулся к Даннеру. Даннер кивнул. И у всех словно камень с души упал. Они не вылетят из школы. Не будет даже выговора, вообще никаких последствий. Они прорвались.

Впрочем, как и Даннер. Но тогда они не хотели об этом думать.

Берит и Стробо медленно шли вниз по покатой деревенской улице. Берит по-прежнему не покидало чувство, что она совершает ошибку. Даннер — ловец душ. Она для него — не более чем вызов, потому что она открыто противопоставила себя ему. Она его не волнует как личность.

Но неделя без общения — это еще хуже.

И все же у нее было чувство, что она дает себя одурачить. Нехорошо действовать против собственных правил, даже если они ошибочны. В это она твердо верила. Что вообще-то очень странно, потому что родители не старались привить ей какие-то принципы, чем страшно гордились. Безо всякой моральной чепухи, как говорил отец своим друзьям. Единственное, чему должна была научиться Берит, — это считаться с потребностями других людей. Очень прагматичная цель воспитания. Не нужно переживать по поводу моральных устоев. Но всегда возникает потребность именно в том, чего нет.

— Даннер избивал свою жену. Я видела в окно.

Стробо уже знает об этом. Она говорила ему и остальным еще до товарищеского похода, даже еще на летних каникулах. Но ни на кого это известие не произвело особого впечатления. Петер сказал, что его родители частенько дерутся, пока кто-то из них не начнет кидаться тарелками. А потом они замечательно ладят. Но тут было все не так, настаивала Берит. Даннер избивал свою жену по всем правилам искусства. Она не защищалась, даже не кричала. Она позволяла делать это с собой, как будто это происходило уже в тысячный раз. Как будто она к этому привыкла.

— Если кто-то так поступает, в его байки просто перестаешь верить, — заявила Берит.

В ее голосе звучала мольба, совершенно неосознанно. А осознавала она отчаянное желание быть понятой, для нее было важно, чтобы кто-то согласился с ней. Постепенно она сама себе стала смешной. Может же быть, что остальные знают больше, чем она. Возможно, она просто выставляет себя на посмешище своими сомнениями.

— Даннер говорил с нами об этом, — сказал Стробо. Вокруг его рта образовывались маленькие облачка пара, когда он говорил. — Он сам страшно страдал в этой ситуации.

— Он? А как, простите, насчет его жены?

Суббота, и вся деревня будто вымерла. Слышно только их дыхание и скрип снега под подошвами. Ни души на улице, ни единой машины, ничего. В аккуратно отремонтированных домиках на торговой улице, украшенных luftmalerei, будто кто-то забаррикадировался. Ровно в двенадцать здесь закрываются магазины, и жители прячутся по домам, как будто ждут, что вот-вот случится какое-нибудь стихийное бедствие. Только весной и по выходным они выползают из своих норок, чтобы поить туристов кофе, кормить мороженым, пирожками и стричь купюры.

Хотя Берит уже три года проводит здесь все время, кроме каникул, она практически ничего не знает о людях, которые живут за территорией школы. Контакты между двумя мирами практически отсутствуют. Девушки, которые встречаются с парнями из деревни, больше не переступают порог школы. Просто потому, что так не делают. Потому что это не круто — водиться с типами, которые в свое свободное время не знают ничего лучшего, кроме как гонять на мотоцикле.

— Ты не даешь ему ни единого шанса, — сказал Стробо.

Они повернули за угол и очутились на улице, ведущей к пляжу. На первом этаже одной из покрашенных в бело-желтый цвет вилл живет Даннер. Второй этаж он сдал глуховатому старику.

— А что ты там вообще делала? — спросил Стробо.

— Когда?

— Когда ты… видела тогда Даннера.

— Гуляла.

— В саду у Даннера?

Берит набрала в легкие как можно больше воздуха.

— Это было вечером, около десяти. Я была на озере, а потом проходила мимо его дома. И тогда я услышала стук. Я заглянула в окно комнаты, но ничего не увидела, потому что шторы были задернуты. Но я знала, что там кто-то есть, видно было, как кто-то двигался, потому что свет был включен.

— И ты просто вошла или как?

— Калитка в сад была открыта. Мы у Даннера были много раз — почему бы мне и не зайти? Кроме того, там все время раздавался какой-то стук.

Берит замолчала, потому что они подошли к калитке, ведущей в сад Даннера. Стробо мог легко прекратить разговор, нажав на кнопку звонка. Но он этого не сделал. Вместо этого он оперся спиной на проволочную сетку и скрестил руки на груди.

— Стук. А потом? — Он все еще не смотрел ей в глаза.

— Ну, я вошла, пошла к окну. Шторы были не до конца задвинуты. Я заглянула в щелку.

Берит стала дрожать. Уже начинало темнеть. Декабрьский холод забирался под ее пальто и два свитера, которые она надела один поверх другого. Лицо Стробо было бледным и неподвижным, как маска. Она не знала, стоило ли продолжать. Не испортит ли она окончательно отношения с ним?

— А потом?

Его голос был похож на шепот, как будто он не мог признаться себе и ей, что все-таки хочет это знать.

Дрожь уже достигла ее губ, уже тряслось все ее тело, как будто ее бил озноб.

— Она лежала на полу. Ноги подтянула к подбородку, голову спрятала в руки, как… Не знаю… Как ежик, который выставляет колючки — что-то такое. Только вот у нее не было колючек. Он как сумасшедший колотил ее кулаками по спине. Долго. А лицо у него было такое, как будто… как будто он не совсем в себе.

— Почему ты ничего не сделала? Ты же могла… позвонить, или еще что-нибудь. Хоть что-то.

Она не сделала ничего. Постояв, может быть, минуту, она пошла обратно через сад, не спуская глаз со щелки между занавесками. Потом, всю дорогу до школы, она бежала. И прошли дни, прежде чем у нее возникла реакция на увиденное. Просто не была известна модель поведения при таких ситуациях. Когда кто-то умирает, нужно плакать, если кто-то злится на тебя, нужно защищаться. Но что делать, если человека, которого прежде почитал, застаешь за столь отвратительным занятием?