Том 1. Произведения 1829-1841 годов

Петр-рыбак – апостол Петр (по евангельскому преданию – рыбак).

Кистер – у протестантов смотритель церковного здания.

Тогда господь послал пророка своего… – Речь идет о Христофоре Колумбе.

<Часов в восемь навестил меня…>^*

Печатается по тексту «Воспоминаний» Т. П. Пассек («Из дальних лет» т. II, СПб., 1879, стр. 33–40), где опубликовано впервые. Пассек включила этот текст в главу своих «Воспоминаний», озаглавленную «Арест и симпатия», Лемке же напечатал его под произвольным заглавием «Арест и высылка» (ЛI, стр. 180–186). Публикуя комментируемый текст, Пассек писала: «Между моим дневником попадаются заметки и записки, набросанные некоторыми из наших друзей, относящиеся к периоду времени о котором говорится в моих воспоминаниях, а так как они пополняют их? то я и приведу из них выписки…» (цит. изд., стр. 33). Ныне из материалов «пражской коллекции» мы знаем, что разрозненные герпеновские рукописи 30-х годов, о которых идет речь в приводимых словах Пассек, в действительности попали в ее руки лишь в 1872 г., о чем она не могла сказать по цензурным соображениям (см. об этом в комментарии к тексту <«О себе»>. Но свидетельство Пассек о фрагментарности ее публикации – фрагментарность обозначена многоточиями в начале абзацев – соответствует действительности. Возможно, что Пассек не только сделала из текста «выписки», но и соединила в одной публикации, не оговорив этого, разные тексты, находившиеся на разрозненных листах герценовских рукописей. Комментируемый текст распадается на три основных раздела. Второй четко отделен от первого двумя эпиграфами; третий от второго отделяется менее резко – многоточием, после которого следует фраза: «Холодный утренний ветер дул со стороны Уральского хребта» (см. стр. 256). Действие тут, без всякого перехода, переносится в Пермскую губернию, тогда как в предыдущем абзаце речь шла еще о Казани. Первый раздел (Крутицкие казармы, свидание с Н. А. Захарьиной) вполне мог представлять собой «выписки» из не дошедших до нас глав автобиографической повести «О себе»; следующие разделы не могли относиться к этой автобиографической повести, так как она не охватывала ссылку. Ключ к датировке двух последних разделов дает письмо к Н. А. Захарьиной от 11 апреля 1837 г., в котором Герцен рассказывает о своем путешествии в ссылку словами, чрезвычайно близкими к комментируемым отрывкам, вплоть до текстуальных совпадений. Это письмо представляет собой как бы сокращенную редакцию двух последних разделов. Заключительная фраза письма: «Впрочем я, кажется, уже писал тебе об этом; итак, „простите повторенье"» – свидетельствует, что отрывки комментируемого текста до этого не были посланы Н. А. Захарьиной. Между тем из переписки Герцена с невестой явствует, что он систематически посылал ей для прочтения все им написанное; тем более это относится к произведениям автобиографическим, особенно интересовавшим Н. А. Отсюда напрашивается вывод, что настоящий текст (за исключением первого раздела) создавался после цитированного письма, а не через месяц по прибытии в Вятку, как предполагал Лемке, – скорее всего создавался после мая 1838 г., когда Н. А. стала женой Герцена и прекратилась их переписка, по которой можно шаг за шагом проследить работу Герцена над автобиографией.

Комментируемые отрывки следует рассматривать как автобиографические заготовки конца 1830-х годов, частично использованные в печатном тексте «Записок одного молодого человека». Наряду с этим в отрывке < «Часов в восемь навестил меня…»> имеются текстуальные совпадения с ранее написанным «Письмом из провинции» (см. комментарии к нему). В III части «Записок одного молодого человека» есть места, очень близкие к комментируемым отрывкам; описание переправы через Оку совпадает почти дословно (см. в наст. томе стр. 285). Рассказ о «Годах странствования» начинается теми же словами Данте («Per me si va nella citta dolente»), которые взяты эпиграфом ко второму отрывку. Понятно, что для печатной редакции «Записок…» Герцен мог лишь частично использовать комментируемый текст; в целом рассказ о Крутицких казармах, о путешествии с жандармом и проч. был совершенно неприемлем для цензуры. Ряд эпизодов Герцен впоследствии – разумеется, по-иному, – воспроизвел в «Былом и думах». Глава XI «Былого и дум» посвящена пребыванию в Крутицких казармах; в гл. XII говорится о свидании 9 апреля; в гл. XIII – воспоминание о Владимирской дороге вызывает ту же цитату из «Ада» Данте; в той же XIII главе рассказано происшествие при переправе дощаника через Волгу.

…бывший мой законоучитель – отец Василий…– Василий Васильевич Боголепов (о нем см. в письме к Т. П. Кучиной от октября 1828 г.).

Я был тот, которому явилась дева… – 10 апреля 1835 г. Герцен был отправлен в ссылку. Накануне его посетила в Крутицких казармах Н. А. Захарьина. Герцен и Н. А. считали, что свидание 9 апреля положило начало их взаимной любви.

Терентьич – приставленный к Герцену старый солдат Филимонов, рассказ о котором см. в XI главе «Былого и дум».

«Per me si va nella citta dolente» – цитата из III песни Ада» Данте.

«И колокольчик, дар Валдая…» – Из песни «Тройка» («Вот мчится тройка удалая»), слова Федора Глинки, музыка певца-композитора из крепостных Ивана Рупина.

…я зашел проститься с соседом.. – Речь идет об Иване Афанасьевиче Оболенском, университетском товарище Герцена, осужденном по тому же делу, по которому был арестован и сам Герцен.

«За несколько часов до отъезда, я еще пишу… ~ Не забуду никогда своей прелестной кузины». – Этот текст с некоторыми изменениями и неполно воспроизводит подлинное письмо Герцена к Н. А. Захарьиной от 10 апреля 1835 г.

На лестнице встретился с Лахтиным… – А. К. Лахтин не был арестован, и для него ссылка в Саратов явилась полной неожиданностью. Об этом и о просьбах Лахтина об отсрочке отъезда Герцен рассказывает в XII главе «Былого и дум».

…мой человек…– Петр Федорович, камердинер.

…губернский город – Владимир.

«N. O-off, exil'e de Moscou le 9 avril 1835». – Огарев был сослан в пензенское имение своего отца – Старое Акшено.

…ею… – «Владимиркой», главным путем для ссыльных, которых отправляли на Восток, преимущественно в Сибирь.

…многочисленная партия арестантов, полуобритых, окружила коляску. – Об этой встрече с партией арестантов Герцен говорит в письме к Н. А. Захарьиной от 6 – 12 июня 1835 г.

…медведь, на медведе евангелие и крест – герб Пермской губернии.

В Перми я пробыл около месяца. – Герцен приехал в Пермь 28 апреля 1835 г., а 30 апреля он был зачислен в штат пермского губернского правления. Однако уже через две недели Герцен и сосланный в Вятку И. А. Оболенский поменялись местами. Об этом хлопотал отец Оболенского, у которого в Перми были родственники. 13 мая Герцен выехал из Перми и 19-го прибыл в Вятку.

Губернатор… – Гавриил Корнеевич Селастенник.

Записки одного молодого человека^*

Печатается по тексту, включенному Герценом в т. III «Былого и дум», Лондон, 1862, стр. 7-95. Впервые опубликовано в 03, 1840, № 12, отд. III, стр. 267–288 (ценз. разр. ок. 14 декабря) и 1841, № 8, отд. III, стр. 161–188 (ценз. разр. ок. 30 июля). Подпись: Искандер, рукопись неизвестна. В тексте 03 ряда подстрочных авторских примечаний не было. Эти примечания, сделанные в 1862 г., сопровождены в настоящем издании редакционной пометой: <примеч. 1862 г.>. Другие разночтения текста 0З с изданием 1862 г. см. в разделе «Варианты», стр. 471. В предисловиях к «Былому и думам» Герцен указывал, что «Записки одного молодого человека» написаны в 1838 г. (см. комментарии к отрывку повести «О себе»). Указания эти не точны. Авторская датировка опровергается уже тем обстоятельством, что в тексте «Записок…» содержится ссылка на повесть В. И. Даля «Бедовик», напечатанную в № 3 «Отеч. записок» за 1839 г. (ценз. разр. ок. 14 апреля). Отправляясь от этого наблюдения, Я. Е. Эльсберг доказал, что вторая – «малиновская» – часть «Записок…», напечатанная в августовской книжке 1841 г., является «результатом литературной работы Герцена, относящейся не к 1838 г. а к 1840–1841 годам» (см. А. И. Герцен. Повести и рассказы. М., 1934, стр. 488).

«Записки одного молодого человека» – первое художественное произведение Герцена, появившееся в печати. «Записки…» подводили итоги автобиографическим опытам молодого Герцена. Однако это можно сказать только о полной рукописи этого произведения, которая утрачена (об истории текста «Записок…» см. в комментарии к отрывку повести «О себе»). До нас дошли только два «отрывка», к тому же, как указывает сам Герцен, «искаженные цензурой».

Для «Записок…» в том виде, в каком они нам известны, характерны не только внешняя композиционная фрагментарность и неслаженность, но также существенные тематические и стилистические различия между первыми двумя частями произведения («Ребячество», «Юность») и «малиновской» частью («Годы странствования»), которая в публикации 0З носила название «Еще из записок одного молодого человека». Первые главы – это прямой автобиографический рассказ (с некоторой только маскировкой имен для печати); «Годы странствования» – это уже беллетристика, с условным дневником, с введением «издателя», «нашедшего тетрадь» и т. д.; автобиография в этой части только основа, на которой разрастаются бытоописание и сатира.

Белинский в статье «Русская литература в 1841 году» высоко оценил «Записки одного молодого человека». Первый отрывок он считает исполненным «ума, чувства, оригинальности и остроумия»; «о втором, – пишет Белинский, – можно сказать, что он еще лучше первого» (Белинский. Полн. собр. соч., т. VII, стр. 59. См. также отзыв о «Записках…» в письме к Кетчеру от 3 августа 1841 г. Белинский. Письма, т. II, стр. 258). Герцен сам относился к этому своему произведению с особой теплотой и заинтересованностью, протягивая от него нити к «Былому и думам». В этом плане он говорит о «Записках…» в предисловии 1852 г. к «Былому и думам» («Братьям на Руси»), в предисловии 1860 г. к тому же произведению, в предисловии 1862 г. к III тому лондонского издания «Былого и дум». «Записки…» подготовлялись к печати в условиях жестокого цензурного режима, тем не менее они насыщены политическими намеками. Так, Герцен говорит о своем учителе-французе Бушо, участнике событий французской революции: «Бушо не любил меня и с скверным мнением обо мне уехал в Мец. Досадно! Когда поеду во Францию, заверну к старику. Чем же мне убедить его?<…> Есть у меня доказательство, – ну, уж это мой секрет, а старик сдастся…» (стр. 265–266). Это намек на ссылку Герцена по политическому делу. «…Во всем, у всех была бездна надежд, упований, верований горячих и сердечных» (стр. 268) говорится в «Записках…» о первой половине 20-х гг., и, конечно, здесь подразумевается декабристский подъем. Когда Герцен говорит о том, что рукописью «Записок…» давали играть «черной quasi-датской собаке» (стр. 280) то речь идет о цензуре. «…Мы откровенно клялись пожертвовать наше существование во благо человечеству…» (стр. 282) – это тема клятвы на Воробьевых горах, которая несколько раз вступает в повествование, всякий раз привнося с собой острые политические ассоциации. В «Записках…» Герцен не мог говорить о воздействиях декабризма, столь важных в его идейном становлении. И все же «Записки…» показывают это становление; с особенной полнотой они характеризуют круг чтения юного Герцена. Имя Рылеева поневоле пропущено, но и Пушкин, и Шиллер, и Плутарх воспитывают будущего борца за свободу. Для заострения политического подтекста Герцен использовал распространенную в 30-х годах литературную форму: автор раздваивается на «рассказчика» и «издателя», нашедшего рукопись (ср. в «Герое нашего времени»). Введение «издателя», нашедшего тетради с вырванными листами, давало Герцену возможность намекать на цензурные пропуски.

Журнальная редакция «Записок…» создавалась в тот важный для Герцена переломный период, когда он преодолевал романтически-идеалистические увлечения юности и решительно переходил к материалистическому мировоззрению. В «Записках…» Герцен подводит итоги юношескому периоду своего развития. Критически пересматривая этот «шиллеровский период», Герцен отдает должное юношеской героике, благородным, свободолюбивым мечтаниям, но в то же время считает его уже пройденным этапом. Эта идейная установка находит свое стилистическое выражение в той светлой лирической иронии, которая так характерна для «Записок…», тогда как в творчестве Герцена начала и середины 30-х годов преобладала романтическая патетика. В части «Записок…», озаглавленной «Патриархальные нравы города Малинова», наряду с иронией развертывается общественное обличение, сатира. Обед у Малиновского «аристократа» – это развернутый эпизод обеда из «Второй встречи» (сохранилось изображение дворецкого, прислуги и проч.), но античиновничья сатира Герцена стала здесь несравненно шире и сильнее. Годы ссылки, непосредственное соприкосновение с крепостнической действительностью углубили революционный протест Герцена. Не следует также забывать, что «Вторая встреча» была написана еще до знакомства Герцена с «Ревизором» (она датирована мартом 1836 г., а «Ревизор» появился в апреле), «малиновские» же главы созданы после того, как произошло это важное событие в писательской жизни Герцена.

Заключительный эпизод «Записок…» является переработкой очерка «Первая встреча» (1836), или – по первоначальному заглавию – «Германский путешественник» (1834). Об отношении Герцена к Гёте и связанной с этим проблематике см. комментарий к «Первой встрече». Перерабатывая «Первую встречу», Герцен заменил «германского путешественника» поляком Трензинским. В творчестве Герцена Трензинский – скептик и «лишний человек», до известной степени предшественник Бельтова; но Трензинский прежде всего практическая натура, сломленная объективной невозможностью деятельности. Знаменательно, что Огарев увидел в скептицизме, иронии, горькой резиньяции Трензинского форму перехода от романтического к реалистическому мировоззрению, о чем писал в 1842 г. Герцену («Русская мысль», 1889, № 11, стр. 6). Одним из основных, исходных положений материалистической философии зрелого Герцена является требование перехода теории в практику, «одействотворение». Это требование намечается уже в раннем творчестве Герцена; в «Первой встрече» его высказывал «германский путешественник». В «Записках…» оно уже передано «нашедшему тетрадь», чьи суждения воспринимаются читателем как авторские суждения. В последних строках «Записок…» автор даст критическую оценку скептицизму Трензинского и осуждает немецкое идеалистическое мышление за отрыв от практической жизни, от конкретной действительности. В 1864 г. в четвертом из «Писем к будущему другу» Герцен, вспоминая работу над «Малиновскими» главами «Записок…», отметил, что он в Трензинском «не думая, не гадая, сделал портрет Чаадаева». Однако в том же 1864 г. в письме к дочери Герцен разъяснил, что сходство между Трензинским и Чаадаевым не следует понимать буквально, что Трензинский не портрет, но художественное обобщение.