Том 7. Ахру

Тулумбас. Впервые опубликован: Записки мечтателей. 1919. № 1. С. 143—144, без назв., под номером — 1, под общим загол. «Тулумбас». Прижизненные публикации: Бюллетени Дома искусств. Берлин. 1922. 17 февраля. № 1—2. С. 30—32, под общим загол. «Albern». Рукописные источники: РГАЛИ. Ф. 420. Оп. 1. № 24.

Кафтан Петра Великого. Впервые опубликован: Записки мечтателей. 1919. № 1. С. 144, без назв., под номером — 2, под общим загол. «Тулумбас». Прижизненные публикации: Бюллетени Дома искусств. Берлин. 1922. 17 февраля. № 1—2. С. 30, под общим загол. «Albern».

Обезвелволпал. Впервые опубликовано: Бюллетени Дома Искусств. Берлин. 1922. № 1—2. 17 февраля. С. 30—31. Прижизненные публикации: Наш огонек (Рига). 1925. № 46. 14 ноября, под назв. «Обезвелволпал»; с небольшими разночтениями в составе романа «Взвихренная Русь» (1927), под назв. «Конституция».

Манифест. Впервые опубликован: Записки мечтателей. 1919. № 1. С. 144—145, без назв., под номером — 3, под общим загол. «Тулумбас». Рукописные источники: черновой автограф — ИРЛИ. Ф. 256. Оп. 2. № 13. Л. 2; беловой автограф — ИРЛИ. Р I. Оп. 12. № 282. Л. 6, датирован 10 мая 1921 г. (в составе альбома Е. Казанович). Прижизненные публикации: Бюллетени Дома искусств. Берлин. 1922. 17 февраля. № 1—2. С. 31—32, в составе очерка «Albern», под названием «Обезвелволпал»; Русское эхо. 1925. № 33. С. 5, под назв. «Обезьяний манифест»; в составе романа «Взвихренная Русь».

Книга составлена из очерков и новелл, которые первоначально публиковались в периодике. Изданию некоторых текстов предшествовали выступления Ремизова перед эмигрантской публикой. 24 ноября 1921 г. берлинская газ. «Руль» сообщала: «На первой «субботе» в Доме Искусств А. М. Ремизов прочел свои воспоминания о петербургской весне 20-го года...» (№ 321. С. 5). О первых двух очерках, вошедших в книгу, Ремизов рассказывал в письме к М. М. Шкапской от 2 января 1922 г.: «...написал я в память мою о Блоке: называется “К звездам”. Блоку и о нем и еще написал “Крюк” — память о весне литературной 1920 г. (См.: Грачева. С. 202). Сохранившиеся письма издателя С. Алянского к Ремизову дают основание полагать, что первоначально воспоминания «К звездам» предполагал напечатать журнал «Записки мечтателей». 3 февраля 1922 г. Алянский обговаривал с писателем условия публикации: «В настоящее время занят собранием сочинений Блока и №№ 6 и 7 “Записок мечтателей” о Блоке. Хорошо было бы получить и Ваши воспоминания об А<лександре> А<лександровиче> (гонорар можно было бы поручить уплатить Вам в Берлине)» (ЦРК АК). Вероятно, имея в виду конкретное предложение Ремизова предоставить воспоминания о Блоке, написанные как эпистолярное обращение к поэту, 22 февраля 1922 г. Алянский вновь подтвердил свое намерение напечатать это произведение: «Хорошо было бы, если бы Вы могли прислать мне в форме писем дневниковый материал для “записок”. Это было бы чрезвычайно интересно» (ЦРК АК). Тем не менее в очередном письме Алянского от 18 апреля 4922 г. Ремизова ждало разочарование: «Теперь о Ваших воспоминаниях о Блоке. К большому моему огорчению их напечатать в “Записк<ах> Мечт<ателей>” нельзя будет по причинам, от меня независящим» (ЦРК АК). Второй очерк «Крюк» впервые был опубликован в журнале «Новая русская книга» (1922. № 1) с небольшими разночтениями, под названием «Крюк. Память петербургская», с включением рассказа «Заборы», вошедшего в книгу «Шумы города» (1921). О работе над текстом можно судить по письму Ремизова к редактору журнала А. С. Ященко от 6 декабря 1921 г.: «Незабвенный профессор! Очень прошу корректуру Крюка: я пропустил имя одного писателя, вставлю, а к имени Кузмина сделаю примечание и еше одну поправку однословную разъясняющую» (Русский Берлин: По материалам архива Б. И. Николаевского в Гуверовском институте / Под ред. Л. Флейшмана, Р. Хьюз и О. Раевской-Хьюз, Париж, 1983. С. 166). Анонимный рецензент очерка «Крюк» поставил под сомнение ремизовскую сравнительную этимологию, положенную в основание названия очерка: «Пребывание в Берлине обогатило А. Ремизова познаниями в немецком языке, но познания эти пока, по-видимому, очень скромны. Только этим и можно объяснить, что он уверяет, будто русское слово крюк обозначает то же самое, что немецкое “Krucke”. На этом он даже построил заглавие своего очерка. Приходится сказать ему, что Krucke совсем не “крюк”, а просто костыль. Значит и вся игра слов пропадает» (Руль. 1922. № 390. 26 февраля. С. 6). Раздел книги под названием «Альберн» состоит из миниатюр, которые, за исключением вступления «Albern» и главки «Обезвелволпал», впервые появились в печати в 1919 г. на страницах журнала «Записки мечтателей» (№ 1), под общим заголовком «Тулумбас». Публикация была инспирирована С. Алянским и Ремизовым с целью организовать на страницах нового журнала обсуждение насущной для творческой интеллигенции темы взаимоотношений с официальной, «красной» печатью. Впоследствии из композиции этой главы книги «Ахру» выделились два текста («Обезвелволпал», переименованный в «Конституцию», и «Манифест»), позже включенные в состав романа «Взвихренная Русь» и получившие значение законодательных документов Обезьяньей Великой и Вольной Палаты. Среди материалов Обезвелволпала, собранных С. Я. Осиповым, сохранился черновой автограф «Манифеста». Здесь более подробно, чем в печатных редакциях, раскрывается основной обвинительный мотив, адресованный власти. Обращение к писателям «из наших», тема уродливых искажений речи, привнесенных революционной эпохой, инвективный пафос — все это напоминает памфлет «Вонючая и торжествующая обезьяна» (1918). Существует и другой автограф «Манифеста» — беловой, датированный 1919—1921 гг., то есть временем окончательного самоопределения Обезвелволпала. Он был оставлен писателем 10 мая 1921 г. в альбоме с автографами выдающихся писателей и поэтов послереволюционного Петрограда, собранными сотрудницей Пушкинского Дома Е. Казанович (ИРЛИ. Р I. Оп. 12. № 282. Л. 6). Документ выполнен в эстетике грамот Обезьяньей Палаты: он написан искусным полууставом, с «росчерком» царя Асыки и скрепой «канцеляриуса». Текст «Манифеста» полностью соответствует его первой публикации в журнале «Записки мечтателей». В целом издание «Ахру» было отмечено весьма широкой амплитудой мнений, объясняемой противоречивыми оценками отдельных очерков. Критика доброжелательно встретила очерк о Блоке. «Бесспорно, — писал А. Бахрах, — самое значительное в разрастающейся блоковской литературе — это многостраничные “Воспоминания“ Андрея Белого и маленькое “К звездам” Ремизова» (Дни. 1922. № 19. 19 ноября. С. 12). Художественный талант Ремизова, умение воссоздать образ поэта в рамках небольшого произведения отмечал и другой критик: «Всего несколько страничек написал Ремизов о Блоке, но каких страничек. Ни одного неверного тона, ни одной фальшивой ноты. Перед нами развертывается трагедия последних месяцев жизни Блока, развертывается просто, без лишних слов, без выкриков... Может быть поэтому и впечатление так сильно и так неизгладимо» (М. Я. Р. <Рецензия> // Голос России. 1922. 18 июня. № 993. С. 6). Другие очерки и миниатюры, включенные в книгу, были восприняты некоторой частью критики как явное стилистическое излишество. «Кроме прекрасной, тонкой и острой статьи о Блоке, эта книжечка вмещает около 22 страниц неприятного ремизовского кривляния. <....> Может быть, кто-нибудь авторитетный намекнет талантливому писателю, что такого рода оригинальность граничит со скукой и ее родной сестрой — пошлостью» (В-ский А. <Рецензия> // Накануне. Лит. прил. 1922. 10 октября. № 155. С. 6). И. Василевский (Не-Буква), явно не желая вникать в суть авторского замысла, высказался против введения в литературу элементов игры в Обезьянье общество: «От обезьяньего этого языка и впрямь кусаться начнешь. <...> Пусть же обезьяньи читатели и разбираются» (Накануне». Лит. прил. 1922. 31 декабря. № 33. С. 13). Значение «Ахру» для самого Ремизова раскрывается дарственной надписью на экземпляре С. П. Ремизовой-Довгелло: «А эта книга, как комок огненный, это первая память о России, это первые наши дни здесь покинутые, безучастные, никогда так черство не относились к нам, как здесь нас встретили, я теперь это понимаю хорошо. И я не знаю, за что это было. И вот это — в этой книге — тут мало, но много от дум первых за Россией» (Каталог. С. 23).

С. 4. И еще скажу вам... — Устойчивый лейтмотив первых писем Ремизова из эмиграции на родину, связанный с глубокими переживаниями известия о смерти А. Блока. Ср. с двумя заметками из рубрики «Вести о писателях» в петроградском журнале «Летопись Дома литераторов»: «Алексей Мих. Ремизов живет в Берлине <...> он “по беженскому билету уехал из России за границу“, чтобы, по его словам, “прикоснувшись к старым камням Европы, набраться силы и вернуться в Россию, — русскому писателю без русской стихии жить невозможно“» (1921. 1 декабря. № 3. С. 7); «А. М. Ремизов в письме своем к друзьям рассказывает: “Весть о смерти Блока пришла в карантине 15 августа, и в этот вечер для очень немногих (всего оказалось из интеллигентных русских трое знавших о Блоке, другие же и имени не слыхали). С. П. (жена А. М.) читала стихи Ал. Ал.“ В конце письма А. М. писал: «И еще скажу вам: у кого есть силы и голова крепка, пусть не покидает России. Так и скажите» (1921. № 4. С. 7). Заметки из петроградского журнала были перепечатаны в ряде эмигрантских газет и в силу различных степеней лояльности или нетерпимости к Советской России неоднозначно прокомментированы. Часть эмиграции восприняла позицию писателя как просоветскую пропаганду: «...радость великая по этому поводу у большевиков, — с болью писала С. П. Ремизовой-Довгелло З. Н. Гиппиус, — они на моих глазах это раздувают, везде кричат и на Ал. М. ссылаются, что вот и он понял советскую власть, и он советует эмигрантам возвращаться к ней, — в Россию» (Lampl H. Zinaida Hippius an S. P. Remizova-Dovgello // Wiener Slawistischer Almanach. 1978. Bd. 1. S. 171). Обстоятельства появления в печати фразы из частного письма: Ремизова С. П. Ремизова-Довгелло описала в своем ответе Гиппиус 18 февраля 1922 г.: «...произошла непонятная вещь, над которой мы ломаем голову, пытаясь объяснить доподлинно: будучи в Ревеле, мы послали письмо Шишкову через эстонского курьера, очень честному человеку, писали кое-какие просьбы, и в конце письма А. М. приписал, что не надо покидать России тем, у кого здоровье выдержит, что он теперь это видит. Курьер должен ехать одну ночь от Ревеля до Петербурга и между тем Шишков наше письмо получил через 3 1/2 месяца, а в Гельсингфорсе появились выдержки из этого письма в ихней газете, я этих выдержек не видела, а видела выдержку из выдержки в Руле. Где было письмо — представить себе трудно: Там, в частном письме, А. М. и писал фразу, что не надо покидать России, у кого сил хватает. От этой фразы А. М. и не отказывается он действительно думает, что не надо покидать России. Я теперь тоже думаю, что надо в России жить; когда я была там, я думала иначе, но здесь я вижу, что там жизнь имеет во сто раз больше смысла, чем здесь. Я понимаю, напр<имер>, с<оциалистов>-р<еволюционеров>, они <3 сл. нрзб.>. Там, я Вам скажу, я не видела б<ольшевико>в, никогда не видела, а здесь я сталкиваюсь с ними, и с этой стороны там лучше. Да вообще, когда я поняла, что их все хотят поддерживать, а до России нет никакого дела, я поняла, что свободной может стать только сама Россия, без помощи, и можно ждать, что ножку подставят» (ЦРК АК). Сочувствие к тем, кто остался в Советской России, было выражено Ремизовым и в анонимной заметке, развивавшей важную для писателя тему необходимости установления обратной связи с родиной: «Вам заграничным, которым выпало на долю для передышки уехать за границу, особенно надо помнить оставшихся в России, которые, имея не меньше права на перемену обстановки — для правления ли здоровья или для сосрепоправления <так!> мысли, не могут и на самое краткое время уехать из России по своему семейному положению. И если приходит к вам забвение, что расстояние, что время глушат память! — надо как-то себя осаживать. Россия там — трудная — со столпами, словом, сердцем, мечтою и могилами. На могиле Блока на Смоленском крест уже есть давно. Могила вся обложена дерном, рядом скамеечка, много белых венков и всегда зелень и цветы. Могила такая же аккуратная, как и комната у него была» (Голос России. 1922. № 965. 14 мая. С. 8—9; рубрика «Труды и дни писателей в России»). О том, что Ремизов относился к собственному отъезду из России как к вынужденному и временному, свидетельствуют строки из его письма В. Н. Тукалевскому от 16 февраля 1922 г.: «Нет, все-таки я никогда бы не уехал из России, если бы не беда: последнюю зиму от малокровия и утомления головой маялся — света не видел. Или погибать, или временно уехать — — Понемногу оправляюсь, а как укреплюсь, назад в Россию. Хочется мне не с пустыми руками домой вернуться и поучиться — есть чему поучиться и написать — четыре года смотрел, жил стотысячной жизнью и конечно, оторвавшись, легче видеть, яснее вижу мало тут я видел чего, жалко — такое чувство — это я про русских а что успел увидеть а так мы отдельно — душой к России за эмигранта не считаю себя» (ГАРФ. Ф. 577. Оп. 1. № 697. Л. 14). В дневнике писателя сохранилась запись, мотивирующая решение об отъезде, принятое в так называемом «Первом Отеле Петросовета» (Троицкая ул., 4): «....что было толчком к загранице? Предупреждение Б., что нас выгонят из Отеля. Если бы этого не произошло — мы бы не уехали, по крайней мере так скоро» (Дневник. С. 513; Б. — вероятно, Б. Г. Каплун).

С. 5. Девушка пела в церковном хоре ~ о том, что никто не придет назад. — Первое и последнее четверостишие из стихотворения А. Блока «Девушка пела в церковном хоре...» (1905).

...ужасная была ночь — лирова ~ до — сердца! — Ср. с ночной бурей, описанной в трагедии Шекспира «Король Лир» (действие 3; сцена II): «Кто любит ночь, — / Такой, как эта, ночи не полюбит, / От гневных туч ночные звери даже / Пугаются в горах» (Пер. А. В. Дружинина; под ред. Ф. Ф. Зелинского). Ассоциация Ремизова восходит к постановке трагедии на сцене Большого Драматического театра в сентябре 1920 г. См. письмо Ремизова к Блоку, исполнявшему в то время обязанности председателя режиссерского управления театра, с просьбой о билете «на 1-ое представ<ление> б<ывшего> К<ороля> Лира» (Переписка с А. М. Ремизовым (1905—1920) / Вступ. статья З. Г. Минц; Публ. и коммент. А. П. Юловой // Литературное наследство. Кн. 2. С. 126—127).

С. 6. ...в суровое августовское утро... в скотском вагоне... — Обстоятельства отъезда из России накануне смерти Блока 5 августа 1921 г. Ремизов зафиксировал в своем Дневнике (С. 501), в альбоме рисунков «Последний путь из России 1921 5 августа» с надписью на титуле: «Наш путь за границу 5. VIII. 1921 в скотском вагоне и карантин в Нарве на чужой земле из взвихренной Руси и навсегда» (Каталог. С. 13), а также в письме к С. П. Постникову 1921 г.: «Выехали мы из Петербурга 5 VIII 1921 по беженскому билету под своей фамилией с эшелоном 38—39. 8 VIII в Ямбурге отдали в Особый Отд<ел> Пропусков свои трудовые книжки» (ГАРФ. Ф. 6065. Оп. 1. № 71. Л. 2).

ПТО — Театральная коллегия Петербургского Театрального отдела, где Ремизов служил в 1918—1920 гг.

...по черному алым с виноградами, птичкой... — Описание характерной для начала 1920-х гг. подписи-монограммы Ремизова. Подробнее см.: Безродный М. Об одной подписи Алексея Ремизова // Рус. лит. 1990. № 1. С. 224—228.

...и знакомыми нумерами Севпроса, Кубу, Серабиса... — Сокращения, характерные для первых послереволюционных лет: «Севпрос» — вероятно, отделение Наркомпроса по Северной области (т. е. территории, прилегающей к Петрограду); «Кубу» — Комитет по улучшению быта ученых; «Сорабис» — Союз работников искусств.

...в очереди к Борису Каплуну... — Борис Гитманович Каплун (Сумский) в 1919—1920 гг. был управляющим делами комиссариата Петросовета.

...вскоре после похорон Ф. Д. Батюшкова... — Литературный и театральный критик, журналист и общественный деятель Федор Дмитриевич Батюшков (род. в 1857) скончался в Петрограде 18 марта 1920 г.

С. 6. ...я с прошением о нашей погибели на Острове... — О невыносимых бытовых условиях, переживаемых Ремизовыми зимой 1919 г. в квартире на Васильевском острове (14-я линия, д. 31, кв. 48), см. его рассказ «Труд-дезертир», вошедший в роман-эпопею «Взвихренная Русь».

С. 6—7. ...вы дали мне папиросу настоящую! ... ~ В таком гнете невозможно писать. — Ср. с письмом Ремизова к Блоку от 31 августа 1920 г., в котором содержится просьба написать стихотворение на актуальную для творческой интеллигенции тему: «Александр Александрович, напишите стих — Вот Вы сказали мне: “Ничего не пишу и не могу писать: гнет такой!“ Напишите это стихом. Вы пришли за паспортом на площадь, пальцы у вас были завязаны, просили паспорт выдать — старый пропал. Курили тоненькую папиросу, а я не помню, зачем пришел и что просил, только помню, через силу стоял у стола и ждал, когда попрошу» (Неизвестный фельетон Блока 1920 г. (Творческая рукопись) / Вступ. статья и публ. И. Е. Усок // Литературное наследство. Кн. 5. С. 6).

С. 7. ...я теперь тут узнал за границей ~ для русского-то — пустыня. — Ср. с письмом молодого писателя-«серапиона» В. Познера к Ремизову от 19 октября 1921 г.: «Ничего не пишу. И, кажется, не случайно. Вне России писать нельзя, а о другом не стоит. Не правда ли? <...> нельзя писать о голоде, когда сыт, о холоде, когда тепло. Я боюсь, что не буду больше писать. Александр Александрович умер, Николая Степановича расстреляли. Здесь хуже. Я как-то спросил у Тэффи, как живут здесь русские писатели. — Побираемся. И, действительно, как-то духовно побираются. Они уже ничего хорошего не напишут. Простите, что я Вам так откровенно пишу: Вы петроградский, Вы поймете» (Цит. по: Обатнина Е. Р. А. М. Ремизов и «Серапионовы братья» (к истории взаимоотношений) // «Серапионовы братья» в собраниях Пушкинского Дома: Материалы. Исследования. Публикации / Авт.-сост. Т. А. Кукушкина и Е. Р. Обатнина. СПб., 1998. С. 176).

Это хорошо, что на Смоленском... — Блок был похоронен на Смоленском кладбище 10 августа 1921 г. О похоронах поэта см.: Бекетова М. А. Воспоминания об Александре Блоке. М., 1990. С. 200—201; Андрей Белый. О Блоке / Вступ. статья, сост., подгот. текста и коммент. А. В. Лаврова. С. 449—453. В сентябре 1944 г. останки поэта вместе с останками остальных членов его семьи перезахоронили в некрополе «Литераторские мостки» на Волковом кладбище. См.: Максимов Д. Memoria о перенесении праха Ал. Блока // Литературное обозрение. 1987. № 5. С. 65—66.