Торжество жизни

Сегодня почти то же самое сказал доцент Петренко, секретарь партбюро института.

Степан обернулся и с грустью посмотрел на огромное серое здание. Лучи заходящего солнца отражались в оконных стеклах, бросая тревожные красные отблески. Почудилось, что за этими окнами пылают огромные печи, гудят машины, суетятся люди.

Но пусть даже не так. Пусть в лабораториях института царит напряженная рабочая тишина, — все равно там творятся чудеса, там борются за жизнь.

— Надо учиться! — сказал Степан. — Да, учиться!

Он повторил это как клятву. Исчезли остатки растерянности, безволия. Будущее теряло свою неопределенность.

"Надо сделать так, как советовал секретарь партбюро — записаться в вечернюю школу, потом поступить в институт, — думал Степан. — Надо учиться, учиться всю жизнь".

Уже стемнело, когда Степан вошел в парк и, усталый, опустился на скамью возле памятника великому поэту. На скамейке сидела девушка. Видимо, она готовилась к экзаменам. "Курс органической химии", — прочел Степан. Ему хотелось заговорить с этой девушкой, расспросить, где она учится, трудно ли сдавать экзамены, но он так и не решился. Девушка шепотом повторяла формулы.

Когда она ушла, Степан проводил ее долгим взглядом, думая о том, что скоро и он вот так же будет ходить в парк с книгой в руке. Быть может, они с этой девушкой даже встретятся, заговорят о химии, о новых кинофильмах или просто станут смотреть вдоль аллеи на нескончаемый поток людей.

Был уже поздний час, и аллея постепенно пустела. Степану вдруг стало грустно и одиноко. Казалось, что вместе с людьми из парка уходит мягкая теплота весеннего вечера. Внезапно подул холодный северный ветер, влажно задышала земля, парк стал слишком просторным и неуютным.

Запоздалые прохожие торопливо уходили из парка.

Заныло плечо, и Степан встал со скамьи. Он несколько раз прошелся взад-вперед, чтобы согреться, и уже начал жалеть, что не пошел в гостиницу, а теперь, среди ночи, разыскать ее трудно, да и неловко являться так поздно.

Вдали показался какой-то человек. На груди его блестели медали, а лица еще не было видно. Степану показалось, что это Великопольский. Это действительно был он.

Антон Владимирович прошел совсем близко. Степан с уважением подумал о том, как много приходится работать этому человеку. Ему хотелось подойти к Великопольскому, спросить о чем-нибудь, поговорить, но он боялся показаться навязчивым, не хотелось, чтобы доцент подумал, что он нарочно поджидал его в парке. И Степан отступил глубже в чащу кустов.

Великопольский остановился на миг, словно обдумывая, куда пойти, сломал веточку, повернулся и решительно направился к выходу из парка.

Степан посмотрел ему вслед, вздохнул и вскоре уснул на холодной, жесткой скамье.

Проснулся он рано, совершенно окоченевший. В боку неприятно покалывало. Степан не обратил на это внимания. Ему нужно было немедленно найти дочь Екатерины Васильевны.

"Пр. Ст." Степан расшифровал как "проспект Сталина", но на этой улице дома № 7 не существовало. Рогов долго искал, прежде чем узнал, что этот дом сгорел от бомбы во время войны.

В адресном столе Степан также ничего не добился.

А покалывание в боку все усиливалось. К вечеру в груди появилось ощущение чего-то неприятного, лишнего, пересыхало во рту, кружилась голова, и Степан понял, что снова заболел. Ему стоило больших усилий добраться до гостиницы.

Швейцар сокрушенно покачал головой: у Степана лихорадочно блестели глаза, щеки горели ярким, нездоровым румянцем. Швейцар сказал, что сначала надо пройти медосмотр; видя, что юноше самому не дойти, проводил его до ближайшей больницы.

— Ну-с, молодой человек, — сказал врач, выслушав Степана, — вам придется полежать. У вас пневмония.

Степан устало склонил голову:

— Понимаю, доктор: воспаление легких. Не везет мне — ведь я только что из госпиталя…

Глава IV

"БРЕД СУМАСШЕДШЕГО ПРОФЕССОРА"

Утром Великопольский проснулся в сквернейшем расположении духа. Все его раздражало: слишком громкая музыка, долетающая из соседней квартиры; мелкий, противный, совсем не весенний дождь; воспоминания о вчерашнем неудачном дне.

Изменив многолетней привычке, он даже не побрился и приехал в институт с опозданием. И в институте все казалось Великопольскому скучным и постылым: швейцар — назойливо-фамильярным, аспиранты — непонятливыми, суетливыми.

И еще эта беседа с доцентом Петренко. Секретарь партбюро поинтересовался ходом исследования препарата Брауна.

Великопольский раздраженно махнул рукой:

— Бессмыслица! Пресловутый антивирус не выдержал простейшего испытания. Да и чего можно было ожидать от сумасшедшего профессора? Антивирус — плод его больной фантазии.

Доцент Петренко ответил спокойно, даже слишком спокойно, как показалось Великопольскому:

— Я бы советовал вам не торопиться с выводами. Проведите исследования как можно более детально. Я тоже возлагаю очень небольшие надежды на этот препарат, но вовсе не потому, что Браун сошел с ума. Впрочем, это вам, конечно, понятно… И еще я хотел предупредить вас, что со Степаном Роговым надо говорить серьезно и просто, без скидок на жалость. Считайте, что перед вами стоит как бы один из наших лаборантов-взрослых, серьезных людей. Или пошлите его ко мне. Хорошо?

После ухода Петренко Антон Владимирович раздраженно зашагал по комнате.

"Что мне должно быть известно? Что профессор Браун был учеником Пастера? Что профессора Брауна очень уважает академик Свидзинский, который читал нам курс микробиологии? Похоже, что он уличил меня в невежестве!" Работа не шла на ум, и, чтобы рассеять раздражение, доцент пошел в полуподвал посмотреть на подопытных животных. Спускаясь по лестнице, он думал о предстоящем разговоре со Степаном Роговым. Придется сказать: "Все это бред сумасшедшего профессора!" — и вернуть листок с формулами. Ненужный, неприятный разговор.

Насвистывая, Великопольский рассеянно осматривал помещения.

Морские свинки, белые крысы, кролики — все животные, которые были нужны для проведения опытов, содержались в полном порядке.

Настроение улучшалось: ведь это он, Великопольский, предложил использовать пустовавший ранее подвал.

Дверь в помещение, где стояла клетка с бешеной собакой, доцент открыл так же хладнокровно, как и все прочие.

Собака лежала неподвижно, и Антон Владимирович подумал, что надо приказать служителю выбросить ее труп. Но едва он сделал шаг, как собака вскочила и, повизгивая, бросилась к решетке. Она умильно облизывалась и виляла хвостом, несколько раз тявкнула и, высунув лапу из-под решетки, начала царапать пол.