Торжество жизни

Степан покачал головой:

— Нет, неправильно.

Колька вспыхнул:

— Что — неправильно? Профессор, по-твоему, ерунду городит?

Степану не хотелось ссориться с первого дня, но он упрямо повторил:

— Неправильно! Что он пишет? Возможность понять? Научный интерес? Говорит, словно о кроликах! Надо было написать: "Средство против рака — спасение миллионов людей"! Разве смерть твоего отца для тебя тоже "научная проблема"?

Колька вскочил со стула:

— Молодец! А я читал и не замечал. Словно о кроликах! Верно, черт возьми! — Он возбужденно зашагал по комнате, затем, резко остановившись, спросил:

— Ты читал что-нибудь о вирусах?

Степан кивнул головой. Он хотел добавить, что знает о них очень много, что одно время ему даже казалось, будто у него в руках есть настоящий антивирус, но подумал и решил не говорить — Колька мог принять его рассказ за ложь и хвастовство.

— А ты чем будешь заниматься: вирусами или обыкновенными микробами? — не унимался Колька.

По интонациям его голоса Степан почувствовал, что он глубоко презирает "обыкновенных" микробов, и, желая подзадорить, хладнокровно ответил:

— Обыкновенными. Их хоть под микроскопом видно, а вирусов, возможно, и вовсе нет. Выдумали, пожалуй: что не могут объяснить, то и вирусы…

Как и рассчитывал Степан, Колька не выдержал:

— Эх, ты… профессор! Ультравирусы еще наш русский доктор Ивановский открыл в тысяча восемьсот девяносто втором году, а теперь никто уж в них не сомневается! Вирусы — вот что нужно изучать!

Видно было, что Колька не умеет спорить. Он горячился, но доказать по существу не мог. А Степан спокойно возражал:

— А туберкулез? Ведь он вызывается не ультравирусами, а обыкновенной палочкой Коха! А холера? А чума?

Колька перебивал, не слушая:

— А сыпной тиф? А скарлатина? А трахома? А…

Степан не выдержал и засмеялся. Колька взглянул на него недоумевающе, махнул рукой и сам захохотал.

— Пойдем обедать! Тоже микробиологи — делим шкуру неубитого медведя. Хорошо, профессор, ты будешь по микробам, а я — по ультравирусам. Идет?

Степан задорно согласился:

— Идет! — и они внимательно посмотрели друг на друга. Затем оба одновременно взглянули в угол, где поблескивали электромоторы, приемники, приборы.

— Это тоже понадобится, — сказал Колька. — Микробиолог должен знать все. Ведь правда?

Степан согласился. Ему все более и более нравился новый товарищ. Колька был непосредственным, горячо отстаивал свои взгляды, в споре не искал возможности уязвить противника, только старался доказать правоту. И взгляд у него был открытый, не умеющий лгать.

По существу он ничего не сказал в ответ на письмо Митрича, но Степан чувствовал, что вопрос с квартирой уже решен. Степан с удовольствием думал, что именно здесь ему предстоит прожить долгие годы.

Кольке тоже понравился Степан, но, далекий от зависти, он с предубеждением, свойственным подросткам, все же искал в госте слабые стороны, противоречащие хвалебной рекомендации Митрича. Ему казалось, что Степан излишне молчалив и спокоен. Такие люди, по мнению Коли, не способны увлекаться, а в увлечении работой он видел залог успеха.

Однако, вспомнив о письме, где говорилось, что Степан был в партизанском отряде и многое пережил, Колька внимательно посмотрел на его седые волосы и устыдился своих мыслей. Наверное, спокойствие Степана — только внешнее проявление огромной выдержки.

Друзья обедали почти молча, изредка перекидываясь незначительными фразами, и оживились лишь, когда Коля включил радиоприемник.

За окном постепенно смеркалось, сероватая мгла наливалась синевой, становилась более мягкой, таинственной, глубокой. На улице, против окна, внезапно зажегся фонарь, тьма отпрянула в стороны, а в желтом луче закружились мягкие, крупные хлопья снега. Они падали плавно, нехотя, осторожно ложились на тротуар и таяли, оставляя после себя небольшие темные следы. А сверху летели все новые и новые снежинки.

Степан подошел к окну и прижался разгоряченным лбом к стеклу. Он думал о том, что может быть именно в этот миг там, в Алексеевке, Катя вот так же смотрит на кружащиеся снежинки. И ей тоже и приятно, и немного грустно, как ему.

Из репродуктора долетала какая-то печальная, волнующая музыка. Много позже Рогов узнал, что это — "Баркаролла" Чайковского. И Степану вспомнилась иная осень, — неощущенная, нереальная, — когда он впервые там, в подземном городе, включил приемник. Ему захотелось рассказать об этом Коле, но товарищ сидел на диване, притихнув и закрыв глаза.

Они сидели рядом и слушали. Широкой волной текли звуки, зовя и убаюкивая, рассказывая о жизни и о любви, о мечтах, о подвигах, о людях, которым по семнадцати лет и перед которыми открыты все дороги в жизни.

Глава Х

ДРУЗЬЯ

Они быстро подружились — весельчак и шутник Коля Карпов и молчаливый, сосредоточенный Степан Рогов.

Один любил футбол и знал наперечет всех знаменитых вратарей страны; другой все свободное время отдавал шахматам. Один обожал музыку и, не имея слуха, отчаянно фальшивя, напевал или насвистывал песни, арии, случайные мотивы, а другой, затыкая уши, просил:

— Да перестань же, Коля… Ты так врешь, что Соловьев-Седой не узнал бы своей песни. Вот еще Соловьев-Рыжий нашелся.

Коля удивленно подымал белесые брови:

— Кто, я — рыжий? Нет, брат, я не рыжий, я — светлый шатен. Так мне и одна девятиклассница из вечерней школы сказала. Ох и девятиклассница! Цитирует. Теркина: "Рыжих девки больше любят"… Это, говорит, правда… Пойдем на стадион, говорю я тебе. Сегодня наши обязательно всыпят "Торпеде".

Но Степан досадливо отмахивался. Разве можно истратить единственный выходной день на такую чепуху, как хоккей? Партию в шахматы — куда ни шло. Да и то нельзя. Завтра снова будет спрашивать "русская язычница", как ее называет Колька. Как это? "Перед к. п, т, х… з переходит в с"… И почему надо писать "говорить", если совершенно явственно слышится "гаварить". И почему "декабрьский" пишут с мягким знаком, а "январский" — без. Таких "почему" было много. Степана лишь условно приняли в восьмой класс вечерней школы, и директор уже неоднократно напоминал ему, что месячный испытательный срок давно истек. Он говорил мягко, понимая, что значит для юноши усвоить материал нескольких лет за несколько недель, но и молчать также не мог: в диктантах Рогов делал множество ошибок.

Степан, краснея, выслушивал директора и уходил, низко склонив голову. Он все время помнил слова парторга: "Будешь учиться плохо — опозоришь колхоз".

Нет, он должен, он обязан учиться лучше всех в классе! Дело не в мальчишеском тщеславии, — этот вопрос становился вопросом чести.

Выручало отличное знание точных наук. Самые сложные задачи Степан решал мгновенно, находя новые, необычные и стройные решения, и опытный учитель математики в душе несколько завидовал своему ученику.

— Вам, товарищ Рогов, — говорил он, — после окончания школы я советовал бы поступить на физмат университета. Вы, безусловно, можете достичь значительных успехов. Вот, если желаете, интересная задачка…