Тот, кого я хочу
Шрифт:
Если бы я не знала Марину Воробьеву раньше… Даже не так. Если бы, изучая когда-то биологию не только в пределах школьной программы, но и по огромной био-энциклопедии с цветными иллюстрациями, я не была твердо уверена, что ТАКОГО НЕ БЫВАЕТ, решила бы, что эта женщина изукрашена самой природой. Необыкновенное, пугающе прекрасное тело. А в лицо вблизи я пока вообще боюсь смотреть.
С чем таким доступным для понимания, можно сравнить ее тело? Если бы китайская промышленность поднатужилась еще больше и выпустила полупрозрачные колготки оттенков пятнадцати, от бело-розоватого до светло-бордового и зеленоватого, и все немного с перламутром, как металлик на автомобилях. И чтобы нити этих цветов, переходя полутонами
И чтобы все это облегало безукоризненно, словно сливаясь с телом, подчеркивая изысканную женственность форм, и скрывало возможные несовершенства, и как бы освещалось с нескольких сторон, мерцая и чуть вспыхивая, и казалось наощупь шелковым — тогда будет похоже. И то же на руках и повсюду. И погуще на лобке и грудях.
Я только сейчас понимаю, что она действительно голая. Совсем. Даже босая. И ногти накрашены хитроумно, в том же стиле, чуть ярче. Вернее не накрашены, а словно они были у нее такими всегда. И она оставляла за собой сырые следы, как будто только что вылезла из воды… Ящерица! Вот с кем (с чем?) ее можно сравнить. Но не наша, а экзотически-прекрасная, выросшая на гигантских теплых мшистых валунах у покрытого цветущими лотосами пруда. Роскошная женщина-ящерица.
— Здравствуй, Наташа! — произносит вышеописанная особа Марининым голосом с легким прононсом и опускается в кресло.
Я закашлялась, чуть не проглотив свои резинки, осторожно выплевываю их в полураскрытую ладонь и мужественно смотрю ей в лицо.
Это прекраснейшее лицо на свете!
Но Марининого в нем нет ничего.
Если оставить в покое женщину-ящерицу, то грим, пожалуй, придал ей черты какого-то восточного божества, но не застывшие, как на картинках, нет, а живые, искрящиеся, задумчивые, с таинственной улыбкой. Если бы все это было грубо намалевано! Если бы… Я даже не смогла определить, где у нее в действительности заканчиваются глаза, как бы приподнятые к вискам, а где — еще нет.
Драгоценное время идет, а я сижу в полном ступоре, вытаращив глаза. В этом лице есть еще кое-что, чего точно не было на фотографии. Кончик ее носа увенчивает неизвестно как прикрепленная треугольная металлическая пластина с очень знакомыми мне двумя буквами готическим шрифтом, в тон теней на веках. Пластина сделала нос слегка приплюснутым с раздутыми ноздрями, под ней болтается маленькое граненое кольцо.
Марина (как ни крути, а скорее всего это все-таки она) все это время молчит, видимо давая мне возможность прийти в себя. Только изменяет позу (невольно гляжу на обивку кресла: не остались ли следы от краски, — не остались). Она грациозно тянется и достает из шкафчика тоненькую пачку сигарет, прикуривает и произносит своим неповторимым мягким сдержанным голосом все так же в нос:
— Наташенька, как я рада тебя видеть…
Не знаю, слышала ли я от нее когда-нибудь более ласковые слова? Я растрогана.
Она затягивается еще, слегка покачнувшись.
— Тебе плохо? — вскакиваю. — Что это за сигареты? Какой странный запах! Слушай, а это не наркотик часом?
— Какая разница… Он слабый.
— Ты же никогда не курила!
— Никогда, — тихо подтверждает она, — и не пила. Ничего крепкого, разве что немного шампанского или самодельной наливки, слабой и сладкой, как компот.
Сотня вопросов вертится у меня на языке. Выбираю один наудачу:
— Почему не звонишь? Мать вся извелась.
— У меня нет телефона и денег тоже нет. И, если честно, я даже не знаю, что ей сказать… — она вешает голову.
— У меня, к сожалению, сейчас тоже нет мобильного. Но нет денег? Чем ты тут вообще занимаешься?! — фыркаю я. — У меня вот только что забрали здоровенную кучу зелени, сказали, что ровно эту сумму ты им задолжала. Надеюсь,
больше за тобой ничего не числится. Благодарить будешь своего щедрого шефа, лично. Давай-ка отмывайся, — как ты это делаешь? И поехали к консулу. Вечером самолет, билет на тебя куплен.— Это невозможно.
— Ты что? — сержусь я. — Очнись, ну же! Все твои долги оплачены. У меня есть билет на твое имя и все твои документы. Копии, разумеется, но заверенные как положено. С консульством договорился Вова Маркелов, — помнишь такого? Привет тебе передавал. Все возможно. Собирайся!
— Я остаюсь здесь, — говорит она твердо, но очень-очень печально.
У меня просто руки опускаются. Раньше мне казалось, что стоит найти Марину, — и проблемы закончились, ведь все предусмотрено, и скоро она будет дома. Ее слова просто придавливают меня. А ведь Вова тоже на что-то такое намекал, да я тогда отмахнулась. Что с ней могло случиться, чтобы она не рвалась домой? — Заболела? Села на иглу? Влюбилась?! Чуть ли не впервые в жизни я растерялась.
— Послушай, Марин, неужели ты хочешь жить здесь? Вот именно здесь, — я обвожу рукой кабинку и вид за окном, — и именно так? Ведь это самое главное — хочешь ИЛИ НЕТ? Честно скажу: сначала и мне в Маниле очень даже понравилось, — природа, климат, обслуживание… но остаться? Надолго? Жить? Жить здесь среди этих сюсюкающих купи-продаев?! Здесь же все ненастоящее, одна ложь. Ты же не сможешь жить так!
— Наташа… Если можно, просто выслушай меня. Мне надо выговориться. Я пытаюсь понять, почему это со мной случилось…
Никогда моя одноклассница и подруга Марина не рассказывала о себе. Пару раз я спрашивала — она отшучивалась. Было ли в ее жизни что-то неприглядное, или тайное, или, наоборот, все такое обыденное, что и не стоило говорить, — не знаю. Я вся превратилась в слух…
Глава 18
— До того, как стать твоей соседкой, я жила в маленьком военном городке, — начинает подруга медленно, как бы удивляясь банальности слов. — Лес вокруг весь принадлежал мне. Заросли малины… — тут у нее дрожит голос, наверное, перед глазами проносятся картинки прошлого, и она обрывает себя. — Нет. Это никому не интересно. А что у вас нового?
— У нас все старое! — отрезаю я. — Не отвлекайся.
Она говорит о своем отце, офицере-пограничнике, настоящем, из детства, о существовании которого я и не подозревала, о его ссорах с Вер-Ванной и разводе. Похоже, он бывал черств и несправедлив.
— …Но я все равно его любила, и когда он уехал, он уехал от меня. «Не реви, не люблю плакс!» — это все, что он сказал мне, уезжая навсегда.
После был большой город, пустая гулкая квартира на верхнем этаже бетонной новостройки. И вокруг дома — пустырь. Мама записала меня в танцевальную студию и музыкальную школу, чтобы я была занята все семь дней недели. Потом появился новый папа, Катя и опять скандалы… Я пристрастилась читать в своей комнате запоем до глубокой ночи, до изнеможения. Потом институт, подработки. Кем ты только не была, — и газеты разносила, и в церкви пела.
— Надо было тебе замуж выходить сразу после школы — жила бы у мужа, сама себе хозяйка, — советую я с запозданием. — Ребята на тебя внимание часто обращали, влюбилась бы и в ЗАГС!
— Я была влюблена в школе несколько раз, но без взаимности. И каждый раз был для меня как конец света, как сумасшествие… Помнишь Олега Рысина?
— Почему ты спросила? Ты была в него влюблена? Ты?! Да он же ничтожество, просто ноль!
— Он добрый, — мягко поправляет меня Марина.
— Это он-то? Если бы он осмелился за тобой приударить, ты бы узнала, как этот «добрый» обращается с девушками, мне его бывшая много чего рассказала… Погоди, но ты выдумываешь! Это невозможно!