Тотальные институты

Институты, подобные психиатрическим больницам, являются «тотальными» в том смысле, что их постоялец проводит все свое время на их территории в непосредственной компании других людей, точно так же отрезанных от внешнего мира. В этих институтах, как правило, есть две большие и довольно сильно различающиеся по своему положению категории членов: сотрудники и постояльцы; для удобства мы будем рассматривать их практики вторичного приспособления по отдельности.

Что касается практик вторичного приспособления персонала в Центральной больнице, то иногда, например, сотрудники просили пациентов посидеть с их детьми [334] , поработать в саду и помочь по хозяйству [335] . Пациентов, имеющих право выходить в город, иногда отправляли туда по поручениям врачей и медсестер. Все знали, что санитары едят больничную еду, хотя это запрещено, и что работники кухни «тырят» продукты. Персонал часто использовал больничный гараж в качестве ремонтной мастерской для своих автомобилей и источника запчастей [336] . Санитар, работающий в ночную смену, часто имел и дневную работу и реалистично рассчитывал поспать во время дежурства, иногда прося других санитаров или даже дружественно настроенных пациентов дать в случае необходимости предупредительный сигнал, чтобы он мог спокойно выспаться [337] . Были один или два случая вымогательства, когда, например, санитары (по словам одного пациента) забирали у неговорящих пациентов деньги на буфет и покупали на них вещи, которые затем делили между собой или оставляли себе.

334

По всей видимости, постояльцы используются как няньки во всех тотальных институтах, сотрудники которых проживают с семьями на их территории. См., например, прекрасную работу Т.Э. Лоуренса о жизни в казармах британской армии и военно-воздушных сил в 1920-е годы: T.Е. Lawrence. The Mint (London: Jonathan Cape, 1955). P. 40.

335

См. интересный материал в: Kogon. Op. cit. P. 84–86, где рассказывается, как эсэсовцы заставляли узников работать в организованных при лагерях швейных мастерских, фотомастерских, типографиях, оружейных фабриках, гончарных и малярных мастерских и т. д., особенно во время рождественских праздников. Далтон (Dalton. Op. cit. P. 199), анализируя неофициальные вознаграждения на американском промышленном предприятии, приводит случай специализации на выполнении таких функций: «Тэд Бергер, официально числившийся бригадиром в столярной мастерской Мило, был негласным блюстителем и стражем системы дополнительных вознаграждений. Так как никто не сомневался в его преданности, ему предоставлялась значительная степень свободы в отношении его формальных обязанностей и от него ожидали, по крайней мере на уровне руководителей подразделений, что он будет исполнять функцию координационного центра этой системы. За это он получал как социальные, так и материальные вознаграждения, но его управление этой системой невольно служило социальным клеем, который соединял людей с разных уровней и из разных подразделений. Освобожденный от работы за станком, Бергер тратил как минимум шесть часов в день, мастеря детские кроватки, ставни, окна для гаражей, детские коляски, лошадки-качалки, столы, разделочные доски и скалки. Эти вещи делались по заказу руководителей разного уровня».

336

>Пример из области промышленности см. в: Dalton. Op. cit. P. 202.

337

Расхлябанность сотрудников ночной смены является, конечно же, обычным явлением в американских трудовых организациях. См., например: Seymour Martin Lipset, Martin Trow; James S. Coleman. Union Democracy: The Internal Politics of the International Typographical Union (New York: The Free Press, 1956). P. 139.

Думаю, эти практики вторичного приспособления сотрудников Центральной больницы были немногочисленными. Во многих других психиатрических больницах, а также в армейских подразделениях персонал ведет гораздо более насыщенную подпольную жизнь [338] . Кроме того, эти практики сотрудников Центральной больницы следует оценивать в контексте множества случаев, когда сотрудники уделяли время и внимание досуговой активности постояльцев в свое нерабочее время, тем самым демонстрируя большую преданность своей работе, чем от них ожидало руководство. Поэтому я не буду рассматривать многие стандартные практики вторичного приспособления, используемые подчиненными в трудовых организациях, такие как сокращение выработки [339] , «бумаготворчество», «выполнение госзаказа» [340] , сговор с целью подделки отчетов о производительности [341] ; скажу лишь, что дотошность и внимательность, с которыми такие исследователи, как Дональд Рой и Мелвилл Далтон, описывают эти техники адаптации, являются образцом, на который должны ориентироваться исследователи других учреждений.

338

Например, использует электрошок в дисциплинарных целях. Джон Морис Граймс (John Maurice Grimes. When Minds Go Wrong: A Simple Story of the Mentally Ill [Chicago: Published by the Author, 1951]. P. 100) сообщает об известном приеме «мыло в носке» как об эффективном орудии санитара: оно не оставляет следов, его легко спрятать, и им нельзя убить.

339

Главная статья здесь: Donald F. Roy. Quota Restriction and Goldbricking in a Machine Shop // American Journal of Sociology. 1951. Vol. 57. № 5. P. 427–442. См. также: Orvis Collins, Melville Dalton, Donald F. Roy. Restriction of Output and Social Cleavage in Industry // Applied Anthropology. 1945. Vol. 5. № 3. P. 1–14.

340

См. примечание к: Edward Gross. Work and Society (New York: Crowell, 1958). P. 521: «Иногда его называют также „домашней работой“; это занятие личными делами [во время официальной работы], например починка ножки своего обеденного стола, ремонт домашних инструментов, изготовление игрушек для своих детей и т. д.».

341

См., например: Donald Roy. Efficiency and «The Fix»: Informal Intergroup Relations in a Piecework Machine Shop // American Journal of Sociology. 1954. Vol. 60. № 3. P. 255–266.

Рассматривая практики вторичного приспособления пациентов Центральной больницы, я буду по возможности упоминать аналогичные практики, о которых сообщается в исследованиях других типов учреждений, и осуществлять тематический анализ практик вторичного приспособления, который, на мой взгляд, применим ко всем учреждениям. Таким образом, я буду нестрого комбинировать историю одного случая и сравнительный подход, в некоторых случаях уделяя больше внимания сравнениям, чем исследованной мной психиатрической больнице.

С точки зрения психиатрической доктрины постояльцы, очевидно, не способны использовать практики вторичного приспособления: все, что пациента побуждают делать, может быть описано как часть его лечения или попечения над ним, а все, что пациент делает сам, можно определить в качестве симптомов его заболевания или его выздоровления. Поэтому преступника, который «гонит дурку», предпочитая отбыть свой срок в психиатрической больнице, а не в тюрьме, могут считать в действительности, глубоко внутри, нуждающимся в лечении, точно так же как в армии симулянта, изображающего симптомы психического заболевания, могут считать действительно больным, хотя и не той болезнью, которую он изображает. Сходным образом могут считать, что пациент, освоившийся в больнице и извлекающий из нее пользу, не злоупотребляет местом для лечения, а действительно все еще болен, раз он выбрал такой способ адаптации.

В целом, в основе деятельности государственных психиатрических больниц лежит не психиатрическая доктрина, а «палатная система». Условия жизни радикально ограничиваются при помощи наказаний и вознаграждений, описываемых в большей или меньшей степени на языке пенитенциарных институтов. Этот аппарат действий применяется почти всеми санитарами и значительной частью высшего персонала, чаще всего — для решения каждодневных задач, связанных с управлением больницей. Дисциплинарная система координат предоставляет относительно полный набор средств и целей, которые пациенты могут легитимно получить, и на фоне этой влиятельной, но не совсем официальной системы множество действий пациентов успешно делаются запрещенными или недозволенными. Успешно регламентированная жизнь пациентов в некоторых палатах настолько пуста, что почти всякое их действие обычно приносит им незапланированное удовлетворение.

Подпольная жизнь больницы

Источники.

Теперь я обращусь к источникам материалов, которые пациенты используют в практиках вторичного приспособления.

I

Первое, что необходимо отметить, — распространенность кустарных изобретений. Члены любого общественного учреждения используют доступные им артефакты таким способом и в таких целях, которые официально не подразумеваются, тем самым преобразуя запрограммированные для них условия жизни. Артефакт могут физически переделывать или просто использовать в нелегитимном контексте, что в обоих случаях оборачивается незамысловатыми вариациями на тему Робинзона Крузо. Очевидные примеры встречаются в тюрьмах, где, например, могут перековывать ложки в ножи, добывать чернила из страниц журнала «Лайф» [342] , использовать учебные тетради для записи ставок [343] и самыми разными способами зажигать сигареты: с помощью искры из розетки [344] , самодельного огнива [345] или четвертинки спички [346] . Хотя этот процесс трансформации лежит в основе многих комплексных практик, нагляднее всего он проявляется в тех случаях, когда практикующий не связан с другими (за исключением ситуаций овладения этими техниками и обучения им кого-нибудь), а в одиночку потребляет то, что он только что произвел.

342

Cantine, Rainer. Op. cit. P. 42.

343

Frank Norman. Bang to Rights: An Account of Prison Life (London: Seeker & Warburg, 1958). P. 90.

344

Ibid. P. 92.

345

George Dendrickson, Frederick Thomas. The Truth about Dartmoor (London: Gollancz, 1954). P. 172.

346

Ibid. P. 172–173.

В Центральной больнице негласно разрешались многие простые кустарные изобретения. Например, больные повсеместно сушили одежду, которую они самостоятельно постирали в умывальнике, на отдельно стоящих батареях, тем самым индивидуально осуществляя прачечный цикл, который официально считался прерогативой института. В палатах с жесткими койками пациенты иногда подкладывали свернутые газеты себе под шею, когда лежали на деревянном настиле. Для той же цели использовались свернутые пальто и полотенца. Пациенты, имевшие опыт заключения в других институтах, использовали для этого еще более эффективный артефакт — ботинок [347] . Когда пациентов переводили из одной палаты в другую, они иногда переносили свои вещи в наволочке, завязанной сверху, что в некоторых тюрьмах является полуофициальной практикой [348] . Те немногие престарелые пациенты, которым повезло получить личную спальню, иногда клали полотенце под рукомойник, тем самым превращая его в стол для чтения, или превращали полотенце в коврик, чтобы защитить свои ноги от холодного пола. Еще более пожилые пациенты, которые не хотели или не могли ходить, иногда применяли специальные стратегии, чтобы избежать необходимости посещать туалет, например, они могли мочиться на расположенный в палате горячий паровой радиатор, почти не оставляя на нем долгих следов. Некоторые пациенты, посещая два раза в неделю расположенную в подвале парикмахерскую, использовали в качестве писсуара ведро с использованными полотенцами, когда санитары не смотрели. Пациенты всех возрастов, лежавшие в палатах для тяжелобольных, иногда носили с собой бумажные стаканчики, которые они использовали в качестве портативных плевательниц и пепельниц, так как иногда санитаров больше беспокоила чистота пола, чем принуждение пациентов к тому, чтобы те не плевали или не курили [349] .

347

Ср. с флотским эквивалентом (Мелвилл. Указ. соч. с. 159): «…жесткой, негнущейся, тяжелой уставной просмоленной шляпой, на которой, когда она новая, можно спокойно сидеть и которая и в самом деле служит иной раз рядовому матросу скамьей, а при случае — заменяет с успехом кулак».

348

Пример из британской тюрьмы: Dendrickson, Thomas. Op. cit. P. 66.

349

В Центральной больнице многие пациенты полностью отказывались говорить, страдали недержанием, видели галлюцинации и демонстрировали другие классические симптомы. Однако лишь очень немногие пациенты, насколько я мог заметить, были настолько безрассудны, чтобы целенаправленно и настойчиво стряхивать пепел на покрытый линолеумом пол, точно так же как мало кто отказывался выстраиваться в очередь за едой, принимать душ, спать в постели или вовремя подниматься. За видимостью явного психоза скрывались основополагающие рутинные практики палатной жизни, которых неукоснительно придерживались.

В тотальных институтах кустарные изобретения обычно концентрируются в отдельных сферах. Одной из них является личная гигиена — изготовление средств, позволяющих подобающим образом представлять себя другим. Например, рассказывают, что монахини вешают на окно черный передник, чтобы сделать зеркало, позволявшее осматривать себя, исправлять недостатки в своей внешности и получать одобрение, которого нельзя получить от других сестер [350] . В Центральной больнице иногда особым образом «пристраивали» туалетную бумагу: некоторые брезгливые пациенты аккуратно ее отрывали, складывали и носили с собой, чтобы смущенно использовать в качестве носовых платков. Точно так же в жаркие летние месяцы некоторые пациенты-мужчины обрезали и перешивали свои больничные штаны цвета хаки, делая из них симпатичные летние шорты.

350

См.: Kathryn Hulme. The Nuns Story (London: Muller, 1956). P. 33. Норман (Norman. Op. cit. P. 87) сообщает, что во время смягчения режима по случаю Рождества в британской тюрьме Кэмп-Хилл гомосексуалы пудрили лица белым зубным порошком и красили губы в красный цвет веществом, которые они получали, размачивая обложки книг.

II

Перечисленным мной простым кустарным изобретениям присуще то, что для их использования требуется очень небольшая вовлеченность и ориентация на официальный мир учреждения. Теперь я рассмотрю ряд практик, которые предполагают большую включенность в легитимный мир института. В данном случае деятельность может быть по духу легитимной, но приводить к результатам, превосходящим те, для достижения которых она предназначается; существующие источники легитимного удовлетворения расширяются и усовершенствуются либо вся рутина официальной деятельности используется в личных целях. Я буду называть это «эксплуатацией» системы.

Вероятно, простейшая форма эксплуатации системы в Центральной больнице практиковалась пациентами из палат для тяжелобольных, которые шли на прием к врачу или нарушали дисциплину в палате, чтобы обратить на себя внимание санитара или врача и вовлечь их в социальное взаимодействие, сколь бы дисциплинарным оно ни было.

Однако большинство техник эксплуатации системы были слабо связаны с психическими заболеваниями. Примером таких техник является множество изощренных практик, связанных с едой. Например, в большую столовую, где посменно питались 900 пациентов из мужского хронического отделения [351] , некоторые из них приносили свои приправы, чтобы придать еде необходимый вкус; для этого они использовали маленькие бутылочки с сахаром, солью, перцем и кетчупом, которые приносили в карманах пиджаков. Когда им давали кофе в бумажных стаканчиках, они иногда защищали руки, вставляя один стаканчик в другой. Когда в столовой давали бананы, некоторые пациенты тайком наливали себе из кувшина молоко, предназначавшееся для пациентов на диете, нарезали в него свои бананы, добавляли немного сахара и наслаждались «настоящим» десертом. В те дни, когда еда была вкусной и транспортабельной, например, когда давали сосиски или печень, некоторые пациенты заворачивали еду в бумажную салфетку и шли за «добавкой», а первую порцию уносили в палату, чтобы перекусить ночью. Когда давали молоко, некоторые пациенты брали с собой пустые бутылки, чтобы тоже унести немного молока в палату. Если пациент хотел дополнительную порцию определенного компонента блюда, одним из способов получить ее было съесть только этот компонент, остатки выкинуть в помойное ведро и еще раз взять (если это разрешалось) все блюдо. Летом некоторые приписанные к столовой пациенты, имевшие право выходить на территорию больницы, брали вечером сыр, клали его между двумя кусками хлеба, заворачивали этот самодельный сэндвич и спокойно съедали его за пределами столовой, запивая купленным кофе. Пациенты, имевшие право выходить в город, иногда дополнительно покупали себе пирожок и мороженое в ближайшей аптеке-закусочной. В маленькой столовой в другом отделении больницы пациенты, которые (обоснованно) опасались, что добавка будет доступна нескоро, иногда брали мясо с тарелки, клали его между двумя кусками хлеба, оставляли все это на столе и сразу же становились в очередь за добавкой. Порой, вернувшись на свое место, эти дальновидные пациенты обнаруживали, что другой пациент стащил заготовленную еду, без особых усилий обманув обманщика.

351

Как места для проживания, американские психиатрические больницы обычно официально состоят из палат и отделений. Палата обычно состоит из спальных комнат (которые часто могут запираться на замок), комнаты отдыха, поста медсестер, из которого просматривается комната отдыха, разных служебных и административных помещений, ряда изоляторов и иногда — пространства для приема пищи. Отделение состоит из ряда палат, расположенных в одном или нескольких зданиях, имеющих общее руководство и предполагающих определенную однородность пациентов — по возрасту, полу, расе, хроничности и т. д. Эта однородность позволяет отделению различать палаты по их характеру и функциям, обеспечивая грубую лестницу привилегий, по которой пациенты отделения могут перемещаться вверх и вниз с минимальными бюрократическими проволочками. Больница в целом обычно повторяет в отношении своих отделений то, что каждое отделение делает в миниатюре при помощи своих палат.

Чтобы успешно эксплуатировать систему, ее нужно досконально знать [352] ; в Центральной больнице было хорошо видно, как пациенты использовали такое знание. Например, многие пациенты, имевшие право выходить на территорию, знали, что по окончании благотворительных представлений в театральном зале зрителям на выходе будут раздавать сигареты или леденцы. Некоторые пациенты, которым эти представления были неинтересны, приходили за пять минут до конца, чтобы выйти из зала с остальными; другим удавалось вставать в очередь по нескольку раз и извлекать из мероприятия дополнительную выгоду, помимо обычной. Персонал, разумеется, знал об этих практиках, и порой санитары не пускали опоздавших на общебольничные танцы, полагая, что те приходили, только чтобы поесть и уйти. Женщины из Еврейского благотворительного совета [353] устраивали поздний завтрак после еженедельной утренней службы, поэтому, как рассказал один пациент, «придя в правильное время, можно получить завтрак, не посещая службу». Другой пациент, осведомленный о том малоизвестном факте, что в больнице были швеи, чинившие одежду, приносил к ним свою одежду, чтобы они ушили ему рубашки и штаны, за что благодарил их одной-двумя пачками сигарет или небольшой суммой денег.

352

Знание рутинных практик охранников составляет элемент многих описаний побегов в художественной литературе. Отчаяние и знание рутинных практик связаны между собой и в реальной жизни, как показывает Когон (Kogon. Op. cit. P. 180) в своем рассказе о реакции узников Бухенвальда на урезание и лишение пайка: «Когда узник умирал в палатке, это скрывали, и один-два мужчины приволакивали или приносили мертвеца к пункту раздачи хлеба, где „помощники“ получали его паек. Затем тело просто бросали где-нибудь неподалеку от места переклички».

353

Еврейский благотворительный совет (The National Jewish Welfare Board) — организация, созданная в США во время Первой мировой войны для поддержки евреев, служивших в американской армии. После войны стала оказывать поддержку евреям и в других ситуациях, например в случае тюремного заключения.