Трагедия России. Цареубийство 1 марта 1881 г.
Шрифт:
Выводы же из ситуации были сделаны абсолютно неправомерные: «начиная с богатейшего земельного собственника и через весь ряд именитого и заурядного чиновничества до последнего торгаша на улице, все в один голос гордились и радовались тому, что политические бури никогда не досязают и никогда не достигнут, по всем вероятиям, наших пределов». [239]
И еще более определенно и категорически: «В Европе существуют только две действительные силы — революция и Россия. Эти две силы теперь противопоставлены одна другой, и, быть может, завтра они вступят в борьбу», [240] — писал Ф.И. Тютчев — не только выдающийся поэт, но и влиятельный идеолог.
239
П.В. Анненков. Литературные воспоминания. М., 1960, с. 489.
240
Г.
Это оказалось грандиозной идеологической ошибкой, закрепившейся в истории: царский режим был ославлен как реакционнейший, противодействующий всему прогрессивному, прежде всего — коммунистической идеологии. А ведь это были даже не две стороны одной медали, а одна и та же сторона!
Лишь немногие в России понимали это, и их мнение оказалось безнадежно утраченным. Одним из них был уже цитированный Ю.Ф. Самарин: «нельзя не вспомнить живой полемики, возгоревшейся во Франции в 1848 г., когда, после февральской революции, торжествующие социалисты, захватив верховную власть, приступили к приложению своей теории организации труда. Нам, конечно, были совершенно чужды вопросы и страсти, в то время волновавшие Францию, но мы следили с напряженным участием за борьбой партий, и, с свойственной нам горячностью к чужому делу, мы рукоплескали издали мужественным противникам в то время торжествовавшей школы и не находили слов для осуждения социалистов. Напрасно! Если бы мы взглянули на вопрос хладнокровнее и глубже, мы бы, вероятно, заметили, что возражения, под которыми похоронена была теория организации труда, падали во всей силе и на крепостное право. Не нам, единственным во всей Европе представителям этого права, поднимать камень на социалистов. Мы с ними стоим на одной доске, ибо всякий труд невольный есть труд, искусственно организованный. Вся разница в том, что социалисты надеялись связать его добровольным согласием масс [241] , а мы довольствуемся их вынужденною покорностью». [242]
241
Совершенно неверное впечатление, простительное для наблюдателя XIX века.
242
Ю.Ф. Самарин. Указ. сочин., с. 42–43.
Такие политические недоразумения вовсе не редкость: и в Германии, где происходила яростная борьба между социалистами (включая затем и марксистов) и приверженцами старых прусских порядков, имело место то же самое. Лишь немногие понимали это: знаменитый идеолог германского национализма О. Шпенглер выразил это с такой же ясностью, как и Самарин: «старопрусский дух и социалистическое мировоззрение, ныне находящиеся в смертельной вражде, на деле одно и то же». [243]
243
А. Север. Предисловие к книге: О. Штрассер. Гитлер и я. М., 2005, с. 43.
Совсем не случайно, что Гакстгаузен был одним из идеологов этого самого старопрусского духа, который, таким образом, воздал должное российскому социальному устройству времен Николая I.
Сам же этот старопрусский дух воплотился позднее в самой ярчайшей в современную эпоху социалистической практике — Й. Геббельс признавал это безо всяких кривотолков: «Наш социализм, как мы его понимаем, — это самое лучшее прусское наследие. Это наследие прусской армии, прусского чиновничества». [244]
244
Там же.
Именно тогда, при Николае I, социальное устройство большинства россиян (и образованных, и необразованных) было таково, что освобождало их от унизительного ежедневного подсчета каждой копейки, от мрачных мыслей о грядущих, еще более нелегких временах.
Образованные же Маниловы, мечтавшие о лучшем будущем устройстве, вполне могли ограничиваться стремлением сохранить все то хорошее, что имелось, на их взгляд, в Николаевской России, но устранить то, что оскорбляло их нравственное достоинство и угрожало их благополучию.
Никогда, ни в какую другую эпоху образованная Россия не жила в такой реальной близости к осуществлению принципа: от каждого — по способности (пусть она и не велика!), каждому — по потребности (пусть последнюю и приходится разумно ограничивать!). Поэтому нигде на Западе такого повального увлечения социализмом и коммунизмом, как в России, не было и быть не могло!
И интеллигенция Николаевских времен вполне ощущала это свое преимущество и очень надеялась на его дальнейшее сохранение и совершенствование.
Вот цитаты из тогдашних времен, принадлежащие отнюдь не славянофилам, пытавшимся идеализировать то, что на самом деле никакой идеализации подлежать не могло:
«Россия лучше сумеет разрешить социальный вопрос и покончить с капитализмом и собственностью, чем Европа»; [245]
«Европа идет ко дну /…/. Мы входим в историю деятельно и полные сил»; [246]
«я держусь того взгляда, что Россия призвана к необъятному умственному делу: ее задача — дать в свое время разрешение всем вопросам, возбуждающим споры в Европе»; [247]
245
К.Д. Кавелин. Воспоминания о Белинском. // Собрание сочинений в 4 томах, т. 3. СПб., 1899, с. 1091.
246
А.И. Герцен. Собрание сочинений в 9 томах, т. 3. М., 1955, с. 14.
247
П.Я. Чаадаев. Сочинения и письма в 2 томах, т. 2. М., 1914, с. 195.
«прошлое России удивительно, настоящее великолепно, а будущее замечательно». [248]
Первый из процитированных авторов — В.Г. Белинский, второй — А.И. Герцен, третий — П.Я. Чаадаев. Четвертый — шеф жандармов и главный начальник III Отделения в 1826–1844 годах граф А.Х. Бенкендорф.
1.8. Итоги крепостнической эпохи
Практика восхищенного отношения к русскому крестьянству, публично пропагандируемого ведущими идеологами славянофильства вслед за Пушкиным, выливалась отнюдь не в гуманнейшее обращение просвещенных помещиков со своей крещенной собственностью. Характерно, например, что один из основателей славянофильства, А.С. Хомяков, славился именно жесточайшей эксплуатацией собственных крепостных и был весьма расчетливым предпринимателем. [249]
248
М. Лемке. Николаевские жандармы и литература 1826–1855 гг. СПб., 1908, с. 193.
249
Ю.Ф. Самарин. Хомяков и крестьянский вопрос. // Сочинения, т. I. М., 1877, с. 249–250.
Всеобщей нормой почти для всех помещиков без исключений окончательно стало отношение к крепостным как к вещи — предмету абсолютно произвольного обращения, включая куплю и продажу. В том числе и к собственным крепостным наложницам, и к детям от этих наложниц, которых тоже запросто продавали за деньги и отдавали за долги.
И не возникало практически никаких публичных, в том числе литературных протестов против такой реальности — так, только какая-то беззубая ерунда вроде «Муму» И.С. Тургенева. Только позднее, после отмены крепостного права, появились страшные произведения на эту тему у Н.С. Лескова, Д.Н. Мамина-Сибиряка, немногих других авторов. Тогда же прорвался заговор молчания и в публицистике, и в мемуарах.
Совсем иными были настроения самих крепостных — приведем характернейшие примеры, причем советских авторов среди мемуаристов не имеется.
В 1839 году в связи с бракосочетанием дочери царя Марии Николаевны прошел повсеместный слух о готовящемся освобождении крестьян. [250]
«/…/ в Казанской губернии в этот год было сильное возбуждение крепостных крестьян против помещиков, совершались убийства помещиков из засад, а одного помещика сожгли на костре. В имении графа Блудова стояла сотня казаков для усмирения бунтующих крестьян, которые до полусмерти избили немца-управляющего. Новый управляющий иначе не выезжал в поле к работающим мужикам, как с заряженными пистолетами и в сопровождении казаков. В печать тогда подобного рода известия не могли попасть. Было сделано строгое распоряжение тщательно скрывать эти волнения и следить за частной перепиской, чтобы печальные происшествия не могли распространяться.
250
В.А.Кокорев. Экономические провалы. По воспоминаниям с 1837 года. СПб., 1887, с. 8.
Казанские помещики, знавшие за собой грехи, были перепуганы, переодевались в купеческое платье, если им приходилось ехать в дорогу; ложась спать, баррикадировали двери и окна комодами, столами и стульями, имели наготове заряженные пистолеты и ружья». [251] Добавим, что сведения мемуаристки подтверждаются сохранившимися официальными архивными данными. [252]
«Двое дворовых, Григорий Антонов и Афанасий Дементьев, двоюродные братья, крепостные помещика Могилевской губернии Л-ского, убили в один день, но в разных местах шесть и ранили восьмерых человек дворянского сословия. /…/
251
А.Я. Панаева (Головачева). Указ. сочин., с. 77.
252
Там же, примечания, с. 409–410.