Третьего тысячелетия не будет. Русская история игры с человечеством
Шрифт:
По законам советского поведения я искал всему объяснение, удовлетворяющее меня. Мы жили в студенческом общежитии, и в нашей среде впервые возник раскол. Рассорились так, что перестали разговаривать друг с другом.
Главное, я стал англофилом. Сопротивляющаяся Гитлеру Англия была для антифашиста спасением, я ее полюбил. У нас на историческом факультете университета работал Абрам Яковлевич Гуральский. Человек с очень сложной судьбой, был некогда секретарем у Зиновьева в Коминтерне. Не знаю, какой ценой остался жив в 1937 году, в то время он был резидент Коминтерна в Латинской Америке. В сороковые годы он работал с пленными немецкими генералами. Паулюс — это его работа. После и сам был в лагере, а когда вернулся, через несколько дней погиб. У меня с ним были хорошие отношения.
Я никогда
Сегодня сосчитано, сколько комкоров было уничтожено и сколько командармов… И все же Красная армия и после всех обезглавливаний могла прекрасно сражаться. Но страшная опасность теперь была в самом Сталине, в изменениях, которые 1937–1939-е внесли в его личность. Вот где таилась погибель 1940 года. Перестав ощущать сопротивление, Сталин превратился в солипсиста, и Мир стал ему тем, чем он его втайне воображал. Надо понять состояние сознания человека — в 1940 году он достиг высшей точки власти. Убит Троцкий, с которым он в тиши на языке ненависти заочно разговаривал каждый день. Для Сталина убийство Троцкого было триумфальным миропереворачиванием — он остался единственным в Мире! Правда, человек, которого он больше всего тайно ненавидел, был не Троцкий, а Ленин. Но и тут Сталин считал себя в плюсе: почти не пролив крови, присоединил к России столько, сколько Ленину в 1920 году не удалось именем мировой революции. Если, конечно, верить, что Ленина когда-либо волновала геополитика.
130. Ерусалимский и Молотов в кабинете Сталина. Как редактировали геополитику
— Я впервые расшифровал для себя сталинский сороковой год, когда слушал рассказ профессора Ерусалимского о его встрече со Сталиным осенью 1940-го.
Ерусалимскому заказали предисловие к мемуарам Бисмарка, и по просьбе Молотова он написал текст, полный геополитических намеков. Когда книга была напечатана и уже в переплете, вдруг нашелся читатель, который решил все отредактировать сам, — Сталин. Напечатано: «Предисловие» — Сталин зачеркнул и написал: «Бисмарк как дипломат». Кое-где ему показалось, что нужно соединять абзацы, — он их соединил. Жданов на своем экземпляре слово «великий юнкер» обвел и написал: «Надо ли нам так его называть?» Сталин «великого юнкера» не тронул, а вот «провинциального юнкера» вычеркнул — нет, пускай юнкер остается великим. Надо сказать, редактура Сталина литературно всюду вполне оправданная. Но тенденция его вычерков и снятий курсива заключалась в том, что Сталин повычеркивал все те места, которые заказал Молотов. У меня была в руках одно время сама эта книга, с пометками Сталина. Первого ее читателя и редактора.
Вычеркнул Сталин главное — то, что Бисмарк завещал не нападать на Россию, чтобы не воевать на два фронта. Это было выделено курсивом, и все это Сталин жирно вычеркнул. Сталин вызвал Ерусалимского, и у них был разговор, на котором присутствовали Молотов, Жданов (кроме Ерусалимского) и Юдин, который тогда заведовал ОГИЗом.
Молотов и Жданов молчали (они в таких случаях привыкли молчать), а Ерусалимский робко, но спросил Сталина — разве не в этом главный смысл задания? На что Сталин ему сказал очень-очень тихим голосом: зачем их пугаете? Пусть попробуют. Ерусалимскому мешало слушать Сталина шумное горячее дыхание Жданова в затылок, а Сталин почти шептал.
В чем смысл истории? Будучи сценаристом и автором личной биографии, которую он всякий день мысленно пересочинял, Сталин не мог обойтись без эффекта внезапности для ближних сотрудников. На этом у него все держалось. Те не могли угадать его реакций и потому никогда не могли заранее приспособиться. Он вел их намеренно извилистым, тяжким для них путем, с полной потерей ими себя в итоге.
Под конец Сталин говорит: зачем вы свой текст кончаете Шипкой и каким-то «стойким
русским солдатом» (русского солдата он вычеркнул)? Вот прекрасное место — где Бисмарк, великий юнкер, сумевший подняться выше своего класса и видя его исторические задачи, незадолго до смерти посетил крупнейший порт Германии Гамбург. Глядя на океанские корабли, уходящие в дальние рейсы, он промолвил: это другой мир, новый мир!Вот же, говорит Сталин, ключ к Бисмарку. После чего заметил: «У вас там еще говорится про Орлова и Шувалова “русский друг Бисмарка” — не надо. Кто знает русских друзей Бисмарка? Кто знает о самом Бисмарке даже среди членов ЦК? — говорит Сталин уже погромче, и, обернувшись к Молотову, — а среди членов Советского правительства кто-то знает Бисмарка?»
Уже было ясно, что статью надо переделывать, хотя тираж отпечатан. Сигнальный экземпляр в переплете, на нем цена. Вдруг Сталин говорит Юдину: «А вы что молчите, товарищ Юдин?» Тот ему: «Я зав. ОГИЗом». — «Это я знаю, вы им лучше не заведуйте». Сталин ему, сердится: «Вы там что, мылом торгуете? Почему такая высокая цена на книгу? Снизить!»
Из выхода мемуаров Бисмарка сделали общесоюзное событие. Об этом есть донесение посла Шуленбурга. Все газеты дали рецензию, и ни одной газете (включая «Правду»!) не разрешалось печатать рецензии без личной визы Ерусалимского. Только он теперь знал, что хочет Сталин!
По многим признакам я ощущал 1940 год как роковой и что мы в СССР переступили рубеж, где нас что-то подстерегает. Я понимаю, как Сталин допустил, чтобы у наших вооруженных сил не было не только оборонительной концепции — что даже плана обороны не существовало.
Сталин никому не позволял ничем распорядиться и не делился тайными ходами мысли. Сам же попал в вилку-ловушку двух версий, которые никак не мог согласовать. Гитлер ему намеренно подбрасывал поводы для тревог — это о них Сталин сказал Ерусалимскому «пусть попробуют»; заодно то был добавочный инструктаж Молотову перед поездкой в Берлин. Молотов ведь очень жестко с Гитлером говорил, а потом Сталин уступил по всем пунктам. Думаю, после финской войны и падения Европы, чувствуя неготовность к войне, Сталин пытался скрыть слабость за жесткостью требований.
В тактических целях он создавал иллюзию могущества и мало-помалу сам поверил в нее. Но то была стратегическая ловушка. Либо разделить Мир с Гитлером, пойдя дальше пакта 1939-го, вплоть до выхода к Персидскому заливу (зачем вам какая-то Румыния — Молотову говорили в Берлине — берите Индию!). Либо, помедлив и словчив, изготовиться нанести Германии удар первым.
Скрывая все от Молотова и других, Сталин не догадывался, что Гитлер читает его тайные мысли!
131. Гитлер, раскусивший сталинскую игру
— Конечно, ужасной ошибкой было разоружение старых границ. С военной точки зрения следовало оставить все эти знаменитые УОРы, границу 1939 года, которая была превосходно укреплена, и за ней держать основную массу войск. Выдвинутые части использовать путем маневров — удар-отступление, удар-отступление, не втягивая в затяжные бои. И, насадив армию на старую границу, задержать немецкое наступление. Но ведь вообще не было оборонительного плана! Зато, когда Шапошников предложил перенести базы снабжения на Волгу, Мехлис сказал: вы, я вижу, собрались воевать на советской территории? И Сталин эти глупости слушал. Посчитал, что раз Гитлер все ему поотдавал на востоке, он и дальше будет отдавать, а когда на западе встретит сопротивление, Сталин развернется сам и ударит.
Гениальная была бы игра в принципе! Если б только Гитлер не раскусил Сталина и не видел его игру насквозь уже с лета 1940-го. Этой игрой Сталин тогда сам подсказал ему идею «Барбароссы». Здесь тоже свой диалог судеб.
Часть 9. Война и возвращение с войны
132. Гроссман — о комиссарах. Эренбург как советский спаситель
— Прекрасно помню, как Гроссман мне сказал: теперь комиссары пойдут на слом, но 1941 год без комиссара нами был бы проигран.