Третьего тысячелетия не будет. Русская история игры с человечеством
Шрифт:
156. Случай Юрия Трифонова. «Дом на набережной» — прошлое, с которого совлечена его святость
— Что я мог бы сказать в отношении этого семидесятилетнего прошлого?
У Юрия Трифонова его «Дом на набережной» — это дом мертвых при жизни, которым еще предстоит быть убитыми. Вместе с тем автор не находит сегодня в жизни других единокровных ему людей. Эти же — самоубийцы, готовящие свое собственное убийство. Прошлая жизнь во всех проявлениях принадлежит человеку и людям. Не может быть, чтоб прошлое как сфера жизни принадлежало Лубянке или Институту российской истории! Нет, такого не будет больше. И отношение к случившемуся с нами в прошлом стучится сегодня.
Мы ушли от апологетики, поменяли знаки и переворачиваем картину. Но что вышло? Демонстируемая этим власть
Человек не догадывается о разнообразии человеческих поведений, включая свое. Он не доверяет сложности, не признает актов милосердия. Высокие поступки духовной солидарности — все, чем была в советском мире поддержка человека человеком, — как малозначимые, ушли из картины. Но ведь это было! Без этого советские люди не жили, и не выжили бы. Без этого неосуществим был даже сам советский тоталитаризм! Когда Шаламов, бессмертный Варлам Шаламов, говорит в «Колымских рассказах» о том, что в лагере человеком нельзя остаться, он опровергает это, собой и своей книгой.
Вот страшная вещь — уничтожение более двух миллионов евреев на оккупированных немцами территориях СССР. Оно осуществлялось не только немцами, были местные пособники — что сделано, чтобы мы свой печальный опыт осмыслили? Почти ничего. А что сделано, чтоб отметить акты спасения — редкие и немногочисленные подвиги спасения евреев советскими людьми, рисковавшими при этом жизнью? Ничего вообще.
Речь не о том, что стало много чернухи, давайте окропим ее розовой водицей «духовности». Это никого не возвысит и не питает. Питают картины человеческих действий и помыслов, необычайное разнообразие микропоступков, в которых заключена обыденная жизнь. Надо позволить себе заглянуть в тайну того, как мы жили в таких обстоятельствах и в чем оставались людьми. Как выживал и развился в этих обстоятельствах интеллект, высокая наука, что требовало драгоценных усилий. Не исследовать всего этого — значит поощрять в себе человека-убийцу! Толкать советского человека к тому, чтобы он убивал и убивал еще, ища расплаты за «проклятое советское прошлое».
Дом на набережной опустел, а наши дома полны людей, и между ними есть связь. Связь между тем, как мы относимся к прошлому, не исключая оттуда никого в роли действующих лиц, — с тем, как относимся друг к другу. Пиная прошлое, мы в окружающих встретим лишь злобных ненавистников. Человек, поправший прошлое, зарабатывающий на его оплевывании, опасен для соседей по дому и по жизни. И он уже незримо, флюидами готовится стать убийцей.
157. «Россия, которую мы потеряли» и другие тренировки ненависти
— Людям нашей цивилизации свойственна такая занимательная, трагичная, такая неотъемлемая от нас игра — восстанавливать мертвые репутации. Люди любят погибшие репутации, любят забытые упущенные идеи. И это входит в статус человеческого существа. Нам жаль этих людей, они нас занимают, они часть нашего «я». Таков статус движения внутри культуры, без этого мысль недотягивается до реальности.
Впрочем, это предполагает запас необходимого времени последействия в человеческой мысли. Вопрос в том, не исчерпался ли ресурс времени, не отнято ли у нас это свойство? Не погубил ли его ХХ век? Не оказывается ли, что, приобщаясь к судьбе и оттенкам мысли Платона, мы сами уже не меняемся — поздно! Глядя на все такое, человек моего типа ощущает обиду: неужели тебе нечем ответить им, справиться с этими? А может, и не надо справляться?
— Московская публика заигралась в отложенную контрреволюцию. В своих фантазиях они убедили друг друга, что сегодня переигрывают 1917 год и революцию Ленина.
— Давай поймем друг друга в тесном кругу желающих друг друга понять. Однажды событийная волна подвигнет нескольких из нашей среды на то, чтобы начать действовать, влияя как-то другим способом.
Но это не так просто в отношении к антисоветской наглости.
Наглость построена на известном рецепте — о лжи, достаточно невероятной, чтобы ее приняли за правду. Говорухин действует наугад. Фильм не останавливается перед прямой ложью. Зато он обладает техникой воздействия на вегетативную нервную систему, в обход коры больших полушарий. Вегетативная нервная система, в свою очередь, обладает ресурсом эмоциональной памяти. Образ задерживается в ней, претворяясь в рефлекс отношения. Рефлекс в данном случае один — ненависть. В чем сообщение фильма?Оказывается, тебя, зрителя, хотели убить, растерзать. И есть люди, которые несут в себе это нацеленное на тебя намерение — убивать. Собственно, тема «России, которую мы потеряли» не развернута, если не считать перечня деликатесов, которыми торговали в питерском Елисееве. Грубые, наглые, но очень эффективные приемы воздействия на вегетативную нервную систему.
Я разгадал его технологию вызывания ненависти. Тебе показывают полумертвого Ленина, с обесчеловеченным лицом, затем его записку 1922 года о том, что «мы никогда не откажемся от террора». Возникает отталкивающий облик живого трупа, который еще и требует смерти других. Он отпечатывается в вегетативной системе и творит реакцию ненависти. А мелкие обманы либералов, какие у нас в ходу нерезультативны, и подпитывают Говорухина. Чем отвечать на такое воздействие, на такое свинство в обход коры больших полушарий?
— Но Говорухин эффективен. Твоя альтернатива ему в чем?
— Рассмотреть, как люди разных станов, лагерей, меняющиеся люди, шедшие навстречу друг к другу, но так и не встретившиеся, — как они вместе изготовляли смерть. Как и зачем втягивались в действия, развязка и внутренняя мотивация которых непременно вели к вычеркиванию человеческого существования. Разглядеть все это. Распознать, что происходит, как это происходит, почему происходит?
Разве я слишком абстрактен, когда, ссылаясь на Гераклита, пытаюсь рисовать картину сложных движений мысли, которая сочетала падение и движение к смерти с восхождением к первоначалу? Сложный ход, где всегда возможен разрыв двух движений. Никто из новых деятелей от этого не огражден.
158. Советские люди — народ наследников падших
— Произошло событие 14 декабря 1825 года — и мы зовем декабристами людей, которые шли к нему. Но ведь это не их событие, оно было навязано обстоятельствами. В это не свое событие они многих вовлекли, в том числе обманом; многих погубили. В документах следствия, написанных ими, я ищу следы того — иного, несостоявшегося их «своего» события. «В железах» они переживали поражение как свое падение, и то, как они переживают его, стало другой Россией. Есть понятие «декабристов без декабря» — Грибоедов, Вяземский, кто-то еще, но уже Гоголя в ряд не поставить — какой из Гоголя декабрист? А не будь события 14 декабря и опустевшей вслед за ним сцены, разве увидел бы гений Гоголя страшные морды действительности, предстал бы ему фантазм жизни, способный, как ему верилось, высечь в душах новую надежду? Нет!
Мы больше не учимся так воспринимать пережитое. Мы не только соответственны или совиновны — мы народ наследников падших. Высокая честь быть наследником падения людей, переживших такое. Я сам из тех, кто стал жертвами ими добытого. И письмо Бухарина Сталину, которое все вправе рассматривать банально, как капитуляцию, является для меня актом вызволения человека. Комментируя письмо, я отчасти чувствовал себя Бухариным сам и смею сказать — не уверен, что смог бы достойно выйти из его положения, не потеряв дар речи. А ведь он еще написал на Лубянке роман и философский трактат.
Но я и Сталиным себя отчасти ощущал при этом. Не «объективности ради», а потому, что иначе не мог. Иначе я был бы лгуном, гостем в человеческой трагедии, интересующимся, чем кончилась пьеса.
159. Эффект Варлама Шаламова. Лагерный человек пересоздаваем
— Человек пересоздаваем. Может быть, это самая коренная, самая глубинная черта XX века. Обставленный страхом и ужасами, человек возвращает себя с помощью пересоздания прошлого.