Третий брак бедной Лизы

– Я знаю, почему ты захотела устроить свадьбу здесь, в доме родителей – шепнул ей Тихон.

– И почему же? – улыбнулась Лиза.

– Это какой-то волшебный дом. Как будто из девятнадцатого века.

– Это мама молодец! Она выучила этот вальс к нашей свадьбе, он такой трогательный…

И действительно, музыка, под которую они танцевали, была нежной и трепетной. Гости под пристальными взглядами Чердынцевых-предков, которые смотрели на них со старых фотографий, старались не прослезиться и не расчувствоваться. Элалия Павловна, уловив настроение присутствующих, вдруг неожиданно лихой музыкальной фразой закруглила вальс и тут же заиграла старую польку. И от этой мелодии, такой простой и бодрой, ноги сами пошли в пляс, и вот уже все – и ровесники молодоженов, и пожилые гости выделывали коленца, а Элалия Павловна все убыстряла и убыстряла темп…

– Потрясающе! – воскликнул Тихон. Они с Лизой ехали домой.

– Ты о чем?

– О нашей свадьбе. О вальсе, кадрили, игре в фанты и жмурки. И твоя мать – как она играет, поет! И слушать ее так интересно. Как она смогла всех увлечь! Ни у кого, я думаю, такой свадьбы не было.

– Ну почему же, – возразила Лиза.

– У кого? – Тихон с подозрением посмотрел на нее.

– У наших прабабушек.

Лиза прижалась к мужу и устало закрыла глаза. Она сейчас очень гордилась своей семьей и особенно матерью. «Да, мама не будет печь пироги, не станет резать салат и обсуждать детские болезни. Но любому собранию она придаст блеск и… что-то наше, особое, свойственное только Чердынцевым».

Последующие после свадьбы месяцы понеслись вихрем – переезд, уборки, Ксения, которая не желала смириться с тем, что ее любимая подружка осталась на другом конце города, привыкание к новым стенам и режиму…

Лиза, которая второй раз проявила характер и отказалась брать фамилию мужа, во многих вещах шла на уступки – ей казалось, что процесс привыкания дочери и Тихона произойдет быстрее, если не будет мелких ссор. Но неожиданной проблемой оказалась каждодневная реальность – так получилось, что они с Ксенией вынуждены были полностью подчиниться укладу, заведенному Тихоном. Подъем для всех без исключения был в восемь часов. Даже если Ксения не шла в школу, ее поднимали рано утром. Робкие попытки Лизы объяснить мужу, что ребенок не высыпается, приводили к долгим обсуждениям неправильных методов воспитания. Кстати, «отбой» был не позднее десяти. Лиза, которая привыкла в это самое время возиться с дочерью, читать ей книжки, играть, просто валяться вместе с ней в постели и петь песни, вынуждена была гасить свет и оставлять Ксюшу одну. В противном случае Тихон хмурился, стучал дверьми и намекал, что он хочет спать.

– Послушай, Тиша, – ласкалась к нему Лиза, – ты должен понять, что мы привыкли жить иначе и, даже если твой режим полезен для здоровья, сразу перестроиться сложно. Особенно ребенку. Она скучает по своим подружкам, она тебя стесняется. Да и боится иногда!

– Ну, то, что она боится, – это ты виновата. Ты для нее добрая, а я – злой и требовательный. А если бы ты объяснила, что я прав, то не боялась бы.

– Ты совсем не понимаешь психологии детей. Они не взрослые, их «строить» нельзя, – пыталась объяснить Лиза и приходила в отчаяние – ей было жаль дочь и ужасно не хотелось ссориться с мужем. Тем более была еще одна тема, которую и трогать-то страшно было.

– Послушай, – как-то сказал Тихон, когда они ехали в машине на работу, – ты всегда так готовишь?

– А как я готовлю?

– Ну, жареное, острое, много сладкого…

– Ну, так я же не так часто это делаю!

– Вообще не нужно! Ты же педиатр, врач, ты должна знать, что все это очень вредно. Я давно отказался от подобных вещей.

– Хорошо, я постараюсь… – Лиза насупилась. Она любила затеять печь пироги где-нибудь за полночь, когда дочка спала. Это занятие было для Лизы чем-то вроде доброго домашнего волшебства. А утром на большом ярком блюдце Ксению ждала замысловатая плюшка или сахарное печенье в виде букв. Вообще Лиза готовить не очень любила и делала это по настроению, используя кулинарию как способ заняться творчеством. Но в доме у Тихона надо было подстраиваться под заведенный режим. Какое может быть настроение, если у тебя в восемь подъем, а в десять отбой. «Вот они, ключевые слова – «в доме у Тихона»! – однажды вдруг подумала Лиза. Это не трогай, туда не переставляй, здесь не надо вешать, а тут должно быть свободно. Нет, я его понимаю, он достаточно долго прожил один, но мне, например, очень неуютно! Да и Ксения превращается в забитого ребенка. Она, прежде чем что-то сделать или сказать, мнется, стесняется…»

– Тихон, я сегодня буду уборку делать, останусь дома, на работе вроде ничего срочного… – как-то сказала Лиза.

– То есть как это – будешь уборку делать? – поперхнулся чаем Тихон.

– Обычно. Как делают – пылесосом, тряпкой. А что?

– Нет, ничего, а на работе у тебя все нормально, там ведь новые документы должны прийти?

– Нормально. Они уже пришли, их уже перевели. Не волнуйся. – Лиза усмехнулась. Этот ее переход из лаборатории в фирму мужа был самой настоящей «школой мужания». Во-первых, ее приняли в штыки, тихим таким саботажем, преодолеть который, не жалуясь, стало делом чести. Во-вторых, она поняла, что муж человек требовательный, особенно к «своим». Замечания во всеуслышание, строгий тон и вид, будто именно Лиза провинилась, были обычным делом. В то же самое время с остальными сотрудниками он был весел и благодушен. «Это и понятно, чтобы не заподозрили в необъективности и предвзятости. Чтобы не думали, что я пришла сюда просто просиживать дырку в кресле». Лиза с готовностью оправдывала такое поведение Тихона. И принялась завоевывать авторитет.

– Думаю, не стоит. В выходные сделаем… – помявшись, произнес муж.

– Я не хочу в выходные. Я хочу сегодня, тем более у меня свободный день. – В голосе Лизы появилось не свойственное ей раздражение.

– Мало ли, мне так неудобно, – закончил разговор Тихон. И вот перед этим «мне так неудобно» Лиза спасовала. На это «мне так неудобно» деликатная натура Лизы не смогла возразить. Она только молча выпила кофе и стала складывать чашки в посудомоечную машину. По дороге на работу Тихон уже шутил, заигрывал с Лизой, планировал поход в ресторан.

– Муся! – Когда они были вдвоем, Лиза превращалась в Мусю. – Как ты смотришь на новое платье?

– На какое?

– Ну, вот то, синее, узкое?

– С чего это вдруг?

– Я хочу тебе сделать подарок. – Тихон улыбался.

– Тиша, подожди, я хотела сегодня убрать дом, разобрать вещи, заняться тем, чем занимаются в одиночестве почти все женщины. Объясни мне, почему ты против этого?

Муж тут же нахмурился – улыбку как ветром сдуло.

– Нет, ты объясни мне, и я больше не буду приставать с этим вопросом.

– Не хочу я ничего объяснять. Убирать будем вместе в выходные.

Когда Лиза поделилась своим недоумением с Элалией Павловной, та воскликнула:

– Какой молодец! А тебе я удивляюсь.

– Почему?

– Потому что ты, врач, ратуешь за отсутствие режима и неполезную еду, а твой муж старается вести нормальную здоровую жизнь.

– Я не ратую, я только иногда хочу устраивать праздники. А что ты скажешь относительно уборки? – полюбопытствовала Лиза.

– Что здесь можно сказать – только завидую тебе. Нашего папу надо упрашивать, чтобы он помог убрать квартиру. А Тихон пытается разделить домашние хлопоты пополам.

Лиза замолчала – все было так. Формально все было так. И режим нужен семье, и уборку лучше делать вдвоем. Но почему тогда у нее такое ощущение, что она в гостях. Почему она ведет себя в этой красивой и просторной квартире как человек, зашедший сюда на минуту и опасающийся, что стеснит хозяина? Почему у нее на лице вечно вежливая улыбка, почему она трет пол на кухне каждый день, словно горничная, желающая понравиться хозяину? Откуда это заискивание: «Ксюша, давай быстрее чай допивай, уже скоро десять, нам завтра на работу». Говоря это, Лиза смотрит не на дочь, а на мужа, пытаясь проследить его реакцию. Напряжение ее отпускает только в спальне, когда они остаются одни и гаснет свет. В этот момент она сбрасывает с себя груз старательности, груз миротворчества и дипломатического лавирования. В этот момент она понимает, как устала от бесконечной слежки – Ксюша не положила на место игрушку, книжку, портфель. Ксюша оставила крошки, грязное блюдце и ложку положила на скатерть. И вот уже Тихон морщится, хмурится, но вместо того, чтобы сделать спокойно замечание, шумно встает из-за стола, уходит в свою комнату, а дочка краснеет, бледнеет и, того гляди, заплачет.

– Послушай, я так устала! – говорит она мужу в ночи.

– Отчего ты устала?! – удивляется он. – На работе мы допоздна не сидим, ужинаю я немного. Ты знаешь, я неприхотлив…

Лиза слушает его точно с таким же чувством, с которым слушала маму, – да, формально Тихон прав. Ничего особенного она не делает – на работе спину не гнет, борщи кастрюлями не варит, картошку тоннами не чистит. Но сил под вечер у нее нет, и когда в спальне муж начинает ее гладить по спине, целовать в шею, обнимать, она уворачивается, пытаясь объяснить, что близости ей не хочется. Муж в ответ внезапно зажигает маленький ночник, садится на постели и задает неприятные вопросы. Тон у него обиженный, слова несправедливые. Лиза смотрит на него, как на большого ребенка, пересиливает себя, и случается то, что раньше если и не приносило острого удовольствия, то хотя бы дарило радость. Теперь же это стало уступкой капризному человеку.