Третий рейх изнутри. Воспоминания рейхсминистра военной промышленности. 1930–1945

Во время телефонных переговоров Геббельс отправлял меня в соседнюю комнату. Может, и меня он подозревал? Во всяком случае, он даже не пытался скрыть недоверие ко мне. Возможно, он вовсе не нуждался в моей поддержке, а просто хотел проследить за мной. От попавшего под подозрение Штауффенберга все нити вели к его начальнику Фромму, и Геббельс, видимо, вспомнил о моей дружбе с Фроммом, которого давно называл «врагом партии».

Я тоже вспомнил о Фромме. Когда Геббельс в очередной раз выставил меня из кабинета, я позвонил на коммутатор штаба резервной армии на Бендлерштрассе и попросил соединить меня с Фроммом, надеясь от него узнать хоть что– нибудь.

– Генерал Фромм занят, – ответили мне.

Я тогда не знал, что Фромм изолирован в одном из помещений штаба.

– Тогда свяжите меня с его адъютантом, – попросил я.

Мне сказали, что по номеру адъютанта никто не отвечает.

– Тогда, пожалуйста, с генералом Ольбрихтом.

Ольбрихт подошел к телефону незамедлительно.

– Что происходит, генерал? – спросил я шутливым тоном, как было принято между нами и помогало в самых трудных ситуациях. – У меня дел по горло, а солдаты не выпускают меня из кабинета Геббельса.

– Простите, Шпеер. В вашем случае это ошибка. Я сейчас же все исправлю.

Ольбрихт повесил трубку прежде, чем я успел задать еще хоть один вопрос. Я не стал рассказывать Геббельсу об этом разговоре. Его тон и содержание намекали на полное взаимопонимание между мной и Ольбрихтом, что могло еще больше разжечь подозрения Геббельса.

Вдруг в комнату, где я ждал, вошел Шах, заместитель гауляйтера Берлина. С ним только что связался некий Хаген и заявил, что майор Ремер, командир батальона, оцепившего правительственный квартал, – стойкий национал– социалист. Геббельс тут же предложил пригласить Ремера, а узнав о согласии Ремера на переговоры, позволил мне вернуться в кабинет. Геббельс не сомневался, что сможет убедить Ремера перейти на нашу сторону, и попросил меня присутствовать при разговоре. Геббельс также сказал, что Гитлер проинформирован и готов в любой момент лично поговорить с майором по телефону.

Вошел майор Ремер. Геббельс ничем не выдал своего волнения. Он явно понимал, что от него сейчас зависит все: и исход путча, и его собственная судьба.

Геббельс напомнил майору о присяге. Ремер ответил, что действительно присягал на верность фюреру и партии, но ведь Гитлер мертв, и теперь он должен подчиняться своему командиру – генерал-майору фон Хаазе. Геббельс взволнованно воскликнул: «Фюрер жив!» Ремер явно растерялся, и Геббельс добавил: «Он жив. Я разговаривал с ним несколько минут назад. Этот военный переворот затеяла клика амбициозных генералов. Гнусное преступление! Гнуснейшее в истории!»

Весть о том, что Гитлер жив, явно принесла огромное облегчение молодому майору, озадаченному странным приказом оцепить правительственный квартал. Приободренный, но до конца не поверивший Геббельсу, он выжидающе смотрел на нас. Геббельс стал убеждать Ремера в том, что в этот решающий час на его плечах лежит огромная ответственность перед историей. Очень редко судьба предоставляет одному человеку такой шанс, и только от него, Ремера, зависит, воспользуется он этим шансом или упустит его.

По лицу Ремера стало ясно, что победа уже на стороне Геббельса, но министр пропаганды не остановился на достигнутом и предъявил главный козырь: «Я собираюсь позвонить Гитлеру, и вы тоже можете поговорить с ним. Фюрер вправе отдать вам приказ, отменяющий приказы вашего генерала, не так ли?» – с сарказмом уточнил Геббельс и соединился с Растенбургом.

У коммутатора министерства пропаганды была прямая связь со Ставкой фюрера. Через пару секунд Гитлер подошел к телефону. Обрисовав в нескольких словах ситуацию, Геббельс передал трубку майору. Ремер сразу же узнал голос Гитлера и невольно вытянулся по стойке «смирно». Мы слышали лишь неоднократно повторяемые им слова: «Слушаюсь, мой фюрер… Слушаюсь!»

Затем Геббельс снова взял трубку, и Гитлер сказал ему, что все улажено. Майор получил полномочия на проведение всех мер военного характера в Берлине вместо генерала Хаазе и должен подчиняться любым приказам Геббельса.

Мятеж захлебнулся, но еще не был полностью подавлен, когда в семь часов того же вечера Геббельс объявил по радио, что на Гитлера было совершено покушение, однако фюрер жив и уже вернулся к работе. Геббельс просто поспешил воспользоваться техническим достижением, которым заговорщики пренебрегли с такими катастрофическими для себя последствиями.

Пожалуй, уверенность Геббельса была преждевременной. Мы снова оказались на краю пропасти, когда вскоре стало известно, что танковая бригада, остановившаяся на Фербеллинерплац, отказывается выполнять приказы Ремера. Командир бригады заявил Ремеру, что подчиняется только своему командующему, генералу Гудериану, и с военной краткостью предупредил: «За неповиновение – расстрел». Боевая мощь танкистов настолько превосходила силы батальона Ремера, что следующие час или два наша судьба висела на волоске.

В общей неразберихе никто не взялся бы с уверенностью утверждать, кому подчиняется танковая бригада – мятежникам или правительству. И Геббельс, и Ремер считали маловероятной возможность причастности Гудериана к заговору [270] . Я был хорошо знаком с командиром бригады полковником Болбринкером и попытался связаться с ним по телефону. Ответ полковника оказался утешительным: танки пришли подавить мятеж.

Тем временем в саду особняка Геббельса собралось около полторы сотни солдат, в основном пожилых, берлинского караульного батальона. Прежде чем обратиться к ним с речью, министр заметил: «Если мне удастся переубедить их, мы победили. Смотрите, как я это сделаю!» Тем временем наступила ночь, только свет из открытой двери особняка падал в сад. Солдаты слушали Геббельса с величайшим вниманием, хотя в общем-то речь его была обычным набором пустых, напыщенных фраз. Однако министр производил впечатление необычайно уверенного человека, победителя. Я видел, как потрясены словами Геббельса собравшиеся вокруг него люди. Он не приказывал и не угрожал, он призывал сохранить верность родине и фюреру.

270

Этот вывод можно сделать из доклада Ремера, представленного два дня спустя.

Около одиннадцати часов вечера в комнату, отведенную мне Геббельсом, вошел полковник Болбринкер. Как он сказал, заговорщики уже арестованы на Бендлерштрассе, и Фромм собирается без отлагательств предать их военному суду. Я сразу же понял, что подобный поступок навлечет серьезные подозрения на самого Фромма. Более того, я считал, что только Гитлер должен решать, как поступить с заговорщиками. В начале первого ночи я – вместе с Болбринкером и Ремером – поспешно выехал на Бендлерштрассе, надеясь предотвратить казни. На фоне затемненного Берлина освещенный прожекторами штаб на Бендлерштрассе казался таким же нереальным, как декорации в киностудии. Длинные, острые тени еще больше усиливали жуткое впечатление.

На Тиргартенштрассе перед поворотом на Бендлерштрассе офицер СС приказал мне остановиться у обочины. Я с трудом узнал в стоявших под деревьями в окружении многочисленных подчиненных шефа гестапо Кальтенбруннера и Скорцени – человека, освободившего Муссолини. Их едва вырисовывавшиеся во мраке темные фигуры казались призраками. Когда мы поздоровались, ни один не ответил четким военным приветствием, не щелкнул каблуками. Было очень тихо. Если кто и переговаривался, то приглушенно, словно на похоронах. Я объяснил Кальтенбруннеру, что хочу удержать Фромма от расправы над заговорщиками. Я полагал, что Кальтенбруннер и Скорцени начнут осыпать проклятиями армию, свою вечную соперницу, или торжествовать по поводу ее морального поражения, но оба весьма безразлично ответили, что все происходящее – дело армейских: «Мы не хотим и не будем вмешиваться. Да и трибунал, скорее всего, уже состоялся».

Кальтенбруннер сообщил мне, что ни одно подразделение СС не будет использоваться при подавлении мятежа и исполнении приговоров судов. Он даже запретил своим людям входить в здание штаба, поскольку любое вмешательство СС, несомненно, вызвало бы новые трения с армией и усилило бы и без того существующее напряжение в их отношениях. Однако этим благим тактическим соображениям не суждена была долгая жизнь. Не прошло и нескольких часов, как различные структуры СС развернули охоту на армейских офицеров, заподозренных в причастности к заговору.