Три короба правды, или Дочь уксусника

— Какой еще нищенки? — спросил Вощинин.

— Которая у выгребной ямы живет. Раньше-то она в полюбовницах у господина сеньора была, а потом, как отставку получила, в полицию, видать, агентом нанялась, и за сеньором следить была от директора приставлена. Только вот она от дерьма выгребного тифозную горячку подхватила, и в больнице умом тронулась. Теперь ничего не помнит, даже как ее самую зовут.

— Что случилось с моей любовницей? — переспросил бразилец, который мало понял из разговора.

— С ума сошла ваша полюбовница, — махнул рукой дворник.

— Два дня назад?

— Почему два дня? Она уже давно чокнутая.

— Это она разодрала ему голову… — пробормотал д’Абреу. — Какой ужасной опасности я избежал…

— Это вы о чем, господин посол? — спросил Путилин.

— Она ведь могла меня убить!

— Могла, — согласился дворник. — Мы ядами из ее сундука крыс в доме травили — мерли как мухи.

— И что нам делать, Иван Дмитриевич? — спросил растерявшийся Вощинин.

— Приказать городовым двери в их квартиру взломать?

— Там их все равно нет, — сказал Путилин. — И сюда они больше не явятся. Давайте-ка мы квартиру опечатаем и запрос направим директору Департамента, действительно ли такие типы действовали от его имени. Однако я уверен, что таких в Департаменте не знают. Надо послать людей в другие посольства, предупредить, чтобы были настороже. Мне кажется, что я их раскусил. Они метят выше, гораздо выше, чем я раньше думал. Их цель — перессорить великие державы с Россией, выкрадывая дипломатические бумаги и продавая их другим таким же авантюристам, а когда дело дойдет до войны, передать наше новейшее оружие врагам России и тем самым донельзя ослабить ее.

— Э-э-э! — осторожно произнес чиновник министерства иностранных дел.

— Мне кажется, что вы, ваше превосходительство, несколько преувеличиваете значение наших отношений с Бразилией для военной ситуации в Европе. Да и винтовка господина Мосина не может играть такую решающую роль в будущих сражениях.

— Это только ботва от морквы, — сказал Путилин. — А сама морква во тьме общественного неведения зреет на кислых полюстровских водах… И когда ее явят, мир содрогнется!

— Вы о чем, Иван Дмитриевич?! — испуганно дернул Путилина за рукав воздетой к потолку руки Вощинин.

— Помните, я говорил вам про одного отпрыска? Ждет Россию великая смута и новый самозванец! И снова поляки возьмут верх над православным людом, и много крови прольется, прежде чем народится новый князь Пожарский!

7 января 1893 года, четверг

* * *

— Ну что, Карп, нет каких сведений от Секеринского про двух наших молодцов? — спросил Черевин, садясь на кровати и принимая от денщика стакан с капустным рассолом.

— Исчезли, как в прорубь канули, — ответствовал Карп. — Приезжал утром посыльный из Охранного, говорит, никаких следов нету.

— Как бы в самом деле их под лед не спустили. Вон, к водосвятию сколько прорубей понаделали!

— Оно, конечно, так, Петр Александрович, — согласился денщик, забирая стакан обратно. — Два дня уж как исчезли. Только таких разве утопишь! Они ж как заговоренные, в одну прорубь их кинешь, а они из другой уже лезут. Да и в святой воде разве ж кто утонет?

— Грешники великие, например.

— Кстати, там к вам барышня какая-то заявилась, некая Варвара Алексеевна Мартынова.

— Подавай портки.

Черевин быстро облачился, сполоснул под умывальником лицо и вышел в гостиную.

— Чем обязан, сударыня? — спросил он и тут узнал в посетительнице барышню, крутившуюся вокруг Фаберовского в театре. — Вы знаете что-нибудь о них? Только, пожалуйста, без рыданий. Скажите мне внятно, громко: я после Борков плохо слышу. Когда вы последний раз видели их?

— Вчера утром, — всхлипывая, ответила Варенька и вскочила с дивана.

— Садитесь, садитесь, — Черевин сел на стул напротив. — Карп, подай нам с барышней чаю с коньяком и лимоном. Значит, вчера утром они были еще живы? Опа! Карп, плюнь на чай, неси нюхательную соль! Барышня в обморок хлопнулась.

Вдвоем они уложили Вареньку на диване и привели в чувство.

— Уж не влюблены ли вы в какого-нибудь из моих молодцов? — спросил Черевин, который обрел некоторую надежду на то, что его агенты живы. — В господина Владимирова, например? Я и сам в него влюблен отчасти.

— Мне господин губернатор не понравился, — ответила Варенька слабым голосом. — Он у нас все колбаски съел и мою подругу очкастой мумлей назвал. У нее сейчас руки отнялись после ночи, проведенной с ним. Она его всю ночь газетой обмахивала.

— Так вы, значит, в господина Фаберовского влюблены-с?

— Господин губернатор…

— Будет вам уже, барышня! Какой он, к черту, губернатор!

— Господин Владимиров привез его к нам на квартиру раненного, в горячке, мы еле его выходили. Они очень опасались, что заговорщики захотят добить их.

— Они что, не могли кого-нибудь отправить ко мне?

— А вы разве не получили от них записку? Соломон должен был принести ее еще позавчера.

— Что еще за Соломон? Сам он где сейчас?

— Не знаю. Он ушел позавчера и больше не приходил. Он студент Медико-Хирургической академии. Соломон Шамович Варшавчик. Неужели его тоже убили?

— Г-н Варшавчик, небось, ваш бывший жених? Которого мы с Ширинкиным в театре допрашивали? Хотел бы я знать, кому он эту записку вместо меня передал. Если заговорщикам, то господин Фаберовский вместе с губернатором имеют все шансы действительно оказаться где-нибудь в проруби. Увидитесь с ним по весне, когда полиция вас на опознание вызовет. Карп, соль!

Пока денщик выводил опять Вареньку из обморочного состояния, Черевин нервно расхаживал по гостиной и пытался думать. Голову ломило с похмелья, но надо было действовать. Он телефонировал в дворцовое управление и велел прислать за ним сани.

— Что мне делать, Ваше превосходительство? — спросила Варенька, увидев, что Карп помогает генералу надеть шинель.

— Можете поехать со мной. Карп, телефонируешь полковнику Секеринскому, пусть едет прямо на Большую Конюшенную, ждет меня там в кондитерской Вебера. И пусть отправит людей за Соломоном Варшавчиком в МедикоХирургическую академию, и тоже его на Конюшенную.