Тридцать ночей

Я пристально смотрела на него, ошарашено, до тех пор, пока перед моим лицом не махнула рука, приводя меня в чувства.

— Как ты это сделал? — всхлипнула я. — Ты просто-напросто процитировал абзац со страницы 879, но ни при каких обстоятельствах ты не мог прочитать так много. Ты читал это раньше?

— Нет.

Я задумалась о моём жизненном опыте с ним, и неожиданно всё сошлось.

— У тебя фотографическая память, не так ли?

Он склонил голову на бок.

— Не совсем.

На мгновение всё выглядело так, словно он не собирался вдаваться в подробности, но затем он нахмурился, будто принимал решение. Он провёл рукой по опоре полки, глядя на меня.

— Я обладаю одним из типов эйдетической памяти, Элиза.

Что?

— Ты серьёзно? Я думала, что эйдетическая память это миф, — справилась я, вспоминая, как моего профессора по психологии познания досаждало, что люди злоупотребляют термином "тотальная память".

— Истинная эйдетическая память вполне может быть и мифом. Память не изучена в полной мере. Именно поэтому я и сказал, что у меня один из её типов.

Он дружелюбно улыбнулся. Очевидно, раньше он часто сталкивался со скептицизмом.

— Ты мне объяснишь? Как это работает? — изумлялась я, задаваясь вопросом "а мог ли он позволить мне провести сканирование его черепа на установке МТР Рида, чтобы я смогла заглянуть внутрь".

— Ну, это шире, чем фотографическая память. Я помню не только то, что читаю и вижу, но и то, что слышу, вкушаю, испытываю, чувствую — полный спектр восприятия. После того, как я почувствую что-то, каждый раз, когда я думаю об этом, я вновь испытываю совершенно ясно ту же гамму чувств и реакций. Это относится не только к эмоциональным переживаниям, но и к мирским, — он усмехнулся, нет никаких сомнений, что моя челюсть выпала и убежала в отдел нейробиологии.

— Именно так ты узнал, что я женщина с картины, и что картину нарисовал Хавьер! Ты абсолютно точно помнил изгиб моей шеи, да ещё и пятна краски на нём, верно?

Он улыбнулся.

— Да. Таковы очевидные детали. Взгляд. Звук. Аромат столистной розы. Поэтому я могу играть на фортепьяно, даже не глядя. Поэтому могу произнести слова точно так же как ты или даже Флеминг, — он перешёл на прекрасный манчестеровский акцент. — Поэтому я не делаю фотографий или записей.

— Как насчёт неявных деталей? Расскажешь ли ты мне немного больше, пожалуйста? — бесстыдно умоляла я с зарождающимся ужасом, что только что потеряла всякую надежду когда-либо испытывать потребность в другом мужчине.

Он усмехнулся и взял мою руку, направившись назад в Пурпурную комнату. Флеминга не было нигде видно.

— Вот пример, который ты сможешь понять. Ты сказала, что приехала сюда 24 августа 2011 года.

— Да, — выдохнула я, ожидая чего угодно, начиная от звука Боинга-777, исходящего из его рта, до ещё большего акцента Британских авиалиний.

— Ну, я очень живо помню, чем занимался в тот день, — он потянул меня дальше в лабиринт. — Было семьдесят шесть градусов по Фаренгейту (~24°С). На завтрак у меня был омлет и четыре ломтика бекона, запечённый на гриле дикий лосось на обед в ресторане "Рингсайд", который стоил двадцать восемь долларов, и спагетти с мясными шариками на ужин. Я сделал четырнадцать деловых звонков, послал сто семнадцать электронных писем и прочитал газету, из которой узнал, что в Китае завершились летние олимпийские игры, и судья Каплан из Окружного Орегонского суда вынес постановление местной компании в вопросе нарушений в лесозаготовке, — он повернул в ряд 422 и потянулся к полке номер шестнадцать за книгой по юриспруденции. — Страница сто двадцать семь, третий параграф сверху, — он подал мне книгу.

Я пробежалась глазами по тексту и вот оно! Заключение судьи Каплан, стенограмма. Думаю, я только что испытала оргазм. Оргазм моего головного мозга.

— Проклятье! Ты совершенно прав! В тот день, когда я прилетела, я купила газету, и так часто перечитывала её на протяжении многих лет. Я помню новости о летних олимпийских играх, только за единственным исключением, что ты прочитал это лишь однажды, — я решила откопать эту газету позже в своём шкафу и снова её прочитать.

— Именно поэтому я выбрал эту дату. Я подумал, что это бросится тебе в глаза. И, конечно же, ты знаешь, что в этот день я купил свой дом. Должно быть, я знал, что ты приедешь.

Он не пытался быть романтичным. Он сообщил это своим обычным способом излагать факты. Но это было самым интимным признанием о его чувствах, которое он сделал. Я не смогла устоять. Я обвила руками его шею, потянувшись к его губам, словно они могли успокоить этот интеллектуальный огонь. Но они лишь добавляли ещё больше горючего в него.

Он рассмеялся.

— Мой дом заводит тебя?

— Нет, ты заводишь меня.

— Элиза, полагаю у тебя фетиш на мужчин со странными мозгами.

— Да, мне действительно кажется, я таковой имею.

— Безусловно, милости прошу.

Он снова прильнул к моим губам, но теперь я вновь была начеку. Я хотела знать больше. Было что-то в том, как он говорил, намекая на проклятие, следующее за благословением.

— Ты сказал, что ты также помнишь каждую эмоцию.

Я попала в нечто, поскольку тектонические плиты в его глазах переместились. Теперь я поняла секрет, который скрывался за этими глазами. Они раскрывались и впитывали и изменялись, потому что он одновременно проживал в нескольких местах и в нескольких временных измерениях.

— Да, я помню эмоции, — его слова были осторожными, его голос звучал жестче.

Я понимала, что в моём распоряжении всего несколько минут, возможно, даже секунд, прежде чем его неожиданное откровение закончится.

Из тысячи вопросов я выбрала наиболее важный.

— Ты когда-нибудь забываешь?

Он улыбнулся, но ямочка на его щеке так и не появилась, нежно прикоснулся пальцами к моей щеке. Он взял книгу из моих рук и не глядя, поставил её на место.

— Нет, Элиза. Я не могу.

— Никогда?

— Некоторые специалисты полагают, что с годами это пойдёт на убыль. Но начиная с возраста семи лет, когда мы впервые обнаружили это, я не заметил никаких изменений.

Его голос затих, стал печальным, как будто воспоминания всех его тридцати пяти лет тяготили его. Независимо от того, насколько удивительным я находила его мозг, до меня только что дошло насколько, должно быть, это было страшное наказание.

— Ты бы хотел забыть?

Он улыбнулся.

— Некоторые вещи — да. Другие — к примеру, то, как ты смотришь на меня прямо сейчас — нет.

Я прильнула к нему и нежно погладила его щетину.

— А вещи, которые ты хотел бы забыть? Это то, что заставляет тебя испытывать подобное напряжение? — рискнула я копнуть глубже.

Как по команде, его плечи превратились в камень. Он закрылся. Моё время истекло.

— Пошли, — сказал он. — У нас миллион книг, один с эйдетической памятью и один нетерпеливый ученый, который хочет прочитать их все. Нагрузи меня работой, — он оставил лёгкий поцелуй на моих губах.