Триумф поражения

— Никакой помолвки не будет! — нервно смеюсь я. — Тем более через две недели!

— Да как скажешь! — примирительно говорит Ленка. — Не будет, так не будет! А чем тебя старый хозяин расстроил?

— Не то чтобы расстроил, — теряюсь я, не зная, как объяснить. — Он вел себя очень странно. Пожелал мне счастья со своим сыном, но вывел того из себя. Дважды напомнил, что в этом случае теряет Холодильник.

— И что же? — любопытная Ленка даже замирает. — Что он теряет?

— Понятия не имею, — вздыхаю я, снова любуясь собой в зеркале. — Хозяин старший напомнил, Хозяин младший разозлился, что ему напомнили.

— Раз напоминал, то много, — задумывается Ленка. — Вот тебе еще одно доказательство его чувств к тебе. И знак, что не все в этой жизни деньгами измеряется.

— Я бы не торопилась с выводами, — глажу себя по бокам, кожей ладоней чувствуя нежность ткани. — Он бизнесмен до мозга костей. Выкрутится. Вряд ли от прибыли откажется или без нее останется.

— Ага! Влюбилась! — подначивает меня Ленка.

— Ты с чего взяла? — удивляюсь я такому странному и нелогичному выводу. — Не влюблялась я!

— Я про моё боди! — смеется Ленка. — Классное, правда?

— Божественное! — повышаю я ставки.

Без пяти одиннадцать я готова: рубашка оверсайз, брюки, балетки и распущенные волосы. Так я понимаю "свободную форму".

В агентстве никого нет. Нет даже Евгения под моей дверью. Медленно иду к лестнице и застываю на верхней ступеньке пролета. На каждой ступеньке лежит белая роза, крупный бутон на длинном стебле. Аккуратно спускаюсь по мраморным ступенькам. Белые розы лежат от третьего этажа до первого — ровно сто двадцать.

Посреди холла стоит овальный стеклянный стол с двумя стульями. На столе узкая прозрачная ваза, в которой высокая крупная темно-красная роза.

— Сто двадцать первая, — шепчу я, поднимая глаза на Холодильника и встречаясь с теплым медовым взглядом.

— Я знал, что вы будете считать, — негромко говорит мужчина в джинсах, белой (а то!) сорочке навыпуск и синих замшевых мокасинах.

— Я не считала, — возражаю я. — Я двадцать пять лет, ну почти, хожу по ним ежедневно. Их сто двадцать. Я могу рассказать вам, на какой из них есть сколы, а где самая большая ямка, вытоптанная за семьдесят лет. А поскольку роза лежит на каждой ступеньке…

— Эх! Разрушили такую легенду… — мягко усмехается Холодильник. — Прекрасная девушка спускается по ступеням башни, считая по пути нежные белые розы, символизирующие ее чистоту и целомудренность. А у подножия башни рыцарь с красной розой, лепестки которой получили свой насыщенный цвет, долгие месяцы питаясь его кровью, ослабляя, лишая сил молодой цветущий организм. Рыцарю казалось, что его красная роза будет прекрасна на фоне ста двадцати белых, и девушка поймет, что это его сердце.

— Вы романтик, уважаемый рыцарь, — я по-настоящему поражена. — Где вы вычитали эту легенду? Я никогда ее не слышала…

— Я придумал ее сам. Сегодня, — мальчишеская улыбка делает рыцаря-самозванца очень привлекательным. — Это может показаться странным, но в школе я хорошо писал сочинения и был любимчиком учителя литературы.

Если он и в школьные так улыбался, то, наверное, был любимчиком всех учителей.

— Красивая история, — искренне говорю я. — Герои слегка идеализированы. Но это жанровая особенность всех сказок и легенд.

— Почему идеализированы? Не согласен, — Холодильник отодвигает для меня стул. — Девушка прекрасна. Рыцарь предан только ей.

— Хорошо. Не будем обижать героев, — невольно улыбаясь в ответ, говорю я, с удивлением глядя на накрытый стол. — Но согласитесь, аллегория с красной розой-сердцем слишком приторная.

— И снова не соглашусь, — шепчет мне на ухо, обдавая горячим дыханием, Холодильник. — Рыцарю виднее. Это же его сердце.

— Что это? — спрашиваю я, показывая на стол.

На нем два прозрачных чайника с индивидуальным подогревом и голубые пиалки. Жестяная коробочка с зеленым чаем. В чайниках подогревается… молоко.

— Решил разделить с вами ваш ужин, — сообщает второму моему уху Холодильник. — Ваша стойкая приверженность к этой диете меня восхищает.

— Мужчины на таких диетах не сидят, — замерев с прямой спиной, отвечаю я.

— Сидеть я не собираюсь, — ласково уверяет меня Холодильник. — Но попробовать… хочу.

Это "хочу" бьет меня разрядом тока, и я вздрагиваю. Холодильник проводит рукой по моим волосам:

— У прекрасной принцессы прекрасные волосы… Следующую легенду я придумаю про волшебную силу этих волос.

— Давайте ужинать, — почти умоляю я, ощущая, как волна смущения окатывает меня с головы до ног.

Холодильник отходит от меня и отправляется к своему стулу:

— Показывайте, как вы это делаете.

— Гораздо проще, чем вы тут затеяли! — преувеличенно радостно говорю я, с облегчением понимая, что теперь, когда он отошел, мне и дышится, и думается легче. — Я просто заливаю горячим молоком ложку зеленого чая. В термосе.

— Не можем же мы ужинать с термосом, — в атаку пошла новая улыбка. — Это не романтично. Устроим молочную церемонию.

Холодильник кладет по ложке чая в каждый чайник, стоящий на живом подогреве.

— Один шеф-повар сказал мне, что с огня надо будет снять через девяносто секунд, — доверительно сообщает Холодильник, переворачивая изящные песочные часы.

— Павел Денисович? — догадываюсь я, на душе становится тепло: друзья рядом.

В каком-то странном, но комфортном молчании мы сидим эти полторы минуты. Я смотрю на пламя под моим чайником. Холодильник смотрит на меня. Взгляд этот не напрягает, но тревожит. В нем отражается не разгаданное мною чувство. Оно теплое и доброе.

— Ну как? — лукаво спрашиваю я Холодильника, когда он отпивает первый глоток. — Нравится?

Холодильник несколько секунд держит теплое молоко во рту, потом глотает и отвечает:

— Как в детстве. Мама грела для меня молоко с плодами шиповника для иммунитета. Говорила, что я редко болею благодаря этому отвару.

Упоминание мамы вводит меня ненадолго в состояние растерянности. Странно, но у этого человека-Холодильника тоже есть мама, для которой он маленький мальчик, любимый сын.