Триумф поражения

Иду в ванную и с состраданием смотрю на свое заплаканное, а значит, опухшее лицо. Оказываю себе скорую помощь коктейльными кубиками из морозилки. Теперь кофе, крепкий и сладкий. И обязательно кашу, тоже горячую, но не сладкую, а постную, чтобы было приятно запивать ее кофе.

Первая ложка пшенки: перечитываю желание Холодильника и не знаю, как теперь на это реагировать. А надо ли реагировать? Оно же просроченное. Или нет?

Вторая ложка пшенки: глупо улыбаюсь крошечному воспоминанию о последних словах Холодильника, адресованных моей голо-гипюровой спине: «Вы же понимаете, что надели это платье первый и последний раз?»

Третья ложка пшенки: я не смогу пережить эти одиннадцать дней, спокойно ожидая своей участи. Что он сделает? Что значит «не остановлюсь»? Затащит в постель, несмотря на сопротивление и протест?

К десятой ложке пшенки я так себя накручиваю, что готова сорваться и бежать к Холодильнику затевать спор с обвинениями, криками, дракой. Но считаю до ста и, как и положено пожившей и умудренной опытом двадцатипятилетней женщине, не спеша выбираю обличье на сегодня и с достоинством выхожу из квартиры, отправившись на третий этаж в свой кабинет.

Кабинетное зеркало в пол отражает измученную сомнениями и ожиданиями молодую женщину, зажатую в серый приталенный жакет с крупными пуговицами и длинную прямую юбку, тоже серую, но более темного оттенка. Даже нежно-голубая блузка с пышным жабо и камеей из слоновой кости не придает этой женщине свежий вид. Если бы мне поручили описать то, что я вижу, то я бы подобрала беспощадные эпитеты: беспомощная, неуверенная, обескураженная, испуганная, потерянная, смущенная, озадаченная, огорошенная, смятенная, оторопелая.

Кажусь себе похожей на учительницу дореволюционной гимназии и даже нахожу сходство с прапрабабушкой Анной, чей фотографический портрет конца девятнадцатого века украшает спальню Райских.

— Ты чего такая? — бодро спрашивает меня влетевший в кабинет Димка.

— Какая? — я уже устала, а еще и не начинала работать.

— Растерзанная, — быстро подбирает подходящее слово мой толковый помощник, по точности лексического значения опережая мои десять эпитетов. Кроме того, именно это слово отражает то, что было со мной во сне.

У Димки вообще с языком, устным и письменным, полный порядок. Человек патологической грамотности, что совершенно не свойственно молодым людям его возраста, но свойственно людям его воспитания. Димка поздний ребенок из чудесной образованнейшей семьи. И мать, и отец — научные работники не в первом поколении. Мама — проректор престижного вуза, папа, страшно сказать, академик. Димку они завели, когда обоим было за сорок, любят сильно, прощают все, что можно и что нельзя.

— Растерзали, вот и растерзанная, — сообщаю я Димке.

— Холодильник или Генка уже успел? — гадает мой помощник.

— Генка? — не понимаю я. Димке про свой сон я не рассказывала. Откуда взялся Генка?

— О! Так ты и не в курсе! — довольный Димка потирает руки и стряпает умильную физиономию. — Вставать надо раньше, старуха! Расслабилась. Живешь отдельно от коллектива, который пашет с рассвета!

— Слушай, пахарь! — смеюсь я, испытывая нежную симпатию к этому замечательному молодому человеку. — Мне Александр Юрьевич разрешил сегодня начать работать попозже. Так что я пропустила?

— Что-то страшное! — зловеще говорит Димка. — Но подробностей я не знаю. Знаю только, что в девять утра к Холодильнику на прием пришла Сальмонелла с новым заказом. А с девяти тридцати Холодильник разносит агентство.

— Что значит разносит? — не верю я своим ушам.

Вчера Холодильник, конечно, пару раз вышел из себя, кричал на Матвея, дотронувшегося до моей шеи, запретил мне носить очередное платье с открытой спиной. Но был более чем сдержан ночью в холле, вернее, на лестнице. Мы даже обсудили обоюдную способность не ссориться при каждой встрече. Что могло произойти? Хотя…

— Вспомни, — прошу я Димку, — как Сальмонелла выводила из себя Юрия Александровича! Поэтому и Сальмонеллой стала!

— Похоже на то… — недоумевает Димка. — Может, какой дурацкий праздник своему сыночку Геночке организовала?

Звонок внутреннего телефона: Павла Борисовна зовет всех "наших" пить травяной чай. Мы с Димкой напуганы и потрясены: это наш многолетний знак SOS.

Все Карповы, Римма Викторовна, Костик, Димка и я. Павел Денисович выносит большой заварочный чайник и чайные чашки. По сложившейся многолетней традиции мы пьем этот чай без десерта. Единственная уступка ситуации — сахар. Красно-желтый чай из семи травок, добрую часть которых мы и не знаем, а отгадать не можем. Точно есть смородиновые листья и чабрец.

— Слушайте! — Костик с благоговением смотрит на свою полную чашку. — Что на самом деле случилось? Кто объяснит? Хозяин бизнес потерял? Я в инете ничего не нашел по этому поводу.

— Не могла его Сальмонелла так довести! — сокрушается Римма Викторовна. — Если Юрий Александрович с ней справлялся в одиночку, то для Александра Юрьевича с его-то охраной! Глупости, не верю!

— Зря не верите! — с какой-то горечью и растерянностью говорит Павла Борисовна, отхлебывая чай. — Началось всё с Сальмонеллы.

— Да ладно! — не верит Димка. — Она ругаться приходила или праздник заказывать?

— Сначала праздник заказывать, а потом ругаться, — вздыхает Павла Борисовна, с недоумением глядя на меня. — Всё, конечно, встанет на свои места, но будет ой как непросто вам, Нина.

— Мне? — нервно смеюсь я. — А причем здесь я?

Павла Борисовна отвечает на мой вопрос, произнеся слова, смысл которых я долго не могу понять. Вот каждое слово в отдельности понимаю, а вместе они не имеют никакого общего смысла.

— Сегодня Сальмонелла пришла заключать договор с нашим агентством на проведение праздника. Помолвки. Гены и Нины.

— Почему Нины? — ошарашенно спрашивает вместо меня Димка.

— Почему с Геной? — удивляется Дарья Владиленовна.

— Почему помолвка? — возмущается Римма Викторовна.

— Почему ты молчишь, Нинка? — поражается Костик.

Все смотрят на меня и требуют немедленного ответа. Восемь пар вопрошающих глаз. Неравнодушные родные лица друзей.

Сначала я молча перевариваю информацию, потом понимаю, что не переварю — подавлюсь.