Триумф поражения

— Послушайте! Что бы ни наговорила вам Сальмонелла… Она не совсем нормальная, вы же должны это понимать! — странно, но мне очень хочется оправдаться.

— Нет! Это вы послушайте! — рычит Холодильник. (Господи! А вчера казалось, что он человек). — Я нарушаю свое слово, данное вам. Больше нет никаких одиннадцати дней. Я вам их не даю.

Глава 29. Дневник

Жаль, королевство маловато,

разгуляться мне негде.

Ну, ничего, я поссорю соседей

между собой — это я умею.

Евгений Шварц "Золушка"

— Что значит не даете? — храбрюсь я, пытаясь освободиться из жестких объятий, нападая от отчаяния. — Я у вас в принципе и не просила ни шестьдесят, ни одиннадцать дней. Это была ваша игра!

— Игра? — Холодильник на секунду закрывает глаза, чтобы открыть их и опалить меня лихорадочным, испепеляющим взглядом. — Это вы упорно играете свою роль. С первого дня. С первой встречи.

— Я просто защищаюсь! — огрызаюсь я, чувствуя, что между нами сейчас происходит что-то непоправимое, безнадежно необратимое. — Что вы хотите предпринять? Я могу узнать, что так вывело вас из себя?

— Разочарование, — выдыхает Холодильник. — Жестокое разочарование в себе.

— В себе? — растерянно перепрашиваю я. — По какой причине?

Холодильник тяжело дышит и бездумно сжимает мои плечи еще сильнее. Я ойкаю от настоящей боли, и он словно приходит в сознание, отпуская меня и отшатываясь.

— Александр Юрьевич! — я вкладываю в свою интонацию максимально угадываемую обеспокоенность. — Я уверена, что всё, что предложила вам Сальмонелла, сфабриковано ею же. Но что бы она ни придумала, вы зря так реагируете.

— Я вообще не понимаю, как мне удалось отреагировать так, как я это сделал, — бросает мне Хозяин объяснение. — Я просто само спокойствие в сравнении с тем, что мне хочется сделать. Вам повезло, что мы не встретились в десять часов утра.

— Да я вообще везучая, — бормочу я, дурея от абсурдности ситуации. — С рождения!

— Вы зря ехидничаете, — устало говорит Холодильник. — Сейчас я здраво могу и рассуждать, и поступать.

— Звучит обнадеживающе, — уныло соглашаюсь я с точкой зрения Хозяина и делаю еще одну попытку. — Доверенность же была поддельной?

— Доверенность? — подозрительно переспрашивает Холодильник.

— Доверенность на действия от моего имени, — напоминаю я.

— Вам уже сообщили? — презрительно говорит Холодильник. — Впрочем, чему я удивляюсь? Тут все работают не на меня, а на вас.

— Не все, — ворчу я.

— Да вы что?! Не все?! Какое упущение! Это ваша недоработка! — сочится сарказмом из всех щелей Хозяин.

— Так доверенность липовая? — не отстаю я, осторожно выдыхая от осознания того, что после заявления об отмене ограничителя я стою на своих двоих и меня не волокут в логово.

— Да! — лает Холодильник.

— Прекрасно! — радуюсь я. — Это просто распрекрасно! Значит, и остальное — фикция!

— Фикция? — тихо спрашивает Холодильник, и от его шепота мне становится по-настоящему страшно. — А вот в этом я не уверен.

— Вы можете показать или рассказать?! — не выдерживаю и начинаю кричать. — Я не понимаю, о чем вы говорите и что вас так выбесило!

— Даже не догадываетесь? Вы должны были спохватиться, что у вас этого нет! — кривая усмешка искажает лицо Холодильника.

— Спохватиться писем, которые я не писала?! — возмущение клокочет в моем горле.

— Каких писем? — видно, что Холодильник огорошен. — Ваши шпионы плохо работают.

— Это мои друзья, а не шпионы! — горячусь я. — И они не доносят, а беспокоятся обо мне.

— Правильно делают! — Холодильник снова переходит на рык. — Я бы на вашем месте беспокоился!

— А я и беспокоюсь! — докладываю я. — Полгода уже беспокоюсь! Живу как в осаде! Как в бреду! Как во сне!

Холодильник внезапно оказывается близко-близко, ласково берет меня за подбородок и, поглаживая мои губы большим пальцем правой руки, шепчет:

— Нет. Это я живу полгода, как во сне…

Взгляд карих глаз, гипнотизирующий, жадный, горячий, пронзителен и глубок. Он накрывает меня колпаком, звуко- и светонепроницаемым. Я проваливаюсь в чистый, абсолютный вакуум, который поглощает все мои мысли, уничтожает все мои попытки вырваться из его рук.

Поцелуй становится логичным продолжением гипноза. Губы Холодильника теплые и нежные, они едва касаются сначала моего подбородка, щек, носа, лба, а потом забирают в плен губы, мягко, но настойчиво.

Только не отвечать! Только продержаться! Это вдруг почему-то невыносимо трудно. Хочется ответить… Но я не отвечаю.

— Вы не закрываете глаза, — шепчет Холодильник. — Почему? Я думал, что все девушки, когда целуются, закрывают глаза от восторга.

О! Спасибо за помощь! "Все девушки"!

— Не знаю. Я с девушками не целовалась, — легкомысленно отвечаю я. — Вам виднее. У вас опыта больше.

Холодильник медленно отстраняется от меня и отпускает.

— Кстати, о письмах, — хрипло говорит он. — Были еще и письма? О чем можно писать Гене? Вы графоманка? Не можете преодолеть страсть и тягу к сочинительству?

— Не надо обзываться! — героически шучу я. — Эта тяга человека, совершенно лишенного способностей к сочинительству. Вы только что назвали меня бездарностью.

— Нет, госпожа Симонова-Райская! Вы весьма одаренная особа! Этого не отнять! — тон, выбранный Холодильником, говорит об обратном. Он хочет меня задеть, обидеть и обижает. — Что за письма?

— Это был мой вопрос! — возмущаюсь я. — Я первая спросила!

Александр Юрьевич смотрит на меня озадаченно, потом улыбается этой самой своей улыбкой. Щедрой, заразительной, по-детски радостной и совершенно обезоруживающей. И ему сейчас так подходят и "Шаша", и "Шурка".

Неожиданно смущаюсь, застенчиво улыбаясь в ответ. Господи! Надеюсь, я не покраснела. Бред какой-то! От поцелуя не смущалась, а от улыбки развезло.

— Я не видел и не читал никаких писем, — просто и спокойно говорит Холодильник. — Не хватало мне еще и их…

— Конечно, не видели и не читали! — злобно радуюсь я. — Их не существует! И какой бы пасквиль не сочинила про меня Сальмонелла, я готова его оспорить и вернуть ваш ограничитель.

— Готовы? Оспорить? Вернуть? — Холодильник буквально плюется в меня словами. — Пошли!