Триумф поражения

Потрясенно смотрю на спину Холодильника и чувствую, как шевелятся волосы на голове.

"Конечно, Холодильнику не понравилось мое желание, и он наложил на него двухмесячное "вето", но это же шестьдесят дней свободы от его назойливого внимания! Всё-таки я молодец! Откуда берутся мужчины, не понимающие слова "нет"? Кстати, Матвей совсем неплох, кажется запал на меня, надо будет это использовать".

Я не помню, чтобы хоть что-то, даже маленькие замкнутые пространства, пугали меня так, как эти тетрадные листы.

"Холодильник ел меня глазами весь спектакль в мюзик-холле. Еще этот Кирилл Иванович со своими липкими взглядами! Марго скоро просто зарежет меня фруктовым ножом. Хотя… Права Ленка, это тоже можно использовать. И возвращение Юрия Александровича можно использовать, надо только подумать как".

Холодильник вдруг резко разворачивается ко мне и смотрит, не отрываясь, пронизывающим, испытующим взглядом.

"Было очень смешно слушать Светлану и Кристиночку, прячась с Ленкой в кабинке туалета. Полезное подслушивание. "Общая" девушка Матвея и Холодильника хороша! Как Светлану поддевала! Но и Светочка не промах. Надо же… Двадцать лет, а выдержка как у сорокалетней стервы".

— Почему Холодильник? — неожиданно спрашивает он.

— Белый, большой, широкий, холодный, — говорю я, глядя ему в глаза. Взгляд не отвожу. — Всё проще простого. Графологическая экспертиза.

— Я думал об этом первые несколько минут, — тихо отвечает мне Холодильник. — Но серьезно додумать эту мысль не смог. Скажите, госпожа Симонова-Райская, что из написанного вами…

— Не мной!

— Хорошо, — равнодушно соглашается Холодильник. — Что из написанного на этих листах не ваши мысли?

— Оценки и выводы! — тут же отвечаю я.

— А факты, события, люди?

Долго молчу, глядя на проклятые листки, потом поднимаю на него глаза.

— Это правда. Почти.

— Я так и думал, — Холодильник щурится хищно, остро. — Я оценил ваш ход. Вы решили меня отвратить от себя всеми возможными способами. Я так понимаю, что Геннадий Муравьев просто вырвал и выкрал эти странички из вашего дневника, чтобы как-то использовать в борьбе за ваше тело и душу? Но проболтался матери. Или все это по ее заданию.

— У меня никогда не было никаких дневников, кроме школьного, — говорю я, вставая с дивана.

— А это уже неважно! — Холодильник подходит вплотную ко мне. — Там, в небе, я понял, что всё равно не откажусь от вас.

— Чтобы отомстить? — бред происходящего не умещается в сознании.

— Подойдет любой вариант, который вы придумаете, — пожимает плечами Холодильник. — Мне всё равно. Я приму любой.

Большая рука ложится на мое горло, не сжимая, нежно, трепетно.

— Как жаль, что ты другая, — шепчет Холодильник и целует меня. И это поцелуй-наказание. Ему не нужно, чтобы я отвечала. Ему нужно завершить игру в желания и ограничители.

В голове стучат молоточки и поет Высоцкий:

Тех, кто был особо боек,

Прикрутили к спинкам коек,

Бился в пене параноик,

Как ведьмак на шабаше.

Развяжите полотенце,

Иноверы, изуверцы,

Нам бермуторно на сердце

И бермутно на душе.

Глава 30. Ультиматум

Прежде чем ворошить чужое белье,

надо удостовериться, выстирано ли свое.

Народная мудрость

— Листы остались у Холодильника? — уточняет задумчивая Ленка.

— Да, — говорю я ей, разливая по чашкам горячий зеленый чай. — Сначала швырнул мне, сказал, что экспертиза его уже не интересует. Ему не важно, я это писала или не я. Потом…

— Как это не важно? — перебивает меня Димка, огорошенный новостью, он даже привстает со стула. — Да это самое главное! Тебя очернили, оклеветали!

— Неужели он верит, что это ты? — Ленка потрясена ситуацией.

Мы сидим в моей гостиной и пьем чай. Я вываливаю на друзей подробности произошедшего вчера (ну, почти все подробности…). Сказать, что они в шоке — ничего не сказать.

— Видимо, да, верит, — вздыхаю я, чувствуя, что это всё-таки обидно и задевает.

— Хорошо, — начинает рассуждать Костик. — А почему, если это не ты, это тоже не важно?

— Прочтете — поймете, — снова вздыхаю я, доставая телефон. — Просто он спросил, правда ли то, то там написано…

— Какая правда? — Ленка давится чаем. — Откуда там могла взяться правда?

— Понимаешь, там почти всё, как будто это я писала! — до сих пор не могу прийти в себя.

— Почти? — хватается за слово Ленка. — Что значит почти?

— Навязчивые, повторяющиеся фразы о том, что я хочу всех использовать, — объясняю я друзьям. — И Матвея, и Кирилла Ивановича…

— Жаль, что прочесть нельзя! — сетует Димка. — Можно было бы, кроме графологической экспертизы, сделать и стилистический анализ. Мама помогла бы. Такие подписи под заключением поставили бы — Холодильник обалдел бы! Это люди уровня Даля и Лихачева.

— Ой! — пугаюсь я. — Такого уровня не надо!

— Так у тебя всё равно текстов нет! — расстраивается Ленка. — С чем ваши экспертизы делать?

— Листочков нет, — подтверждаю я. — Но есть их фото.

— Так что ж ты! — всплескивает руками Димка. — Давай читать!

— Листы не отдал, значит? — спрашивает довольный Костик. — Это хорошо! Сам будет проверять на подлинность. Вот увидишь!

— Хорошо хоть фото сделать дал, а не заставил съесть эти бумажки, — невесело шутит Димка.

— Показывай скорее! — Ленка аж трясется от любопытства.

— Подождите! Надо сбросить и распечатать покрупнее. Будем анализировать! — предлагает Костик. — Пересылай мне, Нинка, я пойду распечатаю.

Через пятнадцать минут мы рассаживаемся в моей гостиной, каждый с распечаткой в руке. Еще несколько минут проходит в молчании — ребята читают. Я уже выучила всё наизусть за бессонную ночь и тоскливое утро. Еле дождалась обеденного перерыва, чтобы позвать мальчишек и вызвонить Ленку.

— Офигеть! — интеллигентно резюмирует прочитанное сын доцента и академика.

— Не слабо! — поддерживает его Костик. — Не ожидал…

— Это… Это… — Ленка не может подобрать слова и только открывает рот.