Тризна по князю Рюрику. Кровь за кровь! (сборник)

— А что с вепсами, то бишь весью, не поделил?

Старик прищурил глаз, чем живо напомнил Розмичу другого, мурманского Велеса. Одноглазый бог князя Олега плутоват, вот и служитель капища, судя по всему, не так прост.

— Война у нас, — неожиданно серьёзно изрёк тот. — Четвёртый год. Или пятый… Не даёт покоя это отродье.

— Почему?

— Не любы мы. И боги наши. И обряды. Чужие мы им, а они — нам.

Дружинник покосился на распластанный, как гигантский блин, тёмный камень, точно скрывающий вход в самую навь, поёжился. Собеседник перехватил взгляд, тут же пояснил:

— Не в этом дело. Они и другие капища разоряют. И обряды, даже самые мирные, испортить норовят. Вообще словен с Белозера всячески выживают.

— С нашей земли нас же гнать?

— А! Вот тут самая соль! Возомнили, дескать, не наша земля. Дескать, пришлые мы.

— Как так? Все знают, Словеново племя в Белозере чуть ли не с самого сотворения мира живёт!

— Ну, про сотворение ты загнул, а в том, что невесть как давно — правда. Ещё древний скифский ксай Словен, именем которого всё племя наше прозвано, жив был. Веками в Белом озере рыбу удим. Вот только весь упёрлась рогами, бает, мол, они первее нас народились.

— Тьфу ты! Срань какая!

— Вот и я про то же. Поначалу только говорили, теперь капища разоряют. Ты много святилищ близ Белозера видел?

— Я всего два дня, как приехал, — потупился Розмич.

— А не ищи! Всё равно не найдёшь. Это — самое ближнее. Остальные — всё, поруганы и порублены.

От такой новости дружинник захлебнулся воздухом.

— Не может быть! — выпалил он.

— Ну раз не веришь, тогда проверяй. — Выглядел старик совсем равнодушно. Видать, не врал. — А я покамест отбиваюсь. Видишь, как исхитриться пришлось? В личине и шубе денно и нощно хожу. Чуть что — сразу зверем прикидываюсь. Зверей они поболе людей боятся. Сыны мои изредка приходят, тоже шкуры примеряют. Правда, до сего дня только двоих порешить пришлось. Вовремя вы ко мне заглянули, вовремя…

— Да уж… — согласился Розмич.

И ужаснулся: а если бы сватовство не расстроилось? Если бы душа чуть меньше болела? Ведь не пришёл бы сюда! Какой дружинник променяет весёлый пир в общинной избе на моление богу?

— Я бы, конечно, удрал, — продолжал рассуждать старик. — А вот издолб мой бегать не умеет… Корнями он в этот лес врос.

— Но ведь они… глупые! Значит, одолеть — пара пустяков!

— Это почему же глупые?

— Ну а как назвать человека, который под покровом тьмы схорониться вздумал, а сам в белую рубаху обрядился?

— Ха! Да это не просто так! Они ж меня колдуном мнят, а место сие — чёрным. Очищать шли, вот и вырядились. Вроде как они — светлым служат. Вроде бы платье белое от злых духов лесных хранит. Видел, и знаки у них вышиты особенные? Не деревенские они. Тот, кто посылал их, и богам нашим, и словенам завидует — извести хочет всеми силами. И волшебными, ведаю.

— Всё равно глупые. Любой умысел, если делу вредит, — глупость.

— Ну… тебе, конечно, видней.

Разговор с волхвом распалил не на шутку. Розмич даже не заметил, как допил вино и принялся отщипывать от принесённой стариком булки. Желудок, хоть и помнил недавний обряд, не противился.

Словен всё пытался подобрать слова и доводы, найти хоть одно разумное объяснение.

— Значит, гнева богов вепсы не боятся? — спросил он.

Волхв рассмеялся. Только веселье было ненастоящим, горьким:

— Да им наши боги, что тебе ромейский Христос! — И, заметив ошарашенный взгляд воина, добавил: — Ты погоди, ещё немного, и врать начнут, будто мы своих богов выдумали. Или, что вернее, украли.

— Как украли? У кого?

— У них же, у веси — вепсов. Ну, или ещё у какой чуди. Одна зараза.

— Но ведь имена… — начал было Розмич.

— Переиначили, — волхв пожал плечами и отстранился, уставившись на небо.

В небесной синеве как раз проплывал утиный клин. Толстые, откормленные птицы летели низко. Даже не приглядываясь, видно — отожрались за лето так, что еле крыльями шевелят.

— А князь? — не унимался дружинник.

— Что князь?

— Князь! Он ведь Рюриков сын! Пожаловаться, объяснить! Челом бить…

— Объяснишь ему, как же… Жёнку его видел? Вепсянская душа. Она ему в уши так заливает, как ни одна словенка не сможет. У словенки просто совести не хватит так мужиком крутить.

— Но Полат…

— Полат… Слабенький он, Полат твой. И верит кому ни попадя. До него хоть как-то жили. Мирно жили, надо сказать, это ж самое пограничье Славии — если обиды и были, терпели. А Сивар-варяг явился — мы уж духом воспряли, порядок наведёт, да погиб сей князь, недолго правил… Вот тогда-то белозёрская весь вконец обнаглела. При Полате окажешься — приглядись: сколько бояр вепсянских, сколько словенских. То-то же!

— Мда… Невесело живёте, — заключил Розмич. От расстройства пнул безмятежно сопящего Ловчана в бок.

Соратник подскочил, словно ужаленный, завертел головой.

— А? Чего? Уснул?

— Ага. И проспал.

— Чего проспал? Кого проспал?

— Тут вепсянки приходили, — обронил Розмич небрежно. И когда глаза Ловчана стали поболе блюдец, добавил: — Все, как одна, голые. Глянули на твою сонную морду, плюнули и ушли.

— Да ну тебя! — взвился Ловчан.

— Возвращаться пора! — сказал Розмич в тон. — Не то, чего доброго, без нас в Новгород уйдут.

Волхв вдруг насупился, запыхтел потревоженным ежом. Взгляд его поплыл, придавая лицу пугающие черты. Да и голос прозвучал недобро:

— Не надо. Обождите в Белозеро возвращаться.

— Это почему? — нахмурился Ловчан. — Снова гостей из веси учуял?

Служитель капища замотал головой, будто конь, нюхнувший заморского перца. Повторил куда суровей прежнего:

— Не ходите. Я вам приют дам. И кормить стану.

Подобного поворота дружинники не ждали. Ловчан немедля поднялся на ноги, низко поклонился старику:

— За хлеб и всё прочее благодарствуем, но раз новых гостей не предвидится, восвояси пойдём.

Розмич Ловчана поддержал, хотя самому покидать мрачное святилище не хотелось. Несмотря на все события и трупную вонь, что по-прежнему щекотала нос.

— Нам и впрямь пора. В Белозере вверенные мне дружинники остались. Да и с князем Полатом объясниться надобно. Он ведь сватом моим был, а я сорвался, ушёл куда глаза глядели. Стало быть, подвёл князя.

Он тоже поклонился старику и уговоры, которыми не пойми с чего разразился волхв, слушать не стал.