Тризна по князю Рюрику. Кровь за кровь! (сборник)

Глава 9

Оставшиеся три дня мало отличались друг от друга. Алодьских белозёрцы по-прежнему сторонились, а те старались не лезть на глаза. Не потому, что струсили или жизнь так уж дорога, просто кто-то должен вернуться к Олегу, доложить о походе. И весть семьям погибших передать.

К тому же толковой драки сейчас всё равно не получится, а в бестолковую лезть — себя не уважать.

От тоски и безделья Розмич принялся размышлять о собственной жизни, о событиях минувшего похода, о случившемся в Белозере. Прежде никогда так много не думал, полагая, что это удел волхвов и князей, а задача воина — хорошо рубиться и уметь выследить врага. От раздумий становилось ещё тоскливей, и мир казался совсем-совсем другим. Неправильным.

Вот как могло случиться, что какая-то там чудь да весь нападает на словенские капища, а сами словены ни сном ни духом? И не почешутся, чтобы защитить? Даже божеского гнева не боятся. Хотя, если присмотреться, боги на белозёрцев уже гневаются, особенно Велес. Иначе не был бы город столь беден.

А воеводу тутошнего взять хотя бы?! В Алоди за такие дела давно бы со двора прогнали, а тут он в почёте. Неужели князь Полат не понимает, какую гадину на груди пригрел? Неужели не видит, что воевода из тех, кто в любой миг предать может? Ещё обидно, что Дербыш — словен, вроде и земляк, а чужой.

Вообще, о единоплеменниках Розмич размышлял чаще всего. То и дело вспоминал слова волхва: мол, мельчает народ и мягким становится. И такая обида при этом брала — хоть вой. Как сделать, чтобы перестал мягчать, а наоборот — потвердел? Может, камни вместо репы жрать?

Ещё за день до отхода в город прибыл некий посланник. Слухи расползлись тут же. Народ обсуждал новость так громко, что даже отверженные Розмич с Ловчаном услыхали. Не всё, конечно, но и этого оказалось более чем достаточно.

Посол оказался из Киева, города на берегу великого Днепра. Правил той землёй родич самого Рюрика — князь Осколод. Впрочем, родич не кровный — пасынок.

Он пришёл в словенские земли ещё прежде Рюрика, как раз скончевал свои дни Гостомысл. Дожидаться у моря погоды не стал. Собрал на Ильмене да Днепре дружины и отправился покорять Царьград — загадочный ромейский город. Удача сопутствовала ему во всём. Добыл он украшения и оружие, дорогие одежды и шелка, серебряную посуду, упряжь да утварь и гривен отлил столько, что всё войско не раз одарил. Вернулся к стенам Киева, а тамошний народ поклонился его доблести, назвал князем. Но это было давно.

В рассказы о том, что творится в Киеве нынче, Розмич поверил не сразу. А поверив, принялся скрежетать зубами и потирать кулаки.

Отринул Осколод родных богов, крестился по ромейскому обыкновению. Вместе с ним под покровительство нового бога перешла и большая часть воинства. Простых горожан тоже принудили поклониться распятому. И хотя капищ Осколод не разорял, зато и церквей на ромейский лад понастроил. Но соль в другом.

Князь дани не зерном собирает, а людьми. Чаще девок требует, но и на парней молодых соглашается. Не в услужение берёт, на продажу — в хазарских землях белокожие да бледнолицые северяне страсть как ценятся!

Ужели так можно, приравнивать сородичей к скотине?! Этого Розмич не понимал. Как князь, призванный оберегать, смеет собственный люд в рабство угонять — тоже.

И уж совершенно неясно, как распятый бог, которому Осколод служит, терпит подобное. Ведь бог, если верить рассказам Ултена, добр и милосерд. Стало быть, либо кульдей врёт, либо тот, кто называет киевского князя христианином.

Под конец своих размышлений Розмич понял: кто много знает и понимает, тому жить тошно. И зарёкся без особой надобности в хитросплетения эти лезть. Когда поведал о своём решении Ловчану, тот расхохотался и обещал поддержать друга в этом нелёгком деле и душой и телом.

Рассвет нового дня был удивительно красив — ярко-красное солнце поднялось над кромкой леса, обагрив тонкие, похожие на обрывки нитей облака. По-осеннему холодный ветерок трепал верхушки деревьев, гнал по воде мелкие волны. Травы, усыпанные росинками, дрожали. Густой, молочно-белый туман стыдливо отступал, возвращая миру яркость и красоту.

Но сегодня люди не замечали красот природы: отъезд князя — событие куда более важное, чем какие-то туманы и облака.

В Новгород решили добираться сушей. Полат объяснил это тем, что зимовать в тех краях не намерен, а обернуться прежде, чем лёд скуёт реки, никак не получится. Так что о лодье можно забыть — назад на санях возвернётся, лосиными упряжками. Да и реки с юга на север режут землю, а путь — на самый запад. Радости от подобного путешествия никто не испытывал — всё-таки земли словен славятся лесами и болотами, а не дорогами. Однако возражать князю, конечно, не смели.

С Полатом снарядилось с полсотни дружинников. Каждый в добротном доспехе, начищенном до блеска шеломе, при щите. Кроме дорогих мечей, у всех и луки. Из колчанов выглядывали не тяжёлые и короткие для лесной охоты, а длинные боевые стрелы. Будто не на сход князя сопровождают, а на войну едут.

Сам двор теперь напоминал обширную конюшню, от фырканья лошадей уши закладывало. То, что Белозеро, больше похожее на деревню, нежели город, может дать воинству столько гривастых, крайне удивило Розмича.

Для Розмича с Ловчаном тоже нашлось по лошадке — неказистая гнедая и бурая с остриженной гривой. И сёдла дали — потёртые.

Поклажи у алодьских дружинников не было никакой, так что в чересседельных сумах оказались только фляги с водой и запас зерна для лошадей. И щитами лошади алодьских тоже обременены не были, правда, везенья своего не поняли — бурая сразу же куснула Ловчана, а гнедая попыталась лягнуть Розмича.

Не успели обуздать лошадок, как из толпы дружинников вынырнул кульдей. С улыбкой, достойной лягушачьего царевича, приблизился к друзьям.

— Нам в хвосте ехать велено, — сообщил он.

Ясное дело — иначе и быть не могло, но Ловчан погрустнел и скривился.

Всё время добровольного заточения он пытался вообразить, каким будет поход. Ведь белозёрские дружинники их за людей не считают и сам князь за преступников держит.

Пока всё выглядело просто и унизительно — отправили в хвост отряда, чтобы глаза не мозолили, и показали заодно, что нисколько алодьских «головорезов» не опасаются. Что будет дальше — неизвестно, но хорошего Ловчан не ждал. Мысленно приготовился к подначкам и оплеухам.

Его ожидания оправдались почти сразу — к ним приближался воевода. Наглый и вальяжный, как обожравшийся домашний хорь. Неприязни Дербыш не скрывал, зато, судя по одежде, в путешествие не собирался.

«Видать, Полат его за старшего оставил», — зло подумал Ловчан. На мгновенье представил, каково будет городу под рукой Дербыша, и оскалился. Что ж, воевода-самодур — это меньшее зло, коего заслуживает Белозеро.

Он уже говорил Розмичу, что город этот не иначе как проклят. Древний владетель сих мест — князь Вандал, которым друг давеча восхищался, слишком много крови пролил, слишком много жизней искалечил. Князя ненавидели тысячи людей, а подобная ненависть не проходит бесследно, ложится проклятьем и на самого человека, и на его владенья.