Троцкий. Книга 1

Троцкий был обречен. Вместе с депортацией в Мексику он получил «отсрочку» в 43 месяца, ибо в Кремле судьба его была давно решена. Офщиально сталинский суд не приговаривал Троцкого к смертной казни, ведь вся семья изгнанника еще в 1932 году по предложению Сталина была лишена советского гражданства. А судить заочно и публично, с вынесением приговора негражданину СССР – на это даже Сталин не решился.

Правда, все же имеется один обнародованный документ юридического характера, который не оставляет сомнений в намерениях советского руководства в отношении Троцкого. В деле так называемого «антисоветского троцкистского центра», проходившего 23–30 января 1937 года, Троцкий не только множество раз упоминается в ходе процесса как законченный преступник – ему посвящена заключительная часть приговора. На скамье подсудимых, где сидели самые разные люди – Г.Л. Пятаков, Л.П. Серебряков, Н.Л. Муралов, Я.Н. Дробнис, Я.А. Лифшиц, М.С. Богуславский, И.А. Князев, С.А. Ратайчак, Б.О. Норкин, А.А. Шестов, И.Д. Турок, Г.Е. Пушин, И.И. Граше, Г.Я. Сокольников, К.Б. Радек, В.В. Арнольд, М.С. Строилов, главное место было отведено Троцкому. Тень Л.Д. Троцкого витала в зале судилища. В обвинительном заключении, которое зачитал секретарь суда А.Ф. Костюшко, в речах председателя военной коллегии Верховного суда В.В. Ульриха, Союзного прокурора А.Я. Вышинского, а также в заявлениях обвиняемых в адрес Троцкого и его «банды» было произнесено так много огульных обвинений, слов, полных яростной ненависти, что ее хватило бы на десятки процессов самых закоренелых преступников. Чего стоят одни только выражения государственного обвинителя: «тупое упорство и змеиное хладнокровие троцкистских бандитов», «контрреволюционный троцкизм – злейший отряд международного фашизма», «Троцкий брызжет ядовитой слюной», «Троцкий поочередно служит экономизму, меньшевизму, ликвидаторству, каутскианству, социал-демократизму, национал-шовинизму, фашизму», «Троцкий и троцкисты – капиталистическая агентура в рабочем движении», «это – шайка бандитов, грабителей, подделывателей документов, диверсантов, шпиков, убийц» – и так далее и тому подобное. Я утомил, видимо, читателя. Мне хотелось лишь напомнить вам атмосферу сталинской инквизиции, в которой Ульрих с Вышинским пытались навсегда морально и политически уничтожить далекого изгнанника. Когда Вышинский закончил свою яростную трехчасовую речь словами: «Я обвиняю вместе со всем нашим народом, обвиняю тягчайших преступников, достойных одной только меры наказания – расстрела, смерти!» – зал встретил эти заключительные слова долго не смолкающими аплодисментами…

В 19 часов 15 минут 30 января 1937 года сталинский суд удалился на совещание, хотя приговор уже давно был согласован со Сталиным и предрешен еще до начала судилища. Но тем не менее, пока Вышинский с Ульрихом докладывали «вождю» об окончании процесса, пока за кулисами пили чай, зал не расходился. Обреченные ждали долгие восемь часов, сохраняя где-то в глубине души крохотную искру надежды. Но лишь четверым была сохранена (пока!) жизнь. Завершая чтение приговора, армвоенюрист Ульрих произнес:

«Высланные в 1929 году за пределы СССР и лишенные постановлением ЦИК СССР от 20 февраля 1932 года права гражданства СССР враги народа Троцкий Лев Давыдович (так в тексте. – Д.В. ) и его сын Седов Лев Львович, изобличенные показаниями подсудимых Г.Л. Пятакова, К.Б. Радека, А.А. Шестова и Н.И. Муралова, а также показаниями допрошенных на судебном заседании в качестве свидетелей В.Г. Ромма и Д.П. Бухарцева и материалами настоящего дела в непосредственном руководстве изменнической деятельностью троцкистского антисоветского центра, в случае их обнаружения на территории Союза ССР, подлежат немедленному аресту и преданию суду военной коллегии Верховного суда Союза ССР»{122}.

Ульрих мог и не знать, что приказ о физической ликвидации Троцкого был отдан Сталиным уже давно.

Я уже писал раньше, что первые два-три года Троцкий еще сохранял какие-то эфемерные надежды на возвращение на родину. Он понимал, что это может произойти лишь в случае отстранения Сталина от руководства или в связи с какими-то драматическими изменениями внутреннего и внешнего курса партийной верхушки. Так или иначе, Троцкий дважды подавал «сигналы» из Койоакана о возможности примирения без каких-либо предварительных условий. Базой, основой такого примирения, по мысли Троцкого, могло бы быть международное революционное движение. Изгнанник не терял надежды на его подъем, что не только соответствовало убеждениям революционера, но и подтвердило бы в глазах московского руководства его историческую правоту.

Каждый день, написав несколько страниц книги или статьи, Троцкий переключался на анализ почты – писем, телеграмм, газет, журналов. Его сторонники в Испании в 1931 году настойчиво сообщали своему патрону: революция в стране «на подходе». Но в рабочем и коммунистическом движении нет единства. Коминтерновцы отвергают какое-либо сотрудничество с подлинными «большевиками-ленинцами».

В феврале 1931 года после долгих размышлений Троцкий принялся за составление письма в Москву. Им двигало желание убедить сталинское окружение в необходимости способствовать объединению усилий всех революционных сил в Испании. В этом случае Пиренеи могут стать европейским факелом, который не удалось зажечь в Германии. В глубине души Троцкий надеялся, что на это его письмо может последовать осторожное предложение к «мировой», хотя бы в вопросах международных. Но будучи убежденным антисталинцем, Троцкий знал, что все будет решать один человек, а он не хотел, не мог ничего у него просить. После многократных зачеркиваний очередной скомканный лист бумаги летел в корзину. Наконец, письмо было готово:

«В Политбюро ВКП(б). Дальнейшая судьба испанской революции полностью или целиком зависит от того, сложится ли в ближайшие месяцы в Испании боеспособная и авторитетная коммунистическая партия. При системе искусственных, навязываемых движению извне расколов, это неосуществимо…»

Ссылаясь далее на опыт русской революции и призывая к единству, Троцкий пророчески предостерегает: «…поражение испанской революции почти автоматически приведет к установлению в Испании настоящего фашизма, в стиле Муссолини. Незачем говорить о том, какие последствия это имело бы для всей Европы и для СССР».

Троцкий задолго до победы Гитлера в Германии видит глубину опасности фашизма для цивилизации. Но тут же пытается привлечь внимание далекого Политбюро (хотя обращается фактически к Сталину) к новому историческому шансу мирового революционного пожара:

«С другой стороны, успешное развитие испанской революции в условиях еще далеко не завершившегося мирового кризиса открывало бы гигантские возможности. Глубокие разногласия по ряду вопросов, касающихся СССР и мирового рабочего движения, не должны помешать сделать честную попытку единого фронта на арене испанской революции. Еще не поздно!»

Троцкий с трудом, видимо, выдавливает слова «честную попытку». Он-то знает, что ничего честного от Сталина ждать нельзя. Вся его судьба последних пяти-семи лет тому свидетельство. Троцкий предлагает, как он пишет, «серьезную попытку объединения коммунистических рядов», ибо разногласия «на 9/10 лежат вне условий испанской революции». Далее Троцкий предлагает и предостерегает:

«Чтоб не создавать даже и внешних затруднений, я делаю это свое предложение не в печати, а в настоящем письме. Ход событий в Испании – в этом сомневаться нельзя – будет каждый день подтверждать необходимость единства коммунистических рядов. Ответственность за раскол явится в данном случае грандиозной исторической ответственностью.

15 февраля 1931 г.

Л. Троцкий »{123}.

Написав обращение к высшему партийному ареопагу, Троцкий, по-видимому, задумался. Не будет ли расценено это письмо как сигнал о капитуляции или просто о политической сделке? Подобная мысль для изгнанника была мучительной. Письмо легло в ящик стола. Но в конце апреля Троцкий извлек его оттуда и дополнил следующим предостережением:

«Тем обязательнее, тем неотложнее принятие всех тех мер, о которых говорило мое письмо.

27 апреля 1931 г.

Л. Тр .»{124}.

Запечатал обращение в простой конверт и написал латинскими буквами: «В Политбюро ВКП(б). СССР, Москва».

С тех пор письмо и покоится в закрытом фонде партийного архива.

Троцкий не дождался, естественно, ответа и опубликовал через месяц это свое послание в «Бюллетене оппозиции», но без последнего добавления и изменив почему-то дату написания на 24 апреля{125}.

Он не знал, что с его письмом члены Политбюро (и первым – Сталин) действительно ознакомились. Резолюция генсека весьма красноречива и не носит частного характера. По существу, еще в мае 1931 года Сталин дал понять: Троцкий должен быть полностью устранен с политической сцены. Обычно свои предписания на документах, которые со временем станут основным законом государства, писались им синим, реже красным карандашом. Иногда карандашом простым, совсем редко – чернилами. Эта резолюция написана красными чернилами, и она факсимильно приводится среди фотографий этой книги:

«Молотову, Кагановичу, Постышеву, Серго, Андрееву, Куйбышеву, Калинину, Ворошилову, Рудзутаку.

Думаю, что господина Троцкого, этого пахана и меньшевистского шарлатана, следовало бы огреть по голове (курсив мой. – Д.В. ) через ИККИ. Пусть знает свое место.

И. Сталин »{126}.

Здесь же подобострастные приписки членов Политбюро: «Правильно. Ордж », « Ворошилов », « В. Куйбышев ». Молотов более многословен: «Предлагаю не отвечать. Если Троцкий выступит в печати, то отвечать в духе предложения т. Сталина».