Тропа Кайманова

— А я баранку ни на какие чины не сменяю, хоть режьте меня, хоть стреляйте, хоть в штрафную роту отправляйте. Я и там буду баранку крутить. Шофера везде нужны.

— Никто тебя в штрафную и не думает отправлять. На своем месте ты куда больше можешь пригодиться...

Кайманов видел, что Астоян насторожился: что ему собирается поручить этот старший лейтенант-чекист?

— Наверняка ты и у нас, и в Иране все дороги изъездил, — продолжал Яков.

— Это верно, — согласился Астоян, — потому свою работу и люблю, что все время новые места вижу. Она и в мирное время, и в войну все равно одна.

— Ну а отец, мать откуда были? Знаешь что о них?

— Отца и мать не помню. Сказал же вам, вырос в детдоме, в Баку. Слыхали про такой город?

— Слыхал, — серьезно ответил Яков. — Ну а как жил, чем кормился, где специальность получил?

— Из детдома я, как только подрос, убежал: захотелось свободы. Сначала у айсора-сапожника подмастерьем работал, а как восемнадцать исполнилось, окончил курсы шоферов и с тех пор за баранкой. В тридцать седьмом, когда пятьсот тонн кунжутного семени для «Ирансовтранса» перевез, премию тысячу рублей и звание лучшего водителя республики получил.

— Так вот оно что! — радостно воскликнул Кайманов. — А я-то думаю, знакомое лицо, а вспомнить никак не могу, где видел. На портрете, значит, в газете.

— Точно! Портрет в газетах печатали, — подтвердил Астоян.

— Как дело-то было, рассказал бы подробнее.

— Ну как? Очень просто. Было нас четыре водителя. Трое до Ашхабада, как пять тонн нагрузят, так и везут до места. А я только до Даугана — туда-сюда, туда-сюда: срок загранпаспорта кончался, надо было успеть.

— Вижу, ты уж и повоевать успел, — показал Яков на шрам, видневшийся на шее Астояна из-под воротника его расстегнутой гимнастерки.

— А это еще с тридцать третьего года. Мобилизовали в первый стрелковый полк по борьбе с басмачеством, на Серном руднике базировался. Басмачи у нас четырнадцать машин сожгли... Ну а когда в тридцать третьем ликвидировали их, ездил в Иран по переброске «экспорт — импорт». Возили туда листовое железо, сахар, сахарный песок, мануфактуру, проволоку... Железа в Иране мало, проволоку, что борта закручиваешь, и ту оставлять нельзя, тут же унесут. Ну а оттуда — урюк, сабзу, орехи, кожу, овчину, верха на сапоги... Туда еще возили фарфоровые чайники, наши, русские. Они хоть не шибко красивые, зато не разбиваются...

Астоян разговорился, теперь надо было только направлять беседу. Кайманов по опыту знал: стоило затронуть любимое дело — и человек постепенно раскроется.

— Ну а когда в тридцать седьмом торговля с Ираном прекратилась, работал на автобусе здесь, в Ашхабаде.

— А в этой автороте давно ли?

— С первого дня войны... Мне еще командир дивизии вопрос задавал — ездил ли я в Иран?.. Ездил, отвечаю, товарищ генерал. Ну вот, говорит, будешь возить воду в Дауган. Заполнять резервуары. Для дивизии много воды надо будет... Ну я вместо одного рейса по два и по три делал. Там, в десяти километрах от границы, есть местечко, сколько хочешь чистой воды бери, оттуда и возил... А когда перешла дивизия Лучинского в Иран, остановились мы в одном городишке в немецких казармах. Иранские солдаты шмутки под мышки и кричат «ура!». Домой их совсем отпустили!..

Яков решил, что пора перевести разговор в нужное ему русло.

— Ну а как там, в Иране? Что видел, что узнал? Как к нашим относятся?

— А что в Иране? Сейчас полный порядок. Раньше, бывало, и меня мурыжили. Вот как раз когда три дня оставалось до срока загранпаспорта, а мне надо было кунжутное семя вывозить... В Мешхеде останавливают: арбаб [18] говорят, есть телефонограмма, что вы везли иранского пассажира, он у вас упал и попал под колеса... Никакого, конечно, пассажира у меня не было, предлог придумали... Привели в жандармерию, сняли сапоги, ремень, забрали загранпаспорт. Спрашивают, сигар надо? Нет, говорю. Кушать будешь? Нет. Чай? Нет... В девять вечера входит европеец, говорит по-азербайджански, на лбу синие круги — банки ему ставили. Спрашивает, какого года, откуда я родом, зачем приехал... Я говорю, десять лет езжу, паспорту еще три дня сроку осталось, никакого пассажира у меня не было, никто под колеса не падал. Ладно. Записали, что я им сказал, потом говорят: «Распишись». Оставили чистую бумагу после моих ответов, а расписаться показывают в самом низу. «Не пойдет, — говорю, — такой номер. Почему задержали меня и не предупредили наших дипломатов?..» А тут как раз останавливаются шесть машин советского посольства. Кто-то передал, что меня здесь мурыжат. Ну, вернули паспорт, деньги. Сдал я груз. Жандарм останавливает, говорит, все-таки давай машину в таможню, ты, говорит, меня куска хлеба лишишь, если я не выполню приказ своего раиса. Я еду к нашему консулу, товарищу Елинцеву. Говорю ему, так и так. Он звонит: «Господин губернатор, что это вы делаете? К вам едут англичане, индусы без паспортов, а нашего вы и с паспортом задерживаете?» Вызывают и меня к губернатору. Приезжаю... Принял он меня и говорит: «Садитесь. Господин Елинцев мне все рассказал. Буду разговаривать с военным губернатором, чтобы на неделю продлил вам визу». Ну поблагодарил я его, за визу двадцать риалов заплатил, даю расписку, обязуюсь десять дней ездить, потом прекратить, вот так и возили мы кунжутное семя...

18

Арбаб — господин (араб.).

Сколько раз Яков убеждался: увидишь человека, вроде ничего особенного он собой не представляет. А почувствуешь в нем живую струнку, разговоришься, и оказывается, что не так-то он прост. Таким, как Астоян, приходится подчас и важные государственные дела решать.

— В Иране все больше бедные: латаные, пыльные... — продолжал Астсян. — Просят, дай хоть один шай, — значит, копейку. Как-то вижу, два курда катают ногами бочку, ссорятся, ругаются. А это какой-то купец подъехал в фаэтоне и стравил... Как-то смотрю, в маленькой лавчонке айсор сидит. Ну, айсоры все хорошие сапожники — из обрезков кожи мяч выкраивает, как апельсиновые дольки. Чего делаешь, спрашиваю. Мяч, говорит, делаю. Богатые в магазине дорогой мяч купят, а я для бедных делаю... Или вот помню, в Баджигеране в столовой духанщик стонет. Заходит курд, а у него на поясе кузнечные щипцы. Посадил духанщика, ка-ак дернет зуб! И кричит: «Дус! Дус!» Соль, значит. Засыпал солью и пошел дальше: может, где народ его позовет, еще выдернет... Если в карты играют, обязательно между делом вшей бьют... Ну, ребята меня предупреждали, чтоб осторожней был, машину осматривал: есть там такие, за премией охотятся — кусок терьяка подбросят, на машине незаметно отметку сделают, по этой отметке в таможне терьяк найдут, премию пополам делят...

— А пилотку зачем духами брызгал?

— Ай, так, для веселья, — широко улыбнувшись, ответил Астоян. — Начальник таможни всю жизнь смотрит на нас, шоферов, как правоверный мусульманин на свинину. Для него каждый шофер — контрабандист. А я с тридцать шестого года член партии. Все ребята сговорились, так и ходим мимо начальника надушенные духами «Коти».

— Ну а духи-то все же где берете?

— Так они в Иране свободно продаются. Бери и душись, только через границу не вози.

— А тебя на слове не поймаешь, отбрехаться умеешь... — Кайманов рассмеялся. Чем больше он разговаривал с Астояном, тем больше ему нравился этот «маленький армянин». Уж поистине мал золотник, да дорог.

— Ну вот что, — сказал Яков. — Голова у тебя работает хорошо, глаз острый, язык подвешен, уши слушать умеют. Давай, брат, будем с тобой нести настоящую пограничную службу... Время, сам понимаешь, военное. Толковые люди нам нужны, тем более такие, которые по нескольку языков знают. Нам очень важно знать имена бандитов, засевших в Каракумах, особенно их главного калтамана, который и на Ташаузской караванной тропе пограбить норовит... Шоферы — народ толковый. Все знают, все видят, все слышат. Друзей у тебя много. Если видишь, что парень с головой и язык умеет за зубами держать, посоветуйся, спроси, может, он где что слыхал, что видел.

— А о чем спрашивать-то?

— Слыхал, наверное, какое злодейское убийство учинили бандиты в ауле Карахар?

— Женщину и девочку зарезали?.. Был такой разговор...

— Зарезали четырехлетнюю девочку, а женщину убили ударом в затылок. Но это не все. Один из тех бандитов под маркой шофера колхоза «Имени XX лет Октября» выманил родственника той женщины, фронтовика, слесаря авторемонтных мастерских Нурмамеда Апаса, и устроил так, что того придавило дизелем в кузове машины. Не было ли разговоров среди ваших шоферов об этом?

— Разговор был. Да только все сходятся на Чары Ильясе, — ответил Астоян.

Яков подивился такой его осведомленности.

— А с кем тот Чары Ильяс был тут связан? — спросил он. — Слышать не приходилось?

— Этого я не знаю, товарищ старший лейтенант... Надежды Якова схватить какие-то ниточки пока не оправдывались. Он больше не стал расспрашивать «маленького армянина».

...Остались позади дауганские вилюшки, серпантином расписавшие склон горы, колонна грузовиков подъехала к Дауганской комендатуре.