Тропа Кайманова

— Как это «лапками до горы»? Попередохли, что ли?

— Ну да... Нэ пропадать же ж им, думаю... От я и товарыщу капитану, пробачтэ, старшему лейтенанту Ястребилову саму гарнэсеньку [28] молодочку и зажарыв. Ще теплэнька була... Як шо хочите, и вам зажарю, будь ласка [29] ... Там их у закутку цила куча...

Узнав, что «у закутку их цила куча», Самохин понял: из-за кур могут быть серьезные неприятности.

— Где ж ты, пустая голова, отравленное зерно сыпал? — не на шутку разозлился он от такого усердия Варени. — Да как они, эти куры, во двор оперативного погранпоста попали?

28

Гарнэсеньку — хорошенькую (укр.).

29

Будь ласка — пожалуйста (укр.).

— Та воны и нэ попадалы, товарыщ капитан. Я у двори трохы посыпав, а тоди и мечтаю соби: «Ти ж трекляти мыши и по за дуваламы шуршать, у лыстьях та у трави...» Я ж за йих ночи нэ сплю, товарыщ капитан. Ну як выскочить яка мышь з маузером! Хоп Вареню за шкирку — тай за кордон!..

Со двора донеслись громкие голоса.

Вареня беспокойно оглянулся, переступил с ноги на ногу.

— Пробачтэ, товарыщ капитан, то, мабудь [30] , до вас... В открытую дверь было видно, что перед часовым у входа во двор оперативного погранпоста толпятся, требуя начальника, жители Аргван-Тепе, аксакалы и женщины — наверняка хозяева и хозяйки загубленных кур.

30

Мабудь — наверное (укр.).

Пришлось Андрею расплачиваться с пострадавшими и выслушивать через переводчика все, что думали аксакалы о нем самом и его солдатах.

Только когда все ушли, Самохин смог без свидетелей, в сопровождении одного лишь обескураженного, искренне скорбящего Варени пойти и посмотреть, сколько же на самом деле в закутке кур. Оказалось, что в конце двора, в мазанке из самана, было свалено в кучу десятка полтора дохлых птиц.

— Возьмите людей и немедленно уберите эту падаль, — приказал Андрей.

Пять или шесть солдат, взяв по курице в каждую руку, оказались как раз во дворе, когда со стороны калитки послышалось щелканье затвора фотоаппарата.

Самохин, и без того пребывавший не в лучшем настроении, с раздражением обернулся, увидел, что всю эту картину и его самого — начальника оперативного погранпоста — на переднем плане фотографирует, выйдя из кабины остановившейся неподалеку полуторки, только что навестивший оперативный погранпост старший лейтенант Ястребилов.

ГЛАВА ВТОРАЯ ПЕРВАЯ ПОПЫТКА

Вызов в штаб полка застал Якова на Дауганской заставе у лейтенанта Аверьянова. Лейтенант уезжал на фронт.

Собранный и сосредоточенный, в состоянии того внутреннего равновесия, которое приходит, когда решение принято, лейтенант, теперь уже не подчиненный Кайманова, разговаривал с Яковом так, как будто щадил его самолюбие: я вот, мол, добился своего, а вам что-то не удается...

— Мало мы с тобой поработали, — вздохнув, сказал Яков.

— Но кое-чему я успел у вас поучиться, — ответил Аверьянов.

Якову нравилось, что Аверьянов держался независимо, ни перед кем шапку не ломал, словно и не существовала та условная лесенка из званий, которая ставила одних выше или ниже по отношению к другим.

Если говорить о званиях, то Кайманов был всего на одно выше. Выручали опыт и заработанный годами службы авторитет. Яков знал границу и чувствовал себя здесь, в этих горах, так, словно был намного старше лейтенанта. Понимал это и Аверьянов, нисколько не огорчаясь, не завидуя.

— На какой фронт едешь? — спросил Яков, хотя понимал, что едва ли скажут об этом Аверьянову.

— Ясно на какой! В Сталинграде тяжко. Поеду помогать. Мне, правда, не сообщили, в чье распоряжение, но больше некуда...

— Заставу кому сдаешь?

— Приказано Галиеву...

— Да-а... — протянул Яков. — Галиев — на подмогу к Самохину, Галиев — принимать заставу на Даугане... Как сказал композитор Моцарт, «Фигаро здесь, Фигаро там»...

Аверьянов едва заметно усмехнулся, но не стал комментировать замечание Якова.

Тот все это понял, подосадовал на себя: «С моей-то грамотешкой лучше бы без «исторических» примеров». Втайне он позавидовал внутренней постоянной уравновешенности Аверьянова, которая дается не только характером, но и образованием. Неучем Яков себя не считал и тоже умел держать чувства в узде, но все же в этом молодом лейтенанте было нечто, отличавшее его от многих. Амангельды или Лаллыкхан сказали бы о нем: «Подающий надежды бычок заметен и среди быков...» Яков воздержался от того, чтобы произнести это изречение вслух. Сказал искренне:

— Жаль, расстаемся... С тобой мы славно поработали бы... Не обижайся, что я на тебя из-за следов пошумел. Обидно мне было, что не видишь и видеть не хочешь...

— А я и не обижаюсь. Шумел-то для дела...

Оба не заметили, как просто и естественно перешли на «ты».

— Хоть я и прирос пуповиной, как ты говоришь, к этим горам, а вот так бы сейчас и поехал с тобой, — сказал Яков.

— Тебе надо здесь. Никто и никогда не сработает с твое. Ты рожден для службы на этой границе, да и вскормила тебя, вспоила туркменская земля...

— Говорят так, — согласился Кайманов. — Напиши с дороги...

— Жив буду — и с фронта напишу. А кончится война, наверняка увидимся: как-никак в одних войсках служим.

— Вот именно. От одного конца до другого рукой подать, а если границу в одну линию вытянуть, хватит и вокруг шарика обмотать.

Раздался телефонный звонок. Дежурный по штабу передал, что старшего лейтенанта Кайманова срочно вызывает полковник Артамонов.

— Ну, не сердись, если что не так было, — сказал Яков, протянул руку и неожиданно для себя крепко обнял Аверьянова, прижал его к себе, потом отстранился, посмотрел в спокойное сосредоточенное лицо лейтенанта. — Ладно. Поехал, — сказал так, будто уезжал не Аверьянов, а он сам.

Натянув козырек фуражки на лоб, сбежал с крыльца, стараясь подавить в себе горечь расставания с человеком, показавшимся ему с первого знакомства незаурядным.

Выйдя со двора заставы, остановил одну из бесчисленных проходивших по шоссе машин и в следующую минуту уже мчался по направлению к штабу отряда.

Когда Кайманов доложил полковнику Артамонову о прибытии, тот едва взглянул на него:

— Иди в соседнюю комнату. Вартанов приехал, тебя ждет.

— Следователь из округа?