Тропа Кайманова

Яков подумал, что за один год войны произошло столько изменений, что все пришло в движение, стало непрочным, нестабильным.

Многие из тех, с кем он начинал службу, погибли, или пропали без вести, или воюют сейчас неизвестно на каких фронтах.

Не знал Яков, что ждет его в ближайшие дни и недели. Удастся ли успешно завершить поиск и доставить генералу матерых врагов Мордовцева и Клычхана с их приспешником Аббасом-Кули?.. Но это всего лишь ползадачи... А где искать неуловимого руководителя разведки, тщательно законспирированного главаря? Удастся ли его найти, а тем более схватить?..

Машина въехала в долину Даугана, на окраине которой раскинулась Дауганская комендатура, а в дальнем конце — поселок.

Обширная долина с глинобитными домами, чахлой растительностью, с поблескивающими арыками, протянувшимися под деревьями, показалась Якову, как никогда, родной и близкой.

Постройки комендатуры, как и дома поселка, издали напоминали бруски высушенной под жгучим солнцем глины. Кое-где они поднимались на склоны сопок. Со стороны равнины к ним примыкали обширные огороды подсобного хозяйства, что было существенным подспорьем для перешедших на частичное самообеспечение подразделений погранотряда. Все было знакомым, обжитым, привычным, и все _;это придется покинуть, возможно, на очень долгое время.

Полковник дал знак водителю, тот свернул на проселок. Машина миновала небольшой мостик, перекинутый через расщелину, на дне которой пряталось родниковое озерцо, отражавшее ноздреватые скалы берегов, бледную голубизну среднеазиатского осеннего неба.

«Летом Светлана часто приходила сюда», — вспомнил Яков. Не только озерцо, все, что окружало здесь Якова, каждый день, каждый час, каждую минуту будет напоминать Светлану...

Яков поймал себя на том, что чувствует облегчение: с отъездом в Лоук-Секир уходила тревога, как жить дальше, когда на Даугане развернется филиал госпиталя, который строила Светлана вместе с Баратом и Балакеши. «Еще подумает, что нарочно добился перевода в Лоук-Секир», — мелькнула мысль. Мелькнула и пропала: Яков увидел маячившего у ворот комендатуры как воплощение оскорбленного достоинства бывшего пограничника, бывшего капитана, бывшего коменданта Даугана, ныне — командира какого-то подразделения строительного батальона Авенира Аркадьевича Ястребилова.

Яков коротко попросил Артамонова:

— Разрешите, товарищ полковник, зайду домой... Как только Дзюба позвонит с КПП, буду ждать вас у дороги.

Полковник понял его нежелание встречаться с Ястребиловым, кивнул.

Проходя боковой калиткой к дому начсостава, Яков видел, как Артамонов поздоровался с Ястребиловым, направился вместе с ним в канцелярию.

Яков вошел в свою квартиру, зная, что дома никого нет: Ольга — на стройке госпиталя, дети в ашхабадском интернате. Невольно подумал, что с первого дня его службы на границе Ольга, занятая хозяйством, живет одна, привыкнув к вынужденному одиночеству... Что ж, Ольге тоже не захочется уезжать с обжитого места. Здесь все родное. На Даугане начиналась их совместная жизнь. Даже Светлана для Ольги была частью ее молодости, пусть горькой подчас, тревожной, но светлой и наполненной. И все в родном Даугане, в этой зеленой долине стало частью их самих.

Яков окинул взглядом стены квартиры, отметил про себя, что в комнатах, как всегда, чисто и уютно, все на своих местах. Этим Ольга как бы подчеркивала: какие бы с ними ни происходили перемены, в доме остается раз и навсегда заведенный, постоянный порядок.

Что ж, совсем немало значили родные стены для Якова, хоть и привык он к просторам шириной с Каракумы, к таким «стенам», ограничивающим его «жилье», как отвесные неприступные скалы Асульмы, с одной стороны, склоны Душака и Моро-Коу — с другой. Кайманов знал, что есть куда прийти хотя бы на полчаса, где ждет его близкий человек, где выросли его дети. Так было почти всегда. Почему же теперь этого стало мало?..

Тяжело вздохнув и не пытаясь сейчас решать эти, в сущности, неразрешимые вопросы, Кайманов прикрыл дверь, пересек террасу, спустился с крыльца, вошел в канцелярию комендатуры.

Ястребилова здесь уже не было. В комнате дежурного стоял чем-то до крайности расстроенный полковник Артамонов.

Взглянув на Якова, Аким Спиридонович повернул ключ в двери, выдвинул ящик стола, взял пакет с почтовыми штемпелями и сургучной печатью. Пакет был вскрыт. Полковник достал из него и развернул на столе перед Яковом серию фотографий.

— Тебя касается, — угрюмо произнес он. — Ценная бандероль. Поступила на имя Ястребилова. Затем он и просил встречи, чтобы хоть напоследок испортить атмосферу...

Яков, чувствуя, как все в груди словно одеревенело, вздрогнул, наклонился к столу.

Оказывается, каждый его шаг с момента встречи с Флегонтом и Аббасом-Кули фиксировался в Змухшире, да еще так, что в кадр попадали то Мордовцев — старый матерый враг, то его бандиты.

Здесь было все: и переодевание в советскую форму, и умывание, и беседа с Флегонтом. Несколько фотографий за трапезой с Аббасом-Кули и Мордовцевым. Сфотографировали его, даже когда он лежал на кошме, а Флегонт стоял перед ним.

В первое мгновение Яков почувствовал, как волосы у него шевельнулись под фуражкой, но, вглядевшись в снимки, немного успокоился: на всех фотографиях лицо его с режущим взглядом чуть сощуренных глаз выражало крайнюю настороженность при всем кажущемся внешнем спокойствии и обычном полуироническом выражении. Видно было, что Кайманов не у друзей, а среди врагов. Но попробуй докажи это не то что предубежденному, а просто осторожному следователю!

Долго длилось молчание. Яков понимал: одно дело быть у Флегонта в крепости, говорить с ним, отстаивая каждую свою позицию, и совсем другое — видеть это на фотографиях, как бы со стороны.

— Вот для чего им понадобилось переодевание, — сказал, наконец, Артамонов.

У Якова от сердца отлегло.

— Я еще подумал, — продолжал Аким Спиридонович, — на кой черт Флегонту в песках офицерская форма? Еще и калтаманов своих в кое-какие трофеи вырядил... Вот, гляди: этот наверняка Ахмет, а этот — Махмуд или Аннасахат... Остальные такие же... А если не разобраться, с ходу вполне можно на их удочку клюнуть...

— Обо всем, что изображено на этих фото, я вам рассказал, не утаил ничего...

— Так-то оно так... Но одно дело слышать и совсем другое — видеть своими глазами.

Яков молчал. Полковник словно подслушал его мысли, высказал их вслух. Кайманову было совсем не все равно, как дальше развернутся события, но, зная, что скрывать ему нечего, поскольку никакой вины за ним нет, он молча ждал решения Артамонова.

— Ну что мне с тобой делать? Попал в историю, а теперь вместе расхлебывать? Что я буду говорить, когда эти фотографии до генерала дойдут?

— Делайте, что вам подсказывают совесть и ваш командирский опыт, — сказал Кайманов.

Артамонов взвился:

— Ишь ты какой бравый!.. А ты не бравируй! Храбрец нашелся! Так закатают, что и своих не вспомнишь! Время-то военное!.. Если тебе на свою семью и на самого себя наплевать, так мне-то не наплевать!.. Ты подумал, что жене и детям будешь говорить?

Раздался телефонный звонок. Артамонов взял трубку. Яков наблюдал, как менялось его лицо: из раздраженного становилось подчеркнуто внимательным, каким-то даже просветленным.

— Да, да, товарищ генерал... Как ведет себя? Нормально... Как всегда... Гонорится только... Ну да, спокойно... Я бы сказал, слишком спокойно... Хорошо, товарищ генерал, слушаюсь...