Тропою грома

— Не знаю.

— Вас ведь не интересует судьба цветных.

Она молчала.

— Ведь я прав, скажите? — настаивал Ленни.

— Не знаю, — ответила она сердито.

— Простите.

— Мне нечего вам прощать.

— А ведь, если вас застанут здесь со мной, будет беда.

— Это вам будет беда, — сказала она. — Герт вас не любит. Он часто говорит о вас.

Ленни тихо засмеялся.

— Что же он обо мне говорит?

— Ругает вас.

— Как же он меня ругает? Скажите.

— Не скажу! — отрезала она.

— Странная вы девушка, — тихо сказал Ленни.

— Чем?

— Вы не такая, как другие белые в наших краях. Обыкновенной белой девушке не пришло бы в голову сидеть ночью среди вельда вдвоем с цветным. А вы вот сидите. Почему?

— Слишком много вопросов задаете, — отрывисто сказала она.

— Просто мне хочется знать, — сказал он.

Девушка с минуту молчала, потом проговорила:

— Помните, как грубо вы со мной обошлись в первую нашу встречу? Забавно, между прочим, что мы всегда встречаемся в темноте. Тогда было темно, и теперь тоже… Ну в общем, тогда вы обошлись со мной грубо, и мне хотелось посмотреть, не можете ли вы быть повежливей.

— Ну и как — могу?

Она рассмеялась:

— Во всяком случае, стараетесь. — И продолжала уже серьезно: — Вы не похожи на других. Ни на кого из цветных, с которыми мне приходилось встречаться. В вас нет страха, и вы смотрите людям прямо в глаза. Я не думала, что среди цветных бывают такие. Такие неробкие, я хочу сказать. Вы совсем иначе держитесь, чем другие.

— Я такой же, как все цветные, — медленно проговорил Ленни. — Я родился здесь, я один из них. Разница только в том, что у меня были возможности, которых у них не было. Я научился видеть, делать и понимать многое, что для них недоступно. Я узнал, почему одни люди рождаются с белой кожей, а другие с черной, почему у одних волосы курчавые, а у других нет, а когда все это знаешь, то уже не видишь причины бояться человека только потому, что у него кожа другого цвета.

— И таких, как вы, много? Таких цветных, которые не боятся?

— Да. Немало. И с каждым днем становится все больше.

— Я не встречала. Вы первый, и вы совсем не похожи на цветного. Вы просто человек. Те, другие, не такие.

— Цветные только потому так держат себя с белыми, что белые принуждают их к этому. Если б цветных не угнетали, не мучили и дали бы им возможность жить и развиваться по-человечески, они все были бы, как я. Вы бы тогда не сказали, что я не такой, как все. Вы и себя не чувствовали бы иной, чем они. Если б только им позволили быть людьми…

— Вы, наверно, ненавидите нас, — задумчиво сказала Сари, словно только что сделав это открытие.

Ленни сидел неподвижно, вглядываясь в окружающую их темноту. На душе у него было легко, покойно и тихо. Эта тишина в его душе благодатно сочеталась с мирной тишиной вельда. И он смутно чувствовал, что все это как-то связано с Сари, что именно ее присутствие рождает эту гармонию.

А Сари еще острее, чем он, чувствовала обаяние тишины. Она растворялась в ней вся, она нежилась в ней с тем наслаждением, с каким старухи зулуски холодным зимним утром плотней закутываются в одеяло. Ничего не осталось в душе, кроме неизъяснимого счастья от этой полной отдачи себя.

Внизу, направо, светились огоньки в лачугах цветных обитателей Стиллевельда. А налево такие же огоньки горели в краале кафров.

С Большой улицы Стиллевельда донесся одинокий лай собаки. Сари вздрогнула, точно выйдя из забытья.

— Тихо здесь, — сказала она и смутилась, потому что это звучало так банально.

— Да, очень, — подтвердил Ленни и подумал, что бы такое еще сказать?

Сари потянулась и вскочила на ноги. Ленни все не мог придумать, что ей еще сказать. Слова почему-то не шли с языка.

— Пройдемся немножко, — нерешительно предложила она.

Ленни вскочил. Он чувствовал ее рядом с собой. Жаль, что ее не видно. Ему хотелось знать, как она одета.

— Давайте. Куда мы пойдем?

— Вниз по склону, — сказала она.

Они двинулись налево.

— К краалю?

— Да, в ту сторону.

Они стали спускаться бок о бок по еле заметной тропе. Он смутно различал очертания ее фигуры. Легкая тень, прямая и стройная, уверенно скользила по камням и кочкам, словно знала здесь каждую пядь земли. Вдруг Ленни споткнулся и едва не упал. Она протянула руку и помогла ему удержать равновесие. Другой раз он налетел на нее, чуть не сбив с ног.

«Ему бы надо взять меня под руку, — подумала она, — я ведь лучше знаю дорогу. Сказать ему, чтобы взял?» Но и у нее почему-то слова не шли с языка.

Наконец они выбрались на более ровную тропинку. Она замедлила шаги.

— Тут уже легче идти, — сказала она.

На востоке по небу быстро поднималась луна. Летняя луна, которая встает поздно.

— Скоро станет светло, — сказала Сари.

— Да.

«Ну ее, эту темноту, — подумала она, — я хочу видеть его лицо».

Ленни продекламировал вполголоса:

Дул я в звонкую свирель. Вдруг на тучке в вышине…

Она уловила несколько слов.

— Что это?

— Маленький образчик английской поэзии, — сказал он, смеясь.

Стесняется, подумала она, и вслух сказала:

— Прочитайте так, чтобы я слышала.

— Это совсем простенькие стишки, — сказал он. — Их написал англичанин по фамилии Блэйк.

Она придвинулась ближе и словно невзначай продела свою руку под его.

— Тут опять пойдут кочки, — сказала она и увлекла его левей, так что крааль остался в стороне. — Ну, читайте же стихи, — напомнила она.

— Я не знал, что вы понимаете по-английски, — сказал он.

— Мы ведь все двуязычные, разве вы не знаете? Он услышал в ее голосе смех и почувствовал себя дураком.

— Простите, — сказал он. — Здесь кругом говорят только на африкаанс, вот мне и казалось…

— Так что же стихи? — настаивала она.

— Стихи… Ага… Г-м… Видите ли…

Она засмеялась. Ему понравился ее смех.

— Да вы не рассказывайте о них, а прямо читайте. Он почувствовал ее близость, ее руку, опиравшуюся на его руку, прикосновение ее плеча на ходу. И чувство отчужденности исчезло. Эта девушка может быть ему другом… Он тихо начал:

Я увидел колыбель, И дитя сказало мне: — Милый путник, не спеши. Можешь песню мне сыграть? — Я сыграл от всей души, А потом сыграл опять.

Сари вдруг подхватила:

— Кинь счастливый свой тростник. Ту же песню сам пропой! — Молвил мальчик и поник Белокурой головой. — Запиши для всех, певец, То, что пел ты для меня! — Крикнул мальчик наконец И растаял в блеске дня. Я перо из тростника В то же утро смастерил. Взял воды из родника И землею замутил. И, раскрыв свою тетрадь, Сел писать я для того, Чтобы детям передать Радость сердца моего!