Трудности работы авантюристом

И, к удивлению, Джорджи, дед Клавдий совсем не обиделся, перебранки на которую надеялся дозорный, чтобы выбросить часть накопившихся злобных эмоций, завязать не получилось.

Кобольд лишь сочувственно посмотрел на него, хотя в проблесках костра, со своими огненными глазищами, это сочувствие смотрелось дикова-то, и даже слегка пугающе, как неожиданная нежность хищника, перед тем как наброситься на добычу и сожрать. Голос же у деда Клавдия был взгляду подстать, ласковый, и вкрадчивый:

— Ты никак устал, милок… ну-ну, хочешь поплачь. Можешь поругать меня как следует, швырнуть снежок мне в спину, когда совсем тяжко будет, только вот знаешь… когда вдруг завяжется бой не на жизнь, а на смерть и всё на что ты сможешь положиться, будет собственная тушка… то ты вспомнишь тренировки деда Клавдия на выносливость, вспомнишь эту чёртову волокушу, бескрайний снежный простор, и усталость в каждой мышце твоего несчастного тела… я просто хочу, чтобы ты был к бою готов, а сейчас ты явно не готов… твое тело сильно ослабело за то время, пока ты сиднем торчал на дозорной башне. Мышцы сдулись, сухожилия огрубели и уже не так эластичны и подвижны, никакой координации движений, и никакого опыта боя… единственное, что мне в тебе нравится сейчас, так это твоё чувство цели… я видел, как ты стрелял в волчью стаю, пока я расправлялся с вожаками. Ты выпустили несколько десятков стрел, при этом промахнувшись лишь раз… я не буду спрашивать при том, почему ты не убил ни одного волка, а метил исключительно в лапы и бока, натягивая тетиву не до конца, не желая причинить большого вреда. Я понимаю твою жалость к зверям, у тебя доброе сердце, Жоржик… и последняя стрела, которой ты промахнулся, и которая в итоге застряла в стволе сосны, я к этому времени уже прикончил вожаков, и я видел… ты нацелился на опасную суку, я видел как она рычала на тебя, видел страх в её глазах, видел нерешимость, а так же видел то, что ты хотел прикончить её, потому что она подскочила к тебе ближе чем все остальные, ей оставалось пару тройку прыжков, но она вдруг замерла, как замер и ты… что ты чувствовал в этот миг, Жоржик?

Джорджи же ожидал перебранки, и внезапное нравоучение выбило его своей колеи, может поэтому он отвечал так потерянно, но при этом чертовски правдиво:

— Я…я знал, что следующей стрелой могу убить её… могу прошить её глаз, повредить мозг.

— Вот именно! Вот об этом я и говорю! У тебя есть чувство цели, редкий талант, очень редкий… но при этому у тебя слишком доброе сердце, как бы ты его не прятал. Ты слишком наивен, конечно, не так, как твой красивый дружок, что остался у гоблинов… — дед Клавдий вовсю издевался, он упоминал о «красивом дружке» все последние дни и успел конкретно так выбесить этим Джорджи, но тот каждый раз терпел и молча скрежетал зубами, вот и сейчас промолчал, а дед Клавдий немного разочарованный продолжил:

— Ты мог убить волчицу и шкур стало бы больше. Ты мог бы убить зверя, что хотел порвать тебе брюхо и пожрать твою печень, но ты пощадил её, хотя сам не до конца понимаешь зачем… но твоя рука дрогнула и ты всадил стрелу в дюйме от цели, прямо в сосновый ствол… и я в некотором роде даже восхищаюсь твоей добротой, Джорджи! Но когда твоя доброта и наивность направлена вовне, на существ, что способны оценить твой поступок справедливо и честно, ведь та волчица увела стаю, не напала на тебя по итогу, она всё поняла… и тогда это было славно, но когда ты направляешь наивность и доброту к самому себе, не замечая собственные недостатки, прощая себе слабость и уязвимость… ты становишься дураком и будущей жертвой, которую какой-нибудь туповатый наёмник с лёгкостью зарубит топором, без каких-либо сложностей и подготовки, просто зайдя тебе за спину и ты не сможешь дать отпор. Потому что не будешь готов. Понимаешь?

Ни черта Джорджи не понимал. Вообще ничего. Он скорее злился в этот момент, и потерял суть сказанного дедом Клавдием ещё пол разговора назад. Однако слова, сказанным кобольдом, весь оставшийся путь пролетали в его пустой голове, когда он согнувшись в три погибели, усталый как последняя тварь на земле, тянул за собой непосильную верёвку с волокушей… он вспоминал тот вечерний разговор у костра, и по какой-то неведомой причине, эти слова подбадривали его, заставляли не ныть, а молча идти дальше. За могучей спиной деда Клавдия.

Так они и добрались до племени Ита-ми, ещё на подходе к которому ощутили направленные на них чужие взгляды, и тени, силуэты, проскальзывающие мимо сугробов вдалеке, мелькающие между стволов деревьев тут и там. Ещё на подходе к племени их сопровождали. За ними следили. Но нападать не решались, или просто ждали чего-то…

Джорджи же мучительно ощущал, как их загоняют в западню.

***

Земли племени Ита-ми встретили их распахнутыми деревянными воротами, защитной стеной с острыми кольям на верхушках которых белели черепа, как людские, звериные, так и гоблинские.

От этого места исходили настоящие клубы густого водянистого пара, и Джорджи сначала по привычке решил, что всё дело в очередном магическом барьере, что были судя по всему в ничейных землях популярны, и встречались тут и там… однако здесь, над племенем Ита-ми, никакого барьера не наблюдалось. Порой с неба падали лёгкие капельки дождя, и до Джорджи постепенно дошло, что это капли растаявшего снега, и с каждым шагом к воротам становилось всё теплее и вскоре со лба Джорджи стекал пот, щёки раскраснелись, а дед Клавдий, идущий впереди, каждый свой огромный шаг не забывал что-то бурчать про дерьмовую жару, которую он так сильно ненавидит, и тяжёлые чёрные волосы гиганта очень быстро свалялись, промокли и стали прилипать к его шее и потному лицу, борода же и вовсе свесилась от влаги чёрной плетью.

В воротах их ждал ребёнок. Не определить какого пола, на вид лет восьми. В одной набедренной повязки из шкурки какого-то зверька. Волосы до плеч, зачёсаны назад и смазаны жиром, блестят. Кожа у ребёнка смугловатая, черты лица миловидные, но суховаты и кажутся несколько измождёнными, при всё этом он широко им улыбался, и стоило подойти достаточно близко, как ребёнок поклонился в пояс деду Клавдию, и весело прокричал:

— Приветствуя Вас Дядя Авантюрист, племя Ита-ми давно ждёт вас!

Дед Клавдий, которого от жары, кажется, клонило куда-то к земле, на приветствие лишь кивнул и кратко велел:

— Веди, милок, веди…

Милый ребёнок удостоил щербатой улыбкой и Джорджи, но ничего не сказал, и быстро побежал по улочкам, состоящих из хижин и тропок между ними, причём почти все хижины здесь были приподняты над землёй на массивных брёвнах и шестах, и по земле, тут и там протекали ручьи с мутноватой белёсой водой, от которой не очень приятно пахло чем-то каменистым и солью, и вот именно от этой воды и исходил весь жар и пар.

И до Джорджи вдруг дошло, почему племени Ита-ми не нужен барьер, ведь им и без всяких барьеров был совершенно не страшен зимний хлад, стужа и снег. Само поселение Ита-ми располагалось в небольшой лощине, в центре которой протекал горячий горный источник.

Ребёнок провожатый убегал немного вперёд, а затем оборачивался и нетерпеливо их ждал, переступая с одной босой пятки на другую. А Джорджи и рад был бы идти поскорее, но перед ним никуда не торопясь вышагивал дед Клавдий, который постепенно истекал потом, как подбитый зверь порой истекает на охоте кровью, и каждый шаг его делался медленнее и тяжелее.

— Не люблю я бывать здесь, ох не люблю! — выдыхал он сквозь сжатые губы, глазами жёлтыми мутно обшаривая округу.

На пути им встретилось несколько женщин, что останавливались от работы и с интересом наблюдали за ними, и как только замечали, что на них смотрят, то мило так улыбались. Однако одним своим появлением, эти женщины ввели Джорджи в крайнюю степень стыда. А всё дело было в том, что единственной одеждой у этих дам, выступала всё та же набедренная повязка… и больше ничего. Загорелые на солнце тела, жилистые и крепкие, эти женщины были очень высокими, с вытянутыми ногами и рифлёным торсом… но каждая из них обладала парой неких достоинств, на которые дозорный старался не смотреть, и при этом не мог перестать на них пялиться.

Груди. Здоровые, упругие, объёмные груди! С загорелой нежной кожей. С белёсыми полосками ореолов, и розоватыми сосками. Эти женщины улыбались ему, Джорджи… а по ложбинке меж их грудей стекал солёный пот.

Несчастный пристыженный Джорджи чуть ли не наступал на пятки медлительного деда Клавдия, который кажется и вовсе не обращал на оголённые женские прелести никакого внимания. Самих же женщин их ногата кажется совсем не заботила, а чуть позже… когда Джорджи и дед Клавдий вышли на улочку пооживлённей и между ними промчалась весёлая повизгивающая что-то боевое и радостное толпа загорелой ребятни, а так же прошли пару высоченных мужчин, и стайка молоденьких девиц… то окончательно смущённого Джорджи, которому все эти люди по очаровательному, очень миленько улыбались, вдруг дошло… что здесь, в племени Ита-ми, местные жители и слыхивать не слыхивали про такие казалось бы обыденные вещи – как рубаха и штаны, ведь все как один, здесь носили лишь одни набедренные повязки из шкур зверей, что закрывали им лишь самые сокровенные места, и больше ничего. Ни сандалий. Ни башмаков. Ни штанов. Ни рубах. Ни курток. Ничего кроме набедренных повязок… и это вводило дозорного в некоторое крайнее состояние смущения и недоумения.