Трюфельный пес королевы Джованны

– Поедем, конечно! – с наигранной бодростью воскликнула она. – Только после обеда. У меня срочное дело с утра, это займет всего несколько часов. К четырем-пяти я освобожусь, вернусь, и мы вместе…

Встретив взгляд отца, она поняла, что он ей не верит.

Мать смотрела в сторону. Затем поднялась из-за стола и, отойдя к плите, без всякой необходимости принялась переставлять кастрюли с одной конфорки на другую.

Приняв ванну и поставив будильник на пять утра, Александра забралась в постель, когда не было еще и десяти. Она лишь на минуту включила телефон – проверить упущенные вызовы. Их было два, с разных номеров, и оба номера были ей не знакомы. Художница поторопилась выключить телефон.

«Зачем я проверяла? Не стоило, спала бы спокойнее. Кто меня ищет? Кто бы ни искал, лучше бы им меня не находить!»

Внезапно ей пришло в голову, что адреса ее родителей не знает почти никто. Когда-то, двенадцать с лишним лет назад, Александра ушла из родительского дома к мужу-художнику и поселилась в его мастерской, ставшей ее единственным пристанищем. Именно адрес мастерской и был известен всем ее знакомым. Адрес родителей могли помнить лишь те, о ком Александра давно забыла.

«Но старые знакомые мне не опасны. Куда хуже то, что я по-прежнему зарегистрирована здесь, и значит, полиция без труда меня найдет… Мое имя все знают. Корзухиных-Мордвиновых в Москве наверняка не так много… Да и через Союз художников можно найти этот адрес!»

Александра уже оставила идею временно укрыться у зарубежных друзей. Бегство, которое занимало ее мысли вчера утром, тогда выглядело не просто возможным, а единственно верным выходом. Теперь оно казалось немыслимым. Художница почти физически ощущала, как родной город опутывает ее невидимыми, но прочными сетями, не позволяя вырваться, исчезнуть. Болезнь отца… Гибель подруги… И то, в чем она боялась признаться себе самой, – загадка, оставленная в выморочном особняке на Китай-городе, вместе с грудами дорогих сердцу книг, эскизов, необходимых для работы материалов и личных бумаг, заметок, черновиков… Вместе с памятью о недолгих, давних счастливых днях и о многих, одиноко прожитых годах…

«Я права, что остаюсь, а не бегу сломя голову… – твердила она себе. – Надо во всем разобраться. Не может быть случайностью то, что происходит сейчас вокруг меня! Что за напасть?! Одна смерть… Другая… Подряд! И пусть я не причастна ни к первой, ни ко второй, но почему-то же это случилось у меня под боком?! В смерти адвоката замешана Рита. В этом никаких сомнений нет. Рита притянула его в мою мастерскую, вот и вся связь. Но Марина? Если бы я не поехала с ней за город, осталась бы она в живых? Или ее и в Москве настигли бы и толкнули, скажем, под машину? Были ли у нее враги? Серьезные проблемы? Завтра меня спросят об этом, а что я скажу?»

Художница пыталась припомнить, о чем рассказывала Марина, когда им случалось встречаться или говорить по телефону. Ярче всего в ее памяти запечатлелись события двухлетней давности, когда приятельница разводилась.

Муж, не выдержав жениных трат на коллекцию (во всяком случае, таков был его главный аргумент в пользу развода), подал наконец документы в загс и мимоходом, с оскорбительным равнодушием поставил Марину в известность об этом.

– Как бы между прочим брякнул, за завтраком! – удивлялась приятельница, делясь новостью с Александрой. Они встретились в тот же день, когда Марина еще не оправилась от утреннего потрясения. – Между одним бутербродом и другим!

– И ты согласна развестись?

– Ну, если раньше я еще сомневалась, то теперь согласна! – Марина была вне себя, ее голос дребезжал сильнее обыкновенного. – Подумать только, двадцать лет прожили, сына вырастили, а Сергей несет в загс эту бумажонку на развод так запросто, будто квитанцию в химчистку! Будто я какое-то пятно, которое ему надо со своей безгрешной жизни вывести! Даже не поговорил со мной! Уже сейчас, задним числом, заявил, что разводится из-за моего хобби. Серебро, мол, ему жизнь отравило, мы давно чужие люди, так зачем жить вместе?

– А если бы он заговорил с тобой о разводе, до того как отнес заявление? – решилась спросить Александра, хотя не в ее обычае было встревать в чужие семейные дела.

Приятельница искренне ее не поняла:

– Вот именно, пусть сказал бы сперва! Ведь и я тебе толкую об этом!

– Нет… Я спрашиваю, это изменило бы что-то? Ты бы бросила собирать коллекцию?

– Еще чего! – Марина смотрела на Александру с недоумением, ее переносицу прорезала морщинка. – Ради его каприза? Да ладно, если уж он решил развестись, то не из-за серебра. Это просто повод. Дело совсем не в серебре!

– У него… есть кто-то? – предположила художница.

Марина пожала плечами и с видом полного равнодушия заявила, что и прежде-то не интересовалась такими вещами, а теперь и подавно не станет тратить нервы, деньги и время на слежку за мужем, почти что бывшим.

– Он имущество делить не собирается, целиком оставляет квартиру мне, будет жить в той, которую получил после своей мамы. С его стороны это благородно, конечно… Сын взрослый, его делить не придется, к счастью. А Сергей пусть собирает вещи и уходит. Мне все равно куда. Раз он так со мной, пусть не ждет, что я стану плакать…

Но Марина, по всей вероятности, все же плакала.

Александра, звонившая ей в ту пору довольно часто, иногда слышала в голосе приятельницы необычную сиплость. Так говорит человек, только что проливавший обильные слезы. Жаловаться Марина не жаловалась, держась избранной линии поведения – гордой, самодостаточной женщины, не цепляющейся за мужа. Но рана, которую она пыталась представить в виде царапины, наверняка оказалась глубокой. Как-то раз, не выдержав, Марина призналась при встрече:

– Это очень тяжело, ужасно, будто половина жизни отмерла и ампутирована. И я была права, он ушел к женщине. По-другому и быть не могло. Они живут вместе… Но меня это не волнует! Плохо то, что он сына приглашает к себе в гости, а тот, конечно, приезжает! Меня это бесит! Я готова сама туда поехать и все там разгромить!

Александра слушала признания приятельницы молча.

Советы были неуместны, так она считала. Да вряд ли Марина нуждалась в советах, скорее, ей просто нужен был терпеливый слушатель. Задыхаясь от негодования, она твердила:

– Какой негодяй, ах, какой! Знакомит сына с этой гадиной, настраивает ребенка против меня! Знаешь, что мне сын сказал?! «Ты, мама, больше любила свое серебро, чем отца и меня, потому так все и случилось!» Сам бы он не додумался до такой глупости! Это ему Сергей напел!

– Ребенок-то у тебя уже великовозрастный, – несмело напомнила Александра. – У него и свое мнение может быть.

– То есть ты тоже так думаешь?! – взвилась Марина.

– Да!

Художница дала этот прямой и неприятный ответ, не сомневаясь, что приятельница обидится. Но та, вопреки ее ожиданиям, внезапно успокоилась и совсем другим, мирным тоном спросила: