Туманная страна Паляваам

Завтра в тундру партия уходит Бить шурфы, отыскивать металл, Месяц с нами по распадкам бродит, Манит Веги голубой кристалл. Путь лежит звериною тропою. Сопки синью кутает пурга. Размахнулись длинной чередою Между нами дали и года… Будет день, когда твоя рука, Так желанна, нежна и легка, Ляжет в огрубевшую мою. Я тебе, коснувшись, подарю Запах тундры, Севера весну, Неба, без начала, глубину, Шум прозрачных, в перекатах, рек, — Все, чем жив и счастлив человек!..

Теплый сырой ветер треплет мои нестриженые космы, лезет под рубашку, посвистывает флейтами в каменных стенах распадка. По прозрачной сиреневой тундре шумят ручьи, плывет неумолкаемый гомон куропаток, гусей, журавлей… Почему ценность человека мы очень часто осознаем только после его смерти?..

— Живой кто есть? — рявкают за стеной.

Мы оторопело прыгаем с коек и смотрим друг на друга сонными, бессмысленными главами.

— Только разоспался — на тебе! — бормочет Вовка.

Дверь распахивается, на пороге Веденеев.

— Тунеядцы! — кричит он и вваливается в комнату. — Тундровики! Золотые руки! Я ли не говорил, что знаю вас, как облупленных! Держите на память! Хо-хо-хо, ребята!

Смеясь, он бросает на стол пакет из плотной бумаги. Пакет раскрывается, и по столу прыгают граненые, с металлическим блеском камешки. Ничего не понимая, я беру один. Холодный, тяжелый, величиной с ноготь, камешек переливается всеми своими гранями.

— Что это?

— Тундра глухая! — гремит Веденеев. — «Чего искали, мы не знали!» Касситеритом сей минерал называется. Нашли все-таки…

Я смотрю на Веденеева. Лицо его так и брызжет радостью. А ведь он совсем молодой. Всего года на два-три старше нас! Так это наверняка его первый поиск. Хорошенькое дело мы провернули, товарищ Веденеев! Я подхожу и хлопаю его по плечу. Он закатывается смехом и награждает меня увесистым тумаком. Так мы стоим и колотим друг друга. Потом Вовка тоже соображает, в чем дело, и все мы сбиваемся в кучу, и кричим, и размахиваем руками. А после дикого приступа веселья мы расхватываем камешки и вертим их на ладонях, покрытых мозолями.

И ладони принимают их тяжесть, как высшую награду и первый бесценный дар жизни.

— Смотри ты, — говорит Вовка. — Я думал, железяки какие будут, а тут прямо как алмаз.

— Я вам в промывалке крупную фракцию отобрал, — говорит Веденеев. — Вроде самородков. А вообще, касситерит в россыпных месторождениях похож на песок: перетирает его ручей за тысячи лет.

— Значит, все? — спрашиваю я. — Едем?

— «Исполнен труд, завещанный от бога», — говорит Веденеев. — Собирайтесь. Тракторист там, на линии, грузит ваше имущество. Сейчас придет, зацепим балок и поехали!

— А как последние шурфы?

— Уже осмотрел, сактируем на прииске. Молодцы, пробы догадались затарить.

— Из последних сил, — ворчит Вовка. — Не свою работу делали…

— Рассчитаемся, орлы. Собирайтесь!..

Так просто. Подойдет трактор, зацепим балок — и прощай, долина, распадок, зима… А как иначе? Память останется… Не так-то и много…

Трактор притащил балок на окраину прииска, мы отцепили заржавелый шкворень, и он затарахтел дальше.

— Отдыхайте пару дней, в баню идите, кино рядом, — сказал Веденеев. — Аванс нужен?

— Да вроде нужен, — говорю я. — Четвертак. На баню.

— Хо-хо! Запаритесь! Держи. — Веденеев достает из кармана два четвертных. — Получите — отдадите. Я пошел — дела.

— Что, двинули? — спрашивает Вовка.

— Ага.

После бани, красные, тяжелые, сидим молча. Слушаем, как мурлычет в сердце грусть-тоска.

— Скучаете, индюки?

Валька… Ох, зачем ты пришел…

— Чего носы повесили, а? Отвыкли от людей?

— От жуликов мы отвыкли, — встает Вовка.

Я придвигаюсь ближе.

— Вы чего? — растерянно смотрит Валька. — А-а-а, догадливые… — Он вскидывает голову, локтями раздвигает нас и проходит к столу. — За тем и пришел.

Валька роется в кармане и выбрасывает на стол серую книжечку:

— Тут семьсот с небольшим. У пьяного брал. Нехорошо, конечно, а что сделаешь? На прииск иногда залетают настоящие бичи. Трезвого в минуту обчистят.

— А остальные? — спрашивает Вовка. — Неужели…

— Сестра у него на «материке» без мужа, с двумя пацанами. Он, как приезжал, первым делом ей отстукивал. Почти половину. Не жилец, говорит, она, болезнь у нее какая-то трудная. Как отыскать ее теперь?

Сначала мы молчим, переваривая эту новость. Вот ведь как, прилепили человеку ярлык и решили, что все ясно. А он-то, оказывается, свой в доску парень… Был и есть.

— Найдем, — говорит Вовка. — Раз плюнуть.

— Если посылал, на почте копии квитанций с адресом есть, — добавляю я.

— Точно! — кричит Валька. — Ну, действуйте, а я побегу, вечером в рейс. Живите хорошо!..

— И так бывает, — задумчиво говорит Вовка, когда за Валькой закрывается дверь.

— Удобная у тебя мораль, Вовка, — неожиданно для самого себя говорю я. — «Не наше дело» называется. На этой морали человечество три формации отмахало. И в четвертой ухитряются некоторые, живут.

— Это ты слишком, — обижается Вовка. — Но не надо лезть во всякую дырку. Затычка, она и есть затычка. Попользуются и выбросят.

— А ты не затычкой, ты фонтаном лезь.

— Что ты привязался? Вместе жили год, и я всегда делал, как все.

— Давай проверим еще раз, — спокойно говорю я. — Завтра утром отыщем адрес сестры бригадира и пошлем ей деньги. И те и свои. Хоть бы по половине. Как?

Я испытующе смотрю на него. У Вовки чуть подрагивают губы.

— Идет, — вдруг говорит он. — Только чуть меньше. Тысячу в апреле по моему заявлению отправили жене — аванс требовали под хибару. Можешь проверить.

Мы глядим друг другу в глаза и начинаем потихоньку смеяться. Громче и громче.

— Ладно, — говорит Вовка, — посмеялись… Побегу я. До вечера.

Смотри ты, выдержал, думаю я. Теперь он и в своей прекрасной усадьбе будет жить как надо. Такое не забудешь. Ну, а я что буду делать? Снова в тундру? С геологами? И — порядок? Не совсем так. Последнее время я мучительно искал причины Ленкиного молчания. Искал сложное, а нашел простое. Что связывало нас? Первое школьное чувство, робкие поцелуи в подъезде, кино на мамины деньги… Все чужое, не наше. И чувства чужие, из книг и фильмов… Вот все и разладилось, не успев по-настоящему начаться.